«Новая камера хранения». СПб., 2004 г.
Складские помещения культуры — это теснины, где ширится непрерывная битва за место, которого, пожалуй, достаточно. Вероятно, необязательные вещи подтверждают вышеизложенный вольный тезис получше насущно необходимых. Например, в книжке «Новой камеры хранения», словно в экономной тесноте, сосуществуют альтернатива и академия, причем и то и другое — в формах, прилично далеких от сумасбродной энергии первой и тщетной въедливости второй. Принцип нового хранения чрезвычайно демократичен, ибо он — каталог, работающий в алфавитном порядке, невзирая на скользкую тему о положении риз. Раздел поэзии (словно Польши) открывается нерядовым «а» в лице поэта Айзенберга. «Да, я — Генрих Айзенштат. Я — Генрих Айзенштат». Новостями его вполне хорошие стихи небогаты, или можно про них сказать, что это уже новости культуры. Далее, порядок слов сохраняет алфавитную сущность. Дмитрий Болотов кратко обсуждает классическую тему о вороне. Игорь Булатовский в стихотворении «…Приходят, как шахтеры» отлично сравнивает:
И жизни полусонной
Так вот шуршит говорок,
Как в трубке телефонной
Угольный порошок.
Так вот шуршит говорок,
Как в трубке телефонной
Угольный порошок.
Это удача и совпадение, ибо он (порошок), собственно, и шуршит. Михаил Котов подает редкостный пример аллитераций на «з». Полина Копылова желает стать намеренно прозрачной. Кучеров подражает хорошим англоязычным поэтам. Ольга Мартынова экранизирует философию средствами поэзии с переменным поэтическим и философским успехом. Сергей Вольф начинает стихи с фавна, что обещает немедленный послеполуденный отдых, но успешно выпутывается, сравнивая воздух с дымом (воду со льдом, старика с пожилым человеком, мальчика десяти лет с другим мальчиком лет двенадцати).
И воздух, сделавшись густым,
Скользит слоями, словно дым
Скользит слоями, словно дым
На восемнадцатой странице Горбаневская встречает деревянного коня (если кто помнит, на семнадцатую ставила свой штамп библиотека). Сразу же вслед за ней Дмитрий Григорьев репетирует полет шмеля.
У шмеля на крыльях слово
На одежде смех
Завтра он вернется снова
И спасет нас всех
На одежде смех
Завтра он вернется снова
И спасет нас всех
Виктор Ефимов переделывает под себя желчнокаменное «Природа — тот же Рим и отразилась в нем./Мы видим образы его гражданской мощи…»
И рябина, как Лукреция на меч,
Пала, истекая кровью.
Пала, истекая кровью.
Светлана Иванова предлагает архаический, но сильный ритм дыхания.
Кто ходит по улице этой пешком
И ездит на разных колесах.
И ездит на разных колесах.
На соседней странице Павел Колпаков выдает дрозда взамен щеглов прошлого. Замечу, о птицах в «Камере» много, и есть в сборнике одна бесспорно певчая — поэт Александр Миронов, которому, я думаю, в пору все превосходные эпитеты. Только лучшие свои стихи он опубликовал за пределами журнала. А посему у него берут наскребшееся по сусекам. Тем не менее стихи его, даже без тщательной отделки, ритмически прихотливы, сказал бы — интересны и трогательны, но вряд ли этого достаточно, чтобы поговорить о человеке столь беспощадного блеска, как Миронов.
Пожалуй, на мой вкус, лучшее стихотворение отобрано из Евгения Мякишева (буква «м» в «Камере», выясняется, превосходная буква). Называется оно «Зима», и нравятся мне лишь две первых его строфы, однако они очень сильные, очень.
Пожалуй, на мой вкус, лучшее стихотворение отобрано из Евгения Мякишева (буква «м» в «Камере», выясняется, превосходная буква). Называется оно «Зима», и нравятся мне лишь две первых его строфы, однако они очень сильные, очень.
Вдоль российских полей продвигается дева нагая.
Это дева — зима. И в руках у нее колотун
Из мореного дуба. О бедра же бьется тугая,
Снегом полная сумка, а в сумке — зевает колдун.
Это — юноша, узкий в плечах, аравийского типа,
Но вощеное тело его не скрывает гниющая шерсть,
Лишь из голени тянется мертворожденная липа,
Да злодейски сияют не два узких глаза, а шесть
Это дева — зима. И в руках у нее колотун
Из мореного дуба. О бедра же бьется тугая,
Снегом полная сумка, а в сумке — зевает колдун.
Это — юноша, узкий в плечах, аравийского типа,
Но вощеное тело его не скрывает гниющая шерсть,
Лишь из голени тянется мертворожденная липа,
Да злодейски сияют не два узких глаза, а шесть
Пурин следует за этими глазами сразу по алфавиту, но стоит несколько ниже, ибо раздавлен собственным мастерством. Словно вокалист с хорошо поставленным голосом, он игнорирует любой нетрадиционный артистизм и узнаваем лишь в силу того, что некого поставить с такою искусностью вровень. Ракович исполняет на излюбленные темы Жданова-Рильке под цивильным тематическим грифом «демон». Арье Ротман тоже болен «каменною» болезнью, но у него есть несколько занятных словосочетаний, типа «изъест истома». Виктор Смольный — писатель, несомненно, честный; у него, временами кажется, чуть не «в груди змея». О Шварц — только: «О, Шварц!».
«Роза серая упала и замкнула Иордан,
И с водой в руке зажатой прыгнул в небо Иоанн».
Впрочем, в дальнейшем у нее же — ничего подобного. Валерий Шубинский поражает несдержанным натиском и порывом, такие ощущения можно испытать на концертах Гергиева, который бывает необыкновенно свиреп и с самою нежной классикой. Олег Юрьев пишет похоже на Цветкова, и все, что можно о нем, подходит им обоим. Важны лишь различия, которые я еще не обдумал, и потому попробую избегнуть двойной похвалы.
В разделе «О стихах» опубликовано много Сергея Вольфа и рецензий на него. В «Камере хранения» этот поэт всегда был почитаем. Разделяя уважение, я не в силах разделить этой привязанности и лишь процитирую Шубинского, который, сравнивая Вольфа с Лейкиным и Рейном, пишет следующее: «Не знаю, пришла бы кому-нибудь из них в голову эта очаровательная писюшка». «Словечко» он выводит курсивом. Далее, вдоль по тексту. И тот же Шубинский вскоре исправляется, публикуя неподалеку отличную статью «Вымысел и бред» о Заболоцком. Статья разумная, кроме клинически неверного названия (хоть и цитата), в котором вымысел с бредом слитно, а им, мне кажется, нынче больше идет сосуществовать дуальною парой, через «или». Забавна невольная перекличка текстов Шварц о Кузмине: «Бог тот, кто утонул. Вода сообщает божественность», — и Юрьева о Ривине, где во вступлении содержится неприличный вопрос: «Что всплывает, когда скажут «тридцатые годы»?». «Когда скажут». Тексты временника находятся в исключительно идиллических отношениях, и если бы мне было поручено переназвать новый положительный сказ о стране времен трех Александров, получилось бы что-то вроде «камеры хранения народов».
«Роза серая упала и замкнула Иордан,
И с водой в руке зажатой прыгнул в небо Иоанн».
Впрочем, в дальнейшем у нее же — ничего подобного. Валерий Шубинский поражает несдержанным натиском и порывом, такие ощущения можно испытать на концертах Гергиева, который бывает необыкновенно свиреп и с самою нежной классикой. Олег Юрьев пишет похоже на Цветкова, и все, что можно о нем, подходит им обоим. Важны лишь различия, которые я еще не обдумал, и потому попробую избегнуть двойной похвалы.
В разделе «О стихах» опубликовано много Сергея Вольфа и рецензий на него. В «Камере хранения» этот поэт всегда был почитаем. Разделяя уважение, я не в силах разделить этой привязанности и лишь процитирую Шубинского, который, сравнивая Вольфа с Лейкиным и Рейном, пишет следующее: «Не знаю, пришла бы кому-нибудь из них в голову эта очаровательная писюшка». «Словечко» он выводит курсивом. Далее, вдоль по тексту. И тот же Шубинский вскоре исправляется, публикуя неподалеку отличную статью «Вымысел и бред» о Заболоцком. Статья разумная, кроме клинически неверного названия (хоть и цитата), в котором вымысел с бредом слитно, а им, мне кажется, нынче больше идет сосуществовать дуальною парой, через «или». Забавна невольная перекличка текстов Шварц о Кузмине: «Бог тот, кто утонул. Вода сообщает божественность», — и Юрьева о Ривине, где во вступлении содержится неприличный вопрос: «Что всплывает, когда скажут «тридцатые годы»?». «Когда скажут». Тексты временника находятся в исключительно идиллических отношениях, и если бы мне было поручено переназвать новый положительный сказ о стране времен трех Александров, получилось бы что-то вроде «камеры хранения народов».
Михаил Сорин