Новый номер
Архив
События
О нас пишут
Лауреаты
Гостевая книга
Магазин
Литературно-философский журнал "Топос", 24 октября 2006
Литературно-философский журнал "Топос" от 24.10.2006
Безошибочное чувство формы
Евгений Степанов, "Портрет" (М, "Вест-Консалтинг", "Библиотека журнала "Футурум АРТ", 2006).
Мне вообще нравятся стихи Евгения Степанова. Книга же "Портрет" (именно "портрет" — не "автопортрет", и вполне оправданно: автор умеет смотреть на себя со стороны, большая редкость в лирике) — так вот, книга "Портрет" хороша, во-первых, тем — что никаких во-первых, во-вторых, в третьих в этих стихах не существует: все в равной степени задействовано в создание некоего лирического портрета, в самых разнообразных, и вместе с тем очень индивидуально выраженных текстах.
Когда-то — очень, конечно, давно — меня поразила мысль Маяковского о стихах, написанных одним и тем же размером: "Мой дядя самых честных правил" — "Ура, мы ломим, гнутся шведы" — бросьте, Александр Сергеевич, война вам не дядя!". От этой точки я начала когда-то плясать сама, стремясь нащупать выразительность самой формы, и множество неприятностей нажила себе на своем творческом пути, в эпоху тоталитарного классицизма. И вот, встречаю автора, который, как и я, для каждого стихотворения — то есть для каждого лирического настроения, поэтического замысла создает свою, этому замыслу нужную — п р и с у щ у ю ему — форму. То эта форма более или менее традиционна:
Мне вообще нравятся стихи Евгения Степанова. Книга же "Портрет" (именно "портрет" — не "автопортрет", и вполне оправданно: автор умеет смотреть на себя со стороны, большая редкость в лирике) — так вот, книга "Портрет" хороша, во-первых, тем — что никаких во-первых, во-вторых, в третьих в этих стихах не существует: все в равной степени задействовано в создание некоего лирического портрета, в самых разнообразных, и вместе с тем очень индивидуально выраженных текстах.Когда-то — очень, конечно, давно — меня поразила мысль Маяковского о стихах, написанных одним и тем же размером: "Мой дядя самых честных правил" — "Ура, мы ломим, гнутся шведы" — бросьте, Александр Сергеевич, война вам не дядя!". От этой точки я начала когда-то плясать сама, стремясь нащупать выразительность самой формы, и множество неприятностей нажила себе на своем творческом пути, в эпоху тоталитарного классицизма. И вот, встречаю автора, который, как и я, для каждого стихотворения — то есть для каждого лирического настроения, поэтического замысла создает свою, этому замыслу нужную — п р и с у щ у ю ему — форму. То эта форма более или менее традиционна:
…И еще одного обломала эпоха,
А точней, не эпоха, а черт знает что.
Вот он вышел во дворик, поэт-выпивоха,
В этом некогда классном (от Зайца!) пальто…
А точней, не эпоха, а черт знает что.
Вот он вышел во дворик, поэт-выпивоха,
В этом некогда классном (от Зайца!) пальто…
То это — ритмизованный верлибр:
Бессонной, непутевой ночью Глаза — два фотоаппарата — Смотрели в запыленное окно. На улице: ползущие калеки Кричали громко, громко, громко: "Мы — бывшие цветущие мечты". Глаза — два фотоаппарата — Хотели расколоться на кусочки, Но расколоться что-то не могли.
(Отметим попутно характерную для лирического сознания Евгения Степанова жесткую самоиронию, с тем чтобы вернуться к ней в ходе разговора о поэте и его поэзии).
Верлибр как таковой — этой формой Степанов владеет весьма "свободно" (позволим себе такое выражение в применении к свободному стиху) и разнообразно:
Верлибр как таковой — этой формой Степанов владеет весьма "свободно" (позволим себе такое выражение в применении к свободному стиху) и разнообразно:
Различные игры
Божественные дворы старой Москвы, в особенности Марьиной Рощи и Тверского бульвара, — это всего лишь игра ума. И целебные мазурки Шопена — это тоже игра ума. И увесистые, мудрые тома Библии, Корана, труд Ганди "Все люди — братья" — это тоже игра ума. И даже серия "Из жизни хиппи" Сальвадора Дали — тоже игра ума. А вот в родной муравейник торопится кроха-муравей, таща на себе огромное бревно – обожженную спичку, — это игра природы!
Я говорю о форме, но сразу же приходится говорить и о тонкой горестной мысли — скептической (ведь муравей здесь — и природный человек, обремененный непосильной бытовой круговертью и не обремененный "мудрыми томами", тут почва для целого философского трактата — диалектического ветвистого силлогизма от "Назад, к природе" до "Да здравствует разум, да скроется тьма") — именно потому что форма этих стихов неотрывна от содержания. Верлибр создан для подобных медитативных построений, а подобное размышление укладывается только в верлибр.
И так абсолютно с каждым стихотворением этого сборника, какое-то безошибочное чувство формы. То же самое и с двустишиями:
И так абсолютно с каждым стихотворением этого сборника, какое-то безошибочное чувство формы. То же самое и с двустишиями:
пытаюсь говорить с деревьями на даче
понимаю только те что вырастил сам
понимаю только те что вырастил сам
(в сжатости выражения — все дело: расписывать — только испортишь, огрубишь и загубишь богатейшую интеллектуальную ауру этого "скромного" текста.)
То же самое и с трехстишиями, одностишиями, визуалами (в разной степени остроумными, но по чувству формы — всегда точными):
То же самое и с трехстишиями, одностишиями, визуалами (в разной степени остроумными, но по чувству формы — всегда точными):
"писать последняя попытка победить"
"я хотел написать стихотворение. И не смог."
"жаловаться некому. Только бумаге".
"я хотел написать стихотворение. И не смог."
"жаловаться некому. Только бумаге".
У Степанова есть такое — очень характерное для него, то и дело предъявляющему счеты самому себе, стихотворение:
Час придет — увижу Бога.
О себе скажу тогда:
— Воровал. Хотя немного.
Трусил. Правда, не всегда.
Жил — случалось — наслаждаясь
В упоительной гульбе.
И бывало — каюсь, каюсь —
Я не помнил о Тебе.
Что ж, суди меня построже
За обоз греховных дел.
Но Твои наказы, Боже,
Все ж я выполнить сумел.
Не подался в нувориши,
Не продал свободных крыл.
Что ниспосылалось свыше –
Я в земельку не зарыл.
О себе скажу тогда:
— Воровал. Хотя немного.
Трусил. Правда, не всегда.
Жил — случалось — наслаждаясь
В упоительной гульбе.
И бывало — каюсь, каюсь —
Я не помнил о Тебе.
Что ж, суди меня построже
За обоз греховных дел.
Но Твои наказы, Боже,
Все ж я выполнить сумел.
Не подался в нувориши,
Не продал свободных крыл.
Что ниспосылалось свыше –
Я в земельку не зарыл.
Я, конечно, не Господь Бог, но что бы я предъявила Степанову на Самом Высшем Суде (разумеется, искусства, а не жизни, тут Бог ему Е д и н с т в е н н ы й судья) — так это то, что он не очень-то себя ценит, часто мельчит, увлекается перетряхиванием пыли ковра э с т е т и ч е с к о й р е а л ь н о с т и, забывает о том, что "есть ценностей незыблемая скала" — и в его тексты попадают какие-то "не те" люди и обстоятельства, притом он их, как правило, переоценивает. Что конечно же, прекрасно характеризует его как человека — увлекающегося и скромного, но из его книги, если ее еще "пошерстить", можно сделать совсем настоящую.
Ольга Татаринова