ЗИНЗИВЕР № 7 (87), 2016

Перекличка поэтов


Вероника ДОЛИНА
Поэт, композитор. Окончила отделение французского языка МГПИ им. В. И. Ленина. Автор многочисленных книг стихов и песенных альбомов. Выступает с концертами в России и за границей. Публиковалась в журналах «Континент», «Грани», «Аврора», «Новый мир», «Дети Ра», «Зарубежные записки», «Иерусалимский журнал». Член Союза писателей Москвы (с 1991), Русского ПЕН­Центра (с 1997), Союза писателей XXI века (с 2011).



СТОРОЖ И ВЕТЕРИНАР
 
АКУЛА

Неярко светит уха нежная мочка,
Покуда девочка еще не уснула.
У моей внучки — разлюбимая дочка.
Признаться, это — небольшая акула.

Дитя исполнено заботы и ласки,
А я поддакиваю пафосно-бодро.
«Ты загляни в ее блестящие глазки,
Ты посмотри, какая добрая модра».

Акула — плюшевая. В общем, не страшно.
Хоть бутафорская, но гадостно что-то.
А вот ребенок полюбил ее страстно,
И что я сделаю против анекдота?

Так говоря, мешаю юмор и краски,
И озираюсь, и не выгляжу бодро:
«Ты загляни в ее блестящие глазки,
Ты посмотри, какая добрая модра».

Давно, любовь, я не дружу с твоей кодлой.
Ты полоумная, дикарь и агрессор.
Чего ты тычешься тупой своей мордой?
В твоих делах дитя-трехлетка — профессор.

Уютно светит уха нежная мочка.
Спят поросята, индюшата, телята.
У моей внучки — разлюбимая дочка,
А в перспективе — дай-то бог, акулята.



ГРЕЦИЯ

Не хочу я, чтоб погибла Греция,
А хочу, чтобы была жива.
И мечтаю я покуда, грешная,
Посмотреть на эти острова.

Не хочу я, чтоб погибла Грузия,
Я была-то там всего лишь раз.
Там нектар, поэзия, амброзия
Для ушей, для языка, для глаз.

Как могу не думать об Израиле?
Все мое нутро сказать велит.
В этом сердце простеньком, израненном
Только он один лишь и болит.

А Москва в мою строку не просится,
Знай себе — звонит в колокола
Да под небеса, как дым, уносится,
Будто я в Москве и не была.

Я могла б заботиться о Франции,
Эта птица у меня в руке.
Песенки мои — вполне заправские,
Но на невозможном языке.

По-грузински или же по-гречески,
Но вблизи любимого дружка,
Чтобы только петь по-человечески,
А не у игольного ушка.



СПАСИБО ТЕМ

Спасибо тем, кто помнит обо мне,
Кто песенки мои под нос бормочет,
Кто знать не знает или знать не хочет,
В какой стране я, на какой луне.

Спасибо тем, кто слезы не утер,
Не отвернулся, выдержал регламент,
Кто стал мой депутат, парламентер —
Ах, кабы знать, где нынче мой парламент.

Спасибо тем, кто девочку родит
И назовет довольно хлопотливо,
А девочка узнает час отлива
И больше в доме уж не усидит.

Спасибо тем, кто мальчика родит,
Сумеет обучить стихам и нотам,
Презренью к бородатым анекдотам,
Таким, что мелкий лавочник плодит.

Спасибо тем, кто помнит обо мне,
Кто песенки мои под нос бормочет,
Кто знать не знает или знать не хочет,
В какой стране я, или на луне.



ОДИН ГОСПОДИН

Мне говорил один
Премудрый старый цадик:
Найдется господин,
Порушит ваш детсадик.
Готовьтесь, детвора,
К уроку, страху, горю:
Нас гонят со двора —
Так, значит, едем к морю!
Мне говорил один
Сухой чудак, ученый:
Найдется господин,
Не слишком утонченный.
Не знаю, как зовут.
Не щурится, не плачет.
Он весь ваш Голливуд
В коробочку упрячет.
Мне говорил один
Артист малоизвестный:
Найдется господин
В костюмной тройке тесной,
Широкий воротник,
Следы перстней-кастетов.
Ах да, он — выпускник
Тех университетов,
Где юноша готов
Скакать себе галопом
Поверх чужих голов —
С притопом и прихлопом.
На нем людская кровь,
А обувь нелюдская.
И светленькая бровь —
Округлая такая.



СЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

Передайте Крису Картеру:
Вся перебрана крупа.
А под лампою, над картою —
Жизнь не так уж и скупа.
Стерпятся любые низости,
Холодно иль горячо…
Если истина поблизости —
Можно выдержать еще.
Передайте композитору
Марку Сноу — на ушко:
Все не так-то унизительно,
Если уж недалеко.
Но скажите Крису Картеру:
Мы, Леблан и Буссенар,
Двое над небесной картою —
Сторож и ветеринар.



БЫЛО ВРЕМЯ

Было время — нас на дачу звали.
Как же мы охотно стартовали!
Как же мы готовились в дорогу,
Хоть я в гости не ездок, ей-богу.

Я люблю, как прежде, по старинке —
У себя чумные вечеринки,
Где салат, паштеты и миноги,
И картошка, и бараньи ноги…

Но когда нас звали в ту усадьбу,
Ехали мы, как к себе на свадьбу.
Сердце пело и не уставало.
Вот как нам вдвоем тогда бывало.

Жили там хозяйка и хозяин.
От Москвы до самых до окраин —
Нам таких столов не накрывали.
Где бы так еще?.. Да нет, едва ли.



* * *

Люди, собравшиеся на похоронах
Асара Эппеля,

были похожи на альманах
эпохи оттепели.

Не банкетный зал, а обычный морг,
лентой не обвязанный.
Кто туда пришел — не придти не мог,
как военнообязанный.

Как я помню снег все не шел, не шел,
утро безмятежное.
Снег — не снег, но пришел милой Польши посол,
лепеча что-то нежное.

Неизвестно, кто это мог сотворить,
и какие поводы…
Только все принялись говорить, говорить,
будто это не проводы.

Будто это не морг — а вокзал, базар
и приморская улица.
И за этим — морг-морг — наблюдал Асар,
хоть немного осунулся.

Говорили без страха, без обиняков,
не сказать бы лишнее,
я таких прекраснейших языков
сколько лет уж не слышала!

Я бы всех усадила в свое Пежо —
обитателей птичников,
вот бы стало Москве моей хорошо
без этих язычников.

Люди, собравшиеся на похоронах
Асара Эппеля,
были похожи на альманах
эпохи оттепели.



* * *

Когда-то мы были люди,
А люди во сне летают.
Теперь голова на блюде,
Глаза вытекают, тают.

Когда-то мы были дети,
Ребенок и с волком дружен.
А нынче на целом свете
Никто вообще не нужен.

Друг другу на расстояньи
Читали смешные строчки,
А нынче мы в состояньи
Пропасть и поодиночке.

Теперь мы не знаем песен,
Забыли, как быть с любовью,
И разные мох и плесень
Живут лучше нас с тобою.

Живут и не понимают
Ни слов, ни первопричину,
За плечи не обнимают
Ни женщину, ни мужчину.

Не гладят друг другу руки,
Черствы, холодны, жестоки.
На Севере и на Юге,
На Западе и Востоке…



* * *

С простым холодным лицом
Попробуй меня забыть.
Не получилось отцом —
Старайся матерью быть.

С тяжелым темным лицом
Найди меня меж людей.
Я — ящерка под крыльцом
Под ящичком для гвоздей.

Ты близорук, тугоух,
Твоя природа густа.
Чуть разогреется дух,
Оледенеют уста.

Я тихо хлебец крошу.
Тулуза, Ницца, Лион.
Возьми хотя бы, прошу,
С моей груди медальон.

Не восемнадцатый век —
Не девятнадцатый, что ж?
А все же был человек
На человека похож.



* * *

Что красное, что черное? Стендаль.
Но я б надела лучшее из платьиц,
И увела б тебя в такую даль,
Где все бы стало прежним, нашим, братец.
Что красное, что черное? Игра.
Но вот слова теперь скользят, как глыбы.
Они как черно-красная икра
Из брюха старой кистеперой рыбы.
Что красное, что черное — поверь,
Не стала б сочинять и красоваться,
Когда бы с шумом не закрылась дверь —
Та, что должна открытой оставаться.
Всегда была открыта, столько лет,
Сколь были мы, хотя встречались редко.
Нас миновали опера, балет,
И сериал, и просто оперетка.
Всегда была открыта, говорю.
Всегда была, настаиваю, дверца.
В июне, в ноябре и к январю —
Такая дверца в середине сердца.
Не слишком верю в яркие слова,
А вот пишу, как было, без помарок.
Чуть хромонога, капельку крива.
Солидный возраст — сам собой подарок…
Мне кажется, суровый лабиринт
Еще нас ждет. И там уж — без косметик.
Прими хоть этот красно-черный бинт.
Прижми к себе. Все ж — от меня приветик.



* * *

Мне ничего не надо,
Я никуда не еду.
Радуюсь раю, аду,
Ужину и обеду.

Странно, но я не помню
Тут ни единой твари.
Буду работать пони
Там, на Цветном бульваре.

Дети полюбят явно —
Пони у них в почете.
Будут корзины яблок,
Алые ленты в челке.

Пони — почти что почта,
Слабенько, но отважно.
Буду работать — вот что,
Вот что особо важно.

Я ничего не помню,
Я ничего не стою.
Много нас, тихих пони,
В темном московском стойле.

Сколько кругом людишек —
Сильных и вороватых…
Старенький пони дышит
Яблочным ароматом.

Мне ничего не надо,
Я никуда не еду.
Радуюсь раю, аду,
Ужину и обеду.

Странно, но я не помню
Тут ни единой твари.
Буду работать пони
Там, на Цветном бульваре.



СЕГОДНЯ ПЛЫЛИ

Сегодня плыли на пароме,
Так реку и пересекли.
Что, сердце, можешь вспомнить, кроме
Как недоступные Фили?

Да и они давно отплыли
От кромки в корочке, в крови.
Да что там было? Помнишь — или
Кто помнит нынче о любви?

О той береговой, граничной,
Потом пустынный перевал,
О безраздельной, безразличной —
Тот помнит, кто там зимовал.

Король любил свою Агнессу.
Агнесса зачала дитя.
По всей стране служили мессу
Лишь девять месяцев спустя.

Король не может повиниться,
Дитя не может появиться,
А сердце бедное дымится
И тихо песенки поет.

А мы-то перезимовали,
Сердец себе не вырывали,
Иначе как бы мы скрывали,
Что сердца нам недостает?



* * *

Восторженность первого года
Почти незаметно ушла.
Вот так, что ли, пахнет свобода,
Когда выгорает дотла?
Игольчатыми петухами
Над старым собором во мгле,
Пирожными или стихами —
Всем тем, что пекут на Земле.
Недаром меня похищали
То башня, то грот, то скала.
Но все это было вначале,
А позже — иные дела.
Спасусь, соскользну по веревке.
Ногою попробую снег.
Еще предстоят остановки,
Но все-таки это побег.



РЫБАЧЬЯ ПЕСНЬ

С большущею корзиною, не нужной а пропо,
Иду за лососиною в соседнее сельпо.

Хоть я не видел Ибицы (а видел — так забыл).
Зато отличной рыбицы для детушек добыл.

Все фигушки да нетушки я чаще им сую —
Порадуются детушки на рыбицу мою!

Берешь ее, ядреную, бросаешь в чугунок,
И достаешь вареную — и налетай, сынок!

А больше нету надобы семейству дикарей.
Сметанке были рады бы и горстке сухарей.

Вот так живет рыбацкая Нормандия моя
И каждая дурацкая нормальная семья.



* * *

В нашей-то области, где кальвадос изобилен,
Русских писателей — просто хоть шапкой лови.
Тут, например, проживает писатель Гладилин,
В августе, правда. И это рассказ о любви.

— Скоро поеду в Москву, — говорит он тревожно. —
Скоро поеду, а ты не подскажешь, дружок,
Можно ль кого-то увидеть, хотя б осторожно?
Чуточку «Крыма»? «Изюма»? Свеченье? Ожог?

— Этого нет и не будет, — сказала я строго. —
Нет и не будет. Теперь времена немоты.
Тот, кто желает увидеть последнего бога —
Скромно к Ваганькову тащит, как может, цветы.

Там человеком побудешь хотя бы немножко,
Там населенье иное, железный кружок.
Книжки обложка — и в мраморе темном окошко.
Ну, и увиделись вроде. И Крым. И Ожог.



* * *

Сегодня папин день. Как я живу?
Как десять лет назад я не реву,
Не вою, не воюю, не тираню
Себя давно, да даже и не раню,
Не мучаю как прежде, не казню,
Глотая слезы, десять раз на дню.

Где я теперь живу? В далеких селах,
Где не слыхать его шагов веселых —
А он любил войти, вертя ключи,
Как утром входят первые лучи…

Он нес орехи, горстку чернослива
И улыбался чуть ли не счастливо…
Вот есть малыш, вот, слава богу, дед.
Не будет деда — и большой привет.

С кем я теперь? Да со стихами.
Как с папоротниками, лопухами,
Что выросли на даче под Москвой,
Где ходит папа мой, всегда живой.



* * *

И вот теперь, когда дело к вечеру
И машина спит за углом,
Трогаю руку калеченную —
Совсем небольшой перелом.

Не знаю, как дальше получится
Руль крутить, делать струнный пассаж.
Будет потом получше-то
Или ванна, мази, массаж?

Почему-то не от усталости
Под конец дурацкого дня,
А от всякой невинной малости
Беспокоит она меня.

Она стала сухая, не прежняя,
Не слушается, скулит.
Не такая уж я и небрежная,
Да она не так уж болит.

Но поскрипывает и поскрипывает
В повороте, в маневре вбок.
Как простуженная, похрипывает.
Хромает, как голубок,

В которого на расстоянии
Мальчик камнем кинул, попал,
И из птичьего состояния
Голубь выпал, да и пропал.



* * *

В преддверьи сентября —
Нет, прямо на пороге,
Там, где встает заря,
Там мне единороги

Показывают дом —
Не тот, что у кентавра,
А где зашел с трудом
Кораблик в гавань Гавра.

Отвыкла от тепла,
Измучилась Марина.
В дороге не спала
И, как моряк, курила.

Баульчик у груди,
Дрянные папироски
И мальчик позади,
В берете и матроске.

Не выйти ль, например,
На море и на ветер?
Рыбачий Див-сюр-Мер
Их свежим сидром встретил.

Громадина была
Тяжелым душным адом.
Нормандия цвела
Нескучным летним садом.

Да долго ли поэт
Стихи на воле мыкал?
Неяркий летний свет.
Последний день каникул.



ОБНАРУЖЕНО ТЕЛО ЖЕНЩИНЫ

Обнаружено тело женщины. Пятидесяти с лишним годов.
Возможно, четверо родов. Четверо здоровых плодов.
Обнаружено было на пляже, где дети ловят волну.
Не маленькая уж, а туда же. И куда же это? Ну-ну.
Довольно странно одета. Мало данных пока —
Но вряд ли жена поэта. Скорей уж вдова рыбака.
Слава Богу, хоть обнаружено. Может, даже на полпути.
Обезвожено ли, перетружено, но могли бы и не найти.
И, уж если и не раздевалась, но, босая, шла до воды,
То куда эта свора девалась, эти ее плоды?..
…Так, задумчиво и нескоро, сочиняется в такт шагам —
По шершавым камням Онфлера, по следам Франсуаз Саган.



* * *

Особенность
зренья и слуха —
Уметь различать за окном.
Гугуха — гугуха — гугуха!
Под утро, меж явью и сном….
Где Адлер, да где и Алупка?
Хоть что-то из прежних крайот?
Давно раскололась скорлупка.
А где же голубка поет?
Та птица, ничуть не ручная,
Что, с гор прилетая, гурчит.
Не ласковая, не родная,
И, как заводная, звучит.
Я с детства искала в полглаза
Ее голубое перо.
Дум спиро! Проклятая фраза.
Пристала, как сказка Перро.
Маринины грустные веки,
И дальней дороги следы —
Афишка на медиатеке,
Едва отойдешь от воды
В Кабурге — высокие своды.
И здесь не болеет тоской
Твой маленький голубь свободы —
Стальной, немосковский, морской.