Константин Крикунов. «Ты. Очерки русской жизни». СПБ.: «Янус», 2004.
Вот ещё шумная фамилия, имеющая отношение к весьма многолюдной книге. «Ты» — сборище текстов, усыпанное портретами людей, словно реликвия — миниатюрными эмалями. Теснота, в которой скрывается автор, придаёт ему атлетический вид, ибо его произведение, почти на треть собранное из интервью со знаменитостями, становится чем-то вроде миролюбивого панкратиона. Уязвимость же продуцирует сам принцип журнализма, вынужденный оправдываться перед писательством за презентацию реалий. И, разумеется, название «Ты», застрявшее в сумеречном доме психоанализа, между умопомрачительным «я» и непроглядным «мы», отсылает к образу зеркала, но не простого свет-мой-зеркальца, а «веницейского» и с принципами.
В данном случае, издательство «Янус» отчётливо продолжает линию на печатание итоговых книжек эссеистов, колумнистов, журналистов. Такие книги случались и раньше, но важны более — ныне, так как журналистика на протяжении двух предыдущих десятилетий господствовала над нами как текст. Достаточно напомнить, сколь примечательным событием сделался выход двухтомника статей Максима Соколова. В сущности, он знаменовал не только основание книгоиздательского направления, но и преждевременную «смерть» его «героя». В эти годы жанр, принадлежащий действительности, превзошел себя. Но преодолел ли Крикунов жанр? Каждый значимый газетный либо журнальный писатель пребывал тогда ещё и в статусе общественной фигуры. «Я гений и хочу быть гением», — пишет он самоиронически. Хочу прибавить к этой тройственной позиции следующий пассаж: скорее, он — «гений места», и если б не взялся в последних частях вспоминать кое-что из других собственных жизней, то мог бы издаться вместо карты города. Собственно это что-то вроде возвышенной физиологии Петербурга или вещественной его метафизики. Говорит о городских материях Крикунов, по большей части, на знакомом языке интеллигентского сленга. Уверяю вас, чтение его трудов в высшей степени приличное и чинное занятие. Это — растворённый в приятных глазу образах мир ностальгических общих мест, лишь изредка прерываемый взятыми ловко в одно касание интервью с оригиналами и оригиналшами вроде Невзорова или Хаи Хаким. Ощущение такое, как будто вы вызваны на кухню для продолжения давешнего разговора. Но бывает, что вместо Ты-Крикунова на мгновение явится менее откровенный и более обособленный Я-Крикунов. Получаются весьма удачные зарисовки, например: «Хрустальная тарелка с синим изюмом. И кораблик». Уж не белеет ли тут одинокий парус? Уж не молчат ли это барашки ягнят? А случается, очнётся он, что называется «очеркистом Осколковым», нарицательной фигурой (смотри целую «Книгу осколков»). В такие моменты ирония бушует в нем устрашающе. То главу назовёт, словно мешковатый дедушка Крылов басню, а именно — «Лихачёв и Собчак», а то снимет карикатурную кальку со следующего скромного события: «Мой приятель репортер Саша Габнис доводил барышень до обморока репортажами из этих коридоров. Хуже того, Саша для остроты ощущений вскрыл труп. Материальчик получился кровопролитным и живописным». Через некоторое время пишет: «Отойдя от морга за километр, мы с фотографом пили тёплое пиво из зелёной банки и радовались божьей весне». Кислое густо идёт в стык со сладким. Превалирует горькое воспоминательное.
У книги «Ты» есть ещё одна любопытная особенность, вообще присущая новой быстрой мемуаристике: она как бы интерактивная. Исчезнувшие и живые ходят в ней рука об руку. Пересекают границы переплёта, устремляясь на улицы. Им доступно позвонить, их можно поздравить, их полагается встретить. По-интернетовски выражаясь, на их отзывчивость можно кликнуть. Уж не знаю, в какие десятники (восьми-, девяти- и т.д.) занести автора, но это издание вышло в преддверии зимы и, несомненно, является частью описания пережитого общественного тепла. Так что вряд ли господин Крикунов — отморозок (зимородок), похоже, он — отпечаток. Телесный его след изучает в своем превосходно выделанном послесловии петербургский философ Александр Секацкий, соглашаться с которым бывает опрометчиво, но ознакомиться с чьим мнением, кажется, по меньшей мере, любопытно.
В качестве еще одного разъяснения причин этого текста, хочу предложить то же, что и автор, — «информацию внутреннего Гидрометцентра», которой открывается книга: «Осень дует в колосники, и горит печка. Листья облезли. Птички меж днями не летают. Обширный антициклон занимает пространство от Балтики до Урала. Я лежу на полу и смотрю в поддувало, как сыплются красные угли».
Михаил СОРИН