Татьяна Алфёрова. «Перелесок». СПб.: «Борей-арт», 2005.
4-я книга стихов самим уже порядковым номером требует, чтобы о ней было сказано куда больше, чем это отведено рамками рецензии и рамками самой книги, но что-нибудь будет же говорено о ней (мною же, в числе многих прочих) помимо рамок?..
Что всегда удивляло в стихах Алфёровой, это полнейшая раскованность в рамках вполне традиционного стиха (ох, я опять о рамках…). Ей они не мешают. Помогают? Нет, они существуют, столь же органичные ей, сколь, допустим, рамки грудной клетки для вдоха-выдоха. Как и весь окружающий её мир, в котором столь же органично пребывает она, сколь он затем проявляется в её стихах:
Цветёт подснежник, как в лесу,
и мхом укрыты клумбы.
Перцовку пьют под колбасу
заезжие колумбы.
…………………………………
Лопата, шланг, фанерный дом,
весенний сев — как грёза.
И настоящие при том
Апрель, тепло, берёза.
Лопата, шланг и т.п. — «грёза» ли, хочется уточнить? Случайно, не проза? Нет, потому что это (вдруг, так-то вот, почти случайно) — поэзия.
Это из первого стихотворения книги и из её первого раздела «Маленький дом». Дачный быт… Второй раздел «Под окнами хрущёвки» — быт городской… Этакое неустанное, заразительное обживание поэзией прозы при неизбывном и здравом понимании того, что «уюта — нет» (А. Блок). Да пусть и вовсе его не будет. А в этом, на раз остановленном мгновении — есть… И будет всегда.
…И кажется, мир симметрично прост,
приливом умерит отлив.
Не слышно, как «нет» набирает рост,
пока ещё с «да» счастлив…
Это к вопросу о том самом здравом понимании (Блок, уют и т.д.).
Помимо воли вдруг из-под пера
несвязное полезло на страницу…
Почти к тому же вопросу. Несвязного в стихах этой книги заметно меньше, чем в предыдущих трёх, и это не комплимент и не порицание — только факт. Несвязность, невнятица бывают органичны поэзии, когда они — требование самой поэзии, стремящейся по определению (точней даже, по призыву О. Мандельштама) «вернуться в музыку».
Солнцем жёлтым, солнцем белым
в кокон завернуть
бремя тела день стремится.
Что здесь кого, и во что, и чем стремится завернуть, я, потрудившись это рассмотреть, наконец, пойму, но моё понимание ничего не добавит мне в заведомом, фонетическом и хаотически образном приятии этих строчек… Впрочем, Татьяну и этим не удивишь: не она ли сама в стихотворении с рискованно лобовым названием «Поэты» трактует последних как персонажей собственной своей лирики, знающих толк?
Не в слабости, когда умолк
весь свет, и только спичка тьму коптит,
а в тех, на выдохе, словах,
порой не к месту, впопыхах,
и, может быть, нас этот мир простит.
Последнее допущение также крайне рискованно, но именно в стихах-то оно на месте всегда, ибо неиссякаемо проблематично.
«Поэты»… Это стихи из последнего раздела книги, но есть серединный — «Памяти Александра Гуревича». Памяти поэта Александра Гуревича и памяти друга.
Мой друг пока что жив,
но он уже не здесь —
там, где иначе время отмеряют.
И голоса друзей,
как голоса чужих,
всего лишь голоса снаружи, за дверями.
Выше звучало нечто об обживании быта дачного, затем городского. Здесь обживается сама смерть. Тоже, как ни странно -— и как ни естественно оно! — через быт:
Он знает больше нас
то страшное ничто,
которое для нас, для всех, ещё лишь нечто.
Он мне подаст пальто,
пока не пряча глаз,
так буднично, так не по-человечьи…
Кощунством было бы писать нечто вроде: «автор», мол, «справился успешно и с этой темой» — «Там человек сгорел» (А. Фет), — и со времен куда давнишних, чем фетовские, сгорает в теме этой не один, а каждый, по сути дела (дела поэзии), человек:
Ещё хватает сил,
и отторженью чужд,
но нам-то сил и не хватает, нам-то…
Обрываю цитирование. Темой этой пронизаны, в конце концов, все разделы дачной ли, городской или иной (жанровой, например: «Переводные картинки») тематики, иначе не может быть, потому что лишь неизменное присутствие этой темы даёт поэту силы принять и (одному ему ведомо, за что) возблагодарить жизнь доступными ему средствами.
Книга называется «Перелесок» (по названию одного из — кстати, довольно мрачных — стихотворений), на самом же деле, это когда (пусть, даже ненадолго) расступились кроны, и… — небо там, голубое сплошь? Грозовые тучи? Ночь тёмная? — это на усмотрение читателя.
Алексей ДАВЫДЕНКОВ