Рина ЛЕВИНЗОН
Поэтесса, прозаик, переводчица. Автор многочисленных поэтических сборников, изданных в Израиле, России, Германии. Пишет также на иврите (выпустила пять сборников стихов). Ее стихи переведены на английский, немецкий, арабский языки. Лауреат литературной премии им. Рафаэли, лауреат первой премии на 13-м международном конгрессе поэтов, премии им. барона Гинзбурга в Екатеринбурге. Член международного ПЕН-клуба.
НАСТРАИВАТЬ ЛЕГКУЮ ЛЮТНЮ
* * *
Настраивать легкую лютню,
настаивать сонный настой,
и ждать, что хорошие люди
заглянут на ужин простой.
Просеивать просо надежды,
на мельнице воду молоть,
и знать, что печально и нежно
за мной наблюдает Господь.
Не ведать что много, что мало,
не взвешивать скупо житье...
И пить из пустого бокала
Сладчайшее в мире питье.
настаивать сонный настой,
и ждать, что хорошие люди
заглянут на ужин простой.
Просеивать просо надежды,
на мельнице воду молоть,
и знать, что печально и нежно
за мной наблюдает Господь.
Не ведать что много, что мало,
не взвешивать скупо житье...
И пить из пустого бокала
Сладчайшее в мире питье.
* * *
Памяти Давида Дара
Я знаю: за шторой суровой,
за плотным, тяжелым стеклом
звенит колокольчик медовый
и светится медным огнем.
И в этой печальной квартире,
живой до последнего дня,
мечтатель — один в целом мире —
друзьям не жалеет огня.
Он все разбазарил до крохи:
и горечь, и радость, и стынь.
Последний щелкунчик эпохи,
последний, прекрасный, один.
за плотным, тяжелым стеклом
звенит колокольчик медовый
и светится медным огнем.
И в этой печальной квартире,
живой до последнего дня,
мечтатель — один в целом мире —
друзьям не жалеет огня.
Он все разбазарил до крохи:
и горечь, и радость, и стынь.
Последний щелкунчик эпохи,
последний, прекрасный, один.
* * *
Слава Богу, зимний перепад —
свечку запалить, добыть огня.
Вот бы все забыли про меня:
враг и друг, а может быть, и брат.
Слава Богу, что горит огонь
в очаге. И шуму не слыхать.
Можно к небу протянуть ладонь,
свечка б не устала полыхать.
С ожиданий снят последний слой.
Слышу шепоток лесных совят.
Слава Богу, больше ни хвалой,
ни хулой — меня не удивят.
свечку запалить, добыть огня.
Вот бы все забыли про меня:
враг и друг, а может быть, и брат.
Слава Богу, что горит огонь
в очаге. И шуму не слыхать.
Можно к небу протянуть ладонь,
свечка б не устала полыхать.
С ожиданий снят последний слой.
Слышу шепоток лесных совят.
Слава Богу, больше ни хвалой,
ни хулой — меня не удивят.
ИЕРУСАЛИМ
У этого воздуха ткань совершенно другая,
и свет невозможный, и городом правит печаль,
и осень уходит, в своем же огне догорая,
и Божье присутствие всюду,
дыханье Его и печать.
Над городом нашим звезда замирает высоко,
над пламенем листьев ночной проливается дождь,
у осени этой другая совсем подоплека,
и, кажется, все разгадаешь, и все, что искала, найдешь.
И белые камни, и солнца горячее око,
и горло схватило, хоть что тут такого,
и все ж...
и свет невозможный, и городом правит печаль,
и осень уходит, в своем же огне догорая,
и Божье присутствие всюду,
дыханье Его и печать.
Над городом нашим звезда замирает высоко,
над пламенем листьев ночной проливается дождь,
у осени этой другая совсем подоплека,
и, кажется, все разгадаешь, и все, что искала, найдешь.
И белые камни, и солнца горячее око,
и горло схватило, хоть что тут такого,
и все ж...
* * *
Нас добрый ангел сторожил,
смотрел из-за угла,
как я до отворенья жил
любить тебя могла.
И таял свет, и вновь густел,
и полыхал огнем
шелк невесомый наших тел,
и мы сгорали в нем.
смотрел из-за угла,
как я до отворенья жил
любить тебя могла.
И таял свет, и вновь густел,
и полыхал огнем
шелк невесомый наших тел,
и мы сгорали в нем.
* * *
Валентине Синкевич
Дикие розы, сумятица, край ноября,
запах горчичных цветов над моей непутевой дорогой,
время уходит, и розы уходят, горя,
и жизнь удаляется, улыбаясь улыбкой нестрогой.
Голубые мечети, и мачты, золотые мечты,
снова звезды восходят над спокойным и вечным
Босфором.
Приподнявшись немного над царством земной маеты
в звездном ялике, в поезде лунном нескором,
приподнявшись уплыть.
Так плывут корабли
не спеша.
Все три моря их ждут, все три моря.
Приподнявшись уплыть, чтоб меня никогда не нашли
никакие посланцы беды, никакие предвестники горя.
запах горчичных цветов над моей непутевой дорогой,
время уходит, и розы уходят, горя,
и жизнь удаляется, улыбаясь улыбкой нестрогой.
Голубые мечети, и мачты, золотые мечты,
снова звезды восходят над спокойным и вечным
Босфором.
Приподнявшись немного над царством земной маеты
в звездном ялике, в поезде лунном нескором,
приподнявшись уплыть.
Так плывут корабли
не спеша.
Все три моря их ждут, все три моря.
Приподнявшись уплыть, чтоб меня никогда не нашли
никакие посланцы беды, никакие предвестники горя.
* * *
Ночь никого не тревожит.
Сонно стучит состав.
Господи, милый Боже,
Маму мою не оставь.
Укрой ее ветром теплым,
Крылом своим заслони,
Молитву прочти ей шепотом
И не гаси огни.
Зябко-то как, туманно,
Век поднимает копье…
Если ты дал мне маму —
Не отнимай ее.
Сонно стучит состав.
Господи, милый Боже,
Маму мою не оставь.
Укрой ее ветром теплым,
Крылом своим заслони,
Молитву прочти ей шепотом
И не гаси огни.
Зябко-то как, туманно,
Век поднимает копье…
Если ты дал мне маму —
Не отнимай ее.
* * *
Мне снова снилось — я домой летела,
дверь открывала в голубой пролет,
где теплотой пронизывало тело,
где ждут меня все ночи напролет,
где свет горит в медлительной конфорке,
и золотая трещина в стене,
где запах детства, дорогой и горький,
который больше не придет ко мне.
И что мне делать с этой переменой?
Куда спешит земное колесо?
И так далек квадратик во вселенной,
единственный, где мне прощали все.
дверь открывала в голубой пролет,
где теплотой пронизывало тело,
где ждут меня все ночи напролет,
где свет горит в медлительной конфорке,
и золотая трещина в стене,
где запах детства, дорогой и горький,
который больше не придет ко мне.
И что мне делать с этой переменой?
Куда спешит земное колесо?
И так далек квадратик во вселенной,
единственный, где мне прощали все.