ЗИНЗИВЕР № 4 (96), 2017

о чем стараешься, викарий, свечой пытая старый текст? твой запоздалый комментарий не оживляет темных мест, где на пергамент след брусники и кости жженой, как могли, в тени парящей базилики во время отдыха легли; что — под строкой неровность камня и пятна темные от рук — тебе поведали, веками не отзываясь, умный друг, на заклинанья о беседе, когда затворнику весь день упрямо просится в соседи его же собственная тень? не заглушает ли латыни и арамейского — в углу неслышный шепот из пустыни — песка на мраморном полу?

сначала рукой деревянную ручку, протиснувшись боком из скрипнувшей двери, потом из ладони подъездную жучку, мне некогда, ну же, смелее, тетеря, а там по дороге, посыпанной смесью песка и, увы, не аттической соли, затем на вопрос, а Семёновы здеся, ну здрасьте, а где, переехали, что ли, сквозь турмы машин, легионы знакомых, коленом толкая турель турникета, на жизнь бьет ключом, хорошо бы замком их амбарным, в числе вариантов ответа, скажите, где выход, а можно в рассрочку, а сколько почтовых наклеивать марок, и новую строчку, а может быть, точку на этом счастливом письме без помарок и, чтобы удобнее, сумку за ручку, усевшись небрежным движением с плеч на колено и снова подъездную жучку с ладони, и боком, и так бесконечно

нелетный серый день и серенький пейзаж который не обнять крылом аэроплана испытывая лень графитный карандаш привычен обтекать картин такого плана чем вызван этот трюк тяжелой головой мельканием полос на зебре перехода семь верст тебе не крюк по мокрой мостовой для бешеных колес и псов того же рода воздвигнем сей вердикт как уникальный прут для умных обезьян в тени гашишной будки по счастью наш реликт и даром не сопрут пока мы мнем бурьян понюхать незабудки и время не стоит обросшее по дну ракушечником от и до латунных ручек под ним унылый гид твердит всегда одну из множества острот о мести самоучек но радостен процесс ничтожный результат не в силах отменить горенья керосинки покуда давит пресс покуда мнет прокат он может осушить две маковых слезинки сам бо ему судья и мастер карате бонжур япона мать и жгучая обида фанерная ладья в веселом варьете как способ обтекать картин такого вида

оставим товарищ словесные блудни достанем чернильный снаряд из пенала восславим стихами нелегкие будни товарищ технического персонала товарищ уборщица есть афродита из мыльной рожденная пены и хлорки она проплывает сверкая сердито очами пропорционально уборке
уборщица с веником смотрит на четки, рассыпанные под растерзанным стулом, не все, мой товарищ, начавшись с чечетки, стремится органным закончиться гулом; на бусы, товарищ, они прикасались когда-то к затейливо сложенным косам, а те возвышались, товарищ, казалось, подобно турусам, подобно колесам; на зерна от фиников, видимо, мало теперь уже зрителю стало попкорна, и наши арены, товарищ, и залы покрыли собой эти липкие зерна; на пули, конечно, неловкий убийца их выронил, вон он с пустым барабаном крадется, товарищ, как он удивится своей непричастности к хрипам органным, к стаканам не чокаясь поднятой водки, к тому, что со все нарастающим гулом, в углу начинаясь знакомой чечеткой, привычно закончится сломанным стулом

…она развлекалась чем только могла, а именно: смесью кино и попкорна, что кажется жизнью, а значит, бесспорно, здоровой девицей была и плыла Офелией, чудно упавшей на плот в объятия радостных рук плотогонов, притянутых к иве игрой гравитонов, которые будут открыты вот-вот. Прости, моя радость, за дикий пролог. Не тычь каблуком сапога в бандерлога, он занят созданием личного бога, съедобного идола, вот и сволок всю сдобу на пробу в свою антресоль. А вовсе не признаки белой горячки. Отсыпь лучше соли из начатой пачки и хватит совать мне под нос парасоль. Не то чтобы жизнь, но полжизни прошло, и святки опять наступают на пятки, повсюду детишки, отсюда колядки, тулуп наизнанку, бутылка Merlot. Вот сэндвич, завернутый в список свобод. Особо отмечены общее право использовать омуты для переправы, свобода печали, отдай бутерброд. Да полно, не мог я тебя напугать. Меня только зеркало утром боится, подумаешь с бритвой, могу и не бриться, и выглядеть вовсе как святочный тать. Могу и не выглядеть. Что это я. Не всякого дарит вниманием Яков, закон вообще не для всех одинаков, а нынче особенно, радость моя.

…нетерпеливый каблучок, и жаркий шепот дурачок, мы не дотянем до получки; и скрип несмазанных петель, и будто взорвана постель, и сохнет зонт в углу без ручки …гадать, что будет впереди, гляди: Наташка в бигуди стоит, нагая, на балконе; и ваши дни наперечет, и свет доверчиво течет в ее невинные ладони …затем доешь вчерашний плов, открой окно, вруби битлов, под рев соседей сколько можно! сгреби оставшуюся медь и, сосчитав ее, ответь пока чертям не станет тошно …и не спасут ни сон, ни хмель, ни электрическая дрель, ни ваши псы, ни ваши кошки, когда мы вечером придем с отбитым в тире медведем и с мятным леденцом в ладошке

так говорят в горячке бреда, свод неба серо-голубой, ты знаешь, с вышними беседа всего лишь разговор с собой, бессвязный монолог, для виду раздробленный на я и ты, а ты сумеешь с высоты не показать свою обиду, подозревая в глубине (какие тайны между нами), что, не моими ли словами ты обращаешься ко мне
чьи нити у кого в руках? все перепуталось витками, смотри, просветы в облаках лежат прорехами на ткани; какие руки их зашьют, твой ветхий выгоревший купол, для плохо вылепленных кукол непродолжительный приют? так в чем отличье небосвода от пастбищ, где снуют стада марионеток, иногда с собой влачащих кукловода?

Они вынашивали их под звездным небом мирозданья, они под звездочками их печатали и под названьем, они здоровались «старик!» и называли счастье «прухой», а он прикусывал язык и вообще писал под мухой; она гуляла по окну и томно ползала по лампе, по шерстяному полотну как по ворсистой сочной пампе, она гудела у виска и приводила мысль в систему, весьма условную, пока не привела в движенье тему; от темы требуется что? анализ всех явлений жизни, жены в сиреневом пальто и чувства смутного к отчизне, горшка с цветами на окне, грибов неведомых в лукошке, народа грозного, но не… нет, изменившего гармошке; гармошка это инструмент, который выстрадали бабы, ему продлен ангажемент, но, ах, не те уже масштабы, и я, сраженный новизной, не предложу ее завклубу, с его ментальной кривизной предпочитающего тубу; из тубы можно извлекать все, что угодно, даже пасту, а, взяв палитру, представлять собою замкнутую касту тех живописцев, что в свои мансарды стройных женщин водят, картины пишут, пьют Аи и грязь на лестнице разводят; разводят также пауков тропических в стеклянных банках, и вислоухих простаков, большие ссуды взявших в банках, а также полчища мышей, не видя прелести в картинке (без красок и карандашей) котенка, спящего в ботинке; в шузах и шкарах, и те пе, в чем не нуждались наши боги, но позволяет нам в толпе не отдавить друг другу ноги, вот даст ли вытянуть мотив (тут я сбиваюсь на банальность), презреть ее императив и сохранить свою тональность?