Критика
Евгений Степанов, «Жанры и строфы современной русской поэзии. Версификационная практика поэтов ХХ и ХХI веков»
М.: Вест-Консалтинг, 2013
С книгами, что пишутся всю жизнь, рецензенты сталкиваются теперь довольно редко. Жанр этот испаряется из литературы так же верно, как выветривается из нее само понятие качества текста, его фундаментальности. Приступая к степановским «строфам века», я и предположить не мог, что из регулярных многолетних выписок автор сможет сгруппировать целый трехтомник, читать который и занятно, и поучительно.
«Войти» в степановскую антологию просто: сложно выйти. Этот шелестящий лес начинается с отдельных травинок — одностиший. И пока вы еще только вслушиваетесь в лепет фраз, успевающих закончиться прежде, чем вы успели уловить их суть, Степанов уже празднует свою первую победу: он с легкостью доказывает, что одностишия — это далеко не всегда иронические mots а-ля Вишневский, а исповедальный жанр, конкурирующий с лаконизмом японских хайку.
Порой моностих откровенно смешон, порой грустноват, временами представляет собой нечто совершенно бесцветное, но при этом — удивительный эффект — именно эта крохотная миниатюра способна точно отразить уровень языкового богатства личности, палитру его языковых средств. Тут-то и догадываешься: антология претендует на гораздо большее, чем обычная: она оказывается «учебником жанров» и маленькой хрестоматией поэтических форм со скрупулезно подобранными примерами.
Во втором томе Степанов правомерно задается вопросом о возможности русского верлибра и показывает, что спектр его куда шире, чем генеральная версия мейнстримного «вялотекущего» и мудрствующего зачастую на базе исключительно филологических, а значит, затемненных для массового читателя ассоциаций. «Прицепным вагончиком» к основному содержанию тома выступает так называемая «визуальная» поэзия, членящаяся на листовертни, лингвогобелены, цифровую и визуальную поэзию.
Третий том посвящен палиндрому, зауми, частушке, эпиграмме и пародии; последние из перечисленных можно было бы назвать прикладными жанрами, если бы даже в них не содержались образцы, поистине выбивающиеся за грань привычных представлений о них.
Итак, развиваясь от микроформ (моно— и дистихов через терцеты и катрены) к макроформам, современная поэзия становится самой собой — потоком смыслов, далеко не исчерпывающимся жанром традиционного стихотворения. Это экскурсия по гербарию, в котором живы, а не покоятся в эфирном сне, все материалы и экспонаты.
Характерно, что персональное авторство при столкновении с обширным материалом парадоксально уходит на второй план, и единый текстовый массив начинает смотреться монолитом, или, если угодно, произведением единой личности, разобравшей себя на составляющие.
Антология предоставляет шанс, вчитавшись в нее, понять, что само стихотворение есть воплощенный парадокс. Если в строке отсутствуют смысловые оппозиции, поэзии не образуется. Так, восьмистишие — это чаще всего диалогическая структура «вопрос-ответ» (тезис нижнего уровня — синтез высшего), а сонет — поистине счастливо найденная форма для несуетной мысли (тезис-антитезис-синтез).
Это хороший урок тем, кто вместе с новым веком отвыкает от чтения как первейшей интимной привычки, начинает инфантильно ожидать от этого занятия немедленного и безрассудного развлечения. Меж тем, философическое и филологическое чтение остается школой вечного сопоставления своего и авторского видения и… как ни странно, той самой школой толерантности в первом и единственном своем применении. Принять только что бывшее чужим за свое, претвориться в говорящего и раствориться в нем — не есть ли это главная задача культуры, если она по-прежнему хочет себя так называть?
Степень обработки материала Степановым достойна отдельной пометы: не выступая вперед и не заслоняя цитируемые строфы, автор создает о каждом жанре емкую вводную статью, в которой обращает внимание на внутреннюю архитектонику жанра и его место в современной общелитературной иерархии.
Остается рассчитывать, что читатели отнесутся к «Жанрам и строфам…» столь же благосклонно, как они того заслуживают.
Сергей АРУТЮНОВ