Презентация нового журнала состоялась в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы. Кстати, как отметила во вступительной речи директриса Гениева, на самом деле зал совсем не овальный. Он четырехугольный со слегка выгнутыми стенами. Отец Александр Мень как-то окинул взглядом это странное помещение и задумчиво сказал: «В этом зале нет ничего овального». А по стенам до самого потолка старинные немецкие книги, вывезенные во время войны из немецких библиотек и, в сущности, никому здесь не нужные. Между тем, во многих городах Германии типа Любека до сих пор сохраняются пустые места на полках с указанием местопребывания отсутствующих книг – в России, где по старонемецки читают 2-3 специалиста, не более.

Почему Гениева сочла необходимым напомнить об этом? Да просто потому, что культура едина. � раны, нанесенные немецкой культуре, болят в нашем теле. Впрочем, сами немцы со своими книгами расправлялись самым свирепым образом, бросая в костер на площади романы Фейхтвангера и труды Фрейда. Впрочем. Фрейд и у нас был запрещен, и книги его безжалостно уничтожались.

На фоне сегодняшних довольно мрачных времен эти воспоминания вполне уместны. � Гениева не случайно вспомнила, как в 37 году на вопрос, что делать, Мейерхольд ответил: «Ставить оперетту». Аналогия очевидна. Выпускать сегодня новый литературный журнал – это то же самое, что ставить оперетту в 37-м. � все-таки и оперетту ставить, и журнал выпускать надо. Уж не знаю зачем, а надо.

Геннадий Айги прочел философскую элегию о вечном природном круговороте, где течение реки плавно переходит в волны древесных колец. Все сплетено в единый поток времени. «� мне в него уже не впрыгнуть…» �ли «не заскочить». За точность строки не ручаюсь, но и на слух, и по смыслу образ великолепен. Может быть, вся поэзия – попытка впрыгнуть в уходящий поезд вечности.

«Зинзивер» – та самая птичка, о которой писал гениальный Хлебников: «Пинь-пинь-пинь, – тарарахнул зинзивер». Птичка-синичка стала соловьем футуризма. А новый журнал должен заполнить зияющую брешь ленинградского поэтического андеграунда 70-90-х годов, о котором до сих пор широкому читателю ничего не известно. Хотя что такое «широкий читатель»? Время массовых тиражей поэзии прошло. Широко издается только то, что включено в школьные и вузовские программы. Но вуз и школа всегда отстают от живой литературы минимум на полвека. Как, впрочем, и литературная критика.

Аркадий Драгомощенко, открывающий раздел поэзии, родился в Потсдаме в 1946 году. Он один из учредителей знаменитого Клуба-81, подарившего миру Митьков и автора легендарных четверостиший Олега Григорьева: «Я спросил электрика Петрова: / –Для чего ты намотал на шею провод? / Ничего Петров не отвечает, / Только тихо ботами качает». Он же написал о дедушке, который «в поле гранату нашел, / сунул в карман и к райкому пошел…» Аркадий Драгомощенко таких популярных стихов не пишет. Он весьма любим англоязычными славистами за изысканный элиотовский герметизм. «Во всеоружии пространство явлено, как будто можно тронуть его все пифагоровы жилы, иногда прямые…»

Заинтересовали мемуары (уже мемуары) о Викторе Кривулине, который вошел в историю литературы да и в историю ХХ века прежде всего как личность и меньше всего как поэт. Я не раз выступал с Виктором Кривулиным на фестивалях международного авангарда и каждый раз удивлялся полному отсутствию чего-либо авангардного в его стихах. Но это общая особенность ленинградских поэтов. Они действительно были крутые авангардисты, но не в поэзии, а в жизни, в своих неустанных поединках с КГБ.

Так о чем же «тарарахнул» нынешний «Зинзивер»? Да все о том же – не все продается и покупается. Есть еще и поэзия. А это уже не мало. Странный Овальный зал �ностранки не зря приютил в суровые зимние дни эту странную хлебниковскую птичку. Надо же ей хоть где-нибудь отогреться.