ЗИНЗИВЕР № 5 (97), 2017

Перекличка поэтов




Андрей ТОРОПОВ
Поэт. Родился в 1978 году в городе Каменске­Уральском Свердловской области. Окончил исторический факультет, аспирантуру Уральского госуниверситета, кандидат исторических наук, доцент, автор научных трудов по истории уральской промышленности. Стихи публиковались в журналах «Урал», «Дети Ра», «Зинзивер», «Новая реальность», «Воздух», «Белый ворон», «Байкал», «Артикль», «Крещатик», «Волга», «Новая юность», в «Литературной газете», газете «Поэтоград» и др. Автор трех поэтических книг.
Живет в Екатеринбурге. Работает главным специалистом в Управлении архивами Свердловской области.



А СЕЙЧАС СОВСЕМ ПО-ДРУГОМУ
 
* * *

Вылезет из воды
Мой гусенок тоски,
Посчитает ходы,
Поменяет носки.

Сядет в мой вертолет,
Полетит на юга,
Радости мимолет
Увезет га-га-га.

Это осень, мой друг,
Мой баран бе-бе-бе,
Я взираю на юг,
Обращаюсь к себе.

Застегни свой сюртук
Застегни и держись,
Переехав на юг
Через хрупкую жизнь.

Свой картофельный стог
Собери из гряды,
Окунись в полный рог
Еще теплой воды.

И добавь для ушей,
И держись над бедой,
Горько, горько, нежней,
Голова над водой.



* * *

Нужно пережить
Сырость, грязь и осень,
Храбро переплыть
Через тридцать восемь.

А затем принять
Стойко тридцать девять,
Ягодка опять,
Подождать и верить.

Дотерпеть, дожать
И до сорокета.
И изображать
Славного поэта.

Подожди, дожди
И оставь монетку,
Осень позади,
Осень впереди
На картинке в клетку.



* * *

Дочитал я глупости похвалу,
И теперь я знаю, как выживать,
Чтобы скрасить тяжкую кабалу,
В интересах собственных поступать.

И куда ты лезешь, кто ты такой,
Чтобы строить заново колизей,
А морали не было никакой,
И эстеты выдумали музей.

И когда потянешься ты к стиху,
Помни, что случится с твоим стихом,
Где кукушка нравится петуху,
И кукушка хвалится петухом.

И когда наступит «кукареку»,
Разбежится нечисть по уголкам,
Я срифмую каверзное «ку-ку»,
Подороже рабство свое продам.

Ты прекрасно знаешь, что это стеб,
Потому устроил в кустах галдеж,
Потому что сам-то эстет и сноб,
Потому что знаешь, за что живешь.



* * *

Кто работает, тот и ест
И выращивает детей,
Пригласят на сентябрьский фест
Тебя, стрелянный грамотей.

После сереньких распродаж,
Однояйцевых трудодней,
Приходите на праздник наш
В похоронный театр теней.

Черный цвет — это яркий цвет,
Откажись от чужих икей,
Скажи будущему привет,
Завтра будет у нас окей.

Закольцованная езда,
Бег на месте, беги быстрей,
Поезда идут, поезда
Мимо праздничных сентябрей.

Наша яма в земле — тупик,
Лучше заживо пожалей,
В твоем зеркале скучный бык,
На Юпитере — веселей.



* * *

Ты умрешь, потому что уснешь,
Но проснешься, а, значит, воскреснешь,
Не смотри философски на вещи,
Не ругайся на нью-молодежь.

Время черных и белых камней,
Повытаскивай их из кувшина,
Вместо самого доброго джинна,
Холодней, холодней, холодней.

Где искать? Что искать? Как искать?
Какискать какистанские каки,
Как на зло, не хватает собаки,
Чтобы в землю ее закопать.

Написать эту надпись над ней,
Чтобы знать, где зарыта собака,
Ты уже не такой забияка,
Холодней, холодней. Холодней.



* * *

Ветер сквозь замочную скважину
Залетел,
Вспомнить я что-то важное
Захотел.

Что-то очень уж нужное
Позабыл,
Может быть, про жемчужину
И про ковыль.

Вслух читали что вечером
Мать и отец,
А теперь делать нечего
Сам добавлю конец.

Он совсем не загадочный,
Не волшебный совсем,
В переходное глядючи,
К повторению тем.

Вдруг появится новое
Про Роланда-стрелка
И про будни суровые
Княжеского полка.

Вроде бы в Потаскуево,
Как ты мог позабыть?
Может быть, уже ну его,
Или все ж позвонить?



* * *

Не ходили по земле паровозы,
Не летали над землей самолеты,
Жил на свете царь Иван Грозный,
Санитаром леса работал.

Убирал ненужных и вредных,
Очищал кусты от развратных,
Защищал несчастных и бедных,
Всех нормальных и адекватных.

Если ты послушный и верный,
И не подцепивший проказу,
То живи себе планомерно
И расти своих дикобразов.

Это было до интернета,
А сейчас совсем по-другому:
Унижаться можно для света,
А в сетях любить Оклахому.



* * *

«Где же ты, моя Сугомак?» —
Пел Мансветов нам до конца.
Мы сожгли немало бумаг
Со стихами лжемертвеца.

Чтоб разжечь негромкий костер
И сварить похлебку и чай.
На листах кыштымских озер
Лучше не пиши, а читай.

Прошлого себя самого —
Летописца собственных бед.
Это было лучше всего,
А теперь его уже нет.

Но придет Петрушкин с утра,
Крикнет сквозь палатку: «Мы здесь!»,
Я поверю в это «ура»,
Даже если грубая лесть.

Но не зря сюда приезжал
И купался здесь без трусов,
И вандалом гордым сжигал
Не мосты, листочки стихов.

И, усилив собственный стих,
Побожусь, что мы будем жить,
И вернемся в рим для своих,
Прихватить, что плохо лежит.



* * *

Леди становятся вини-пухами,
Горькая правда суровой жизни…
Справимся ль мы с мозговой разрухою
В многострадальной тупой отчизне?

Будем когда-нибудь припеваючи
Вольно дышать, говорить, что хочешь?..
Где пресловутый тулупчик заячий,
Что за нас бедненьких похлопочет?

Делать самим ничего не хочется,
Только кутить и легко фрондировать,
Были несчастными одиночками,
Стали веселыми командирами.

Только солдатиков не хватает,
Некому наши внедрять приказы,
Это система всем управляет,
Не виноватые мы ни разу.

Леди становятся винни-пухами,
Не вылезают из тесных комнат,
Слушают сказки Дениса Пухова,
Распространяют небесный «comet».



Августовские восьмистишья
 
1.

«Снег пойдет на исходе дня,
Продираясь сквозь смешанный лес», —
Это слишком хорошо для меня,
Слишком мало и я балбес.

Нигде места себе я не находил
И пришел в бомжовский приют.
И остался в нем, даже полюбил,
Хорошо, когда дома ждут.



2.

Ставили на снегу расписной шатер
С раскладною печкой в его нутре,
Поутру вставали, складывали шатер,
Собирали печку и шли к горе.

Добирались до вершины горы,
Чтобы посмотреть на сплошной туман.
И не провалился в тартарары
Под облезлой шубой смешной кафтан.



3.

Август выдался жарким,
Я не помню такого,
«Шнауцер» и «овчарка» —
Два ласкающих слова.

Я мечтал о собаке,
Выходил на пробежку,
Гати да буераки —
Две кисельных насмешки.



4.

В диалоге «Разбойники»
Рассуждали покойники
О добре, справедливости,
Симонии, брезгливости.

Но смотреть надо в зеркало,
Простодушные вертеры,
Но давно уже умерли,
Все мы гумберты гумберты.



5.

Господа, купите зонтик
И возьмите на работу,
И возьмите хлебный ломтик
С грустной мискою чего-то.

Не промокнешь так случайно,
Не останешься голодным,
Да еще пакетик чайный,
Да еще утюг холодный.



6.

Эти игры престолов
Так тебе надоели,
Выйди из комсомола
Прямо с этой недели.

Где сентябрь подступает,
Депрессирует совесть,
От тебя уплывает
Этот медленный поезд.



7.

Заезжали старые друзья,
Заходила и олимпиада,
Раньше я гулял, как жить нельзя,
А теперь влачусь, как жить не надо.

Бег по кругу по утрам-суркам,
Бег на месте в обжитом окопе,
Не ползи с гранатою к врагам,
А вернись к послушной пенелопе.



8.

Поехали на Валаам.
Или можно в Кижи.
Чтоб еще один храм
Увидеть за жизнь.

В четвертое море взглянуть,
Посетив Соловки,
Увидеть и отдохнуть.
Какие мы, дураки.



* * *

И будет летом весенний день,
И ты приедешь ко мне в Россию,
И я, обычный трухлявый пень,
Тебе скажу, что у нас красиво.

И ты посмотришь на красоту,
И, может, скажешь, что это правда.
Но ты мне скажешь начистоту,
Что это было уже у бардов.

Я только молча тебе кивну,
Твоим сомнениям потакая,
Я вызываю себе весну,
И ты не знаешь, кто ты такая.



* * *

Сколько мне еще лет
Предстоит здесь прожить,
Класть в контейнер обед,
На работу ходить.

Выхожу в темноте,
Возвращаюсь — вновь мгла,
И в блокнотном листе
Запишу — любовь зла.

Город мой сетевой,
Паутиной своей
Ты опутал мой вой,
Привязал меня к ней.



* * *

Накормите меня кабачковой икрой,
Наконец, я ее заслужил,
Я всегда был четвертый, ну, в лучшем, второй,
И теперь победил, победил.

И теперь я живу, как последний герой,
В нереальных объятьях твоих,
И жую бутерброды с заморской икрой,
И мечтаю остаться в живых.

Потому что нарушил закон бутерброд
И неправильным местом упал,
Потому что вторую неделю идет
Про пиратов ночной сериал.

Та, что рядом с облезлым балконом моим
Стала яблоня белой опять,
Обещай ей остаться поэтом смешным
И коряво слова расставлять.

Потому что так хочешь добавить катрен,
Но не знаешь, про что написать,
И тогда добавляешь такое взамен,
Чтобы после другое узнать.



* * *

Уссурийский тигренок в подсолнухе спит,
Господин Бонасье убивает жену,
Джеймса Дина не будет, Лиз Тейлор проспит,
Оглянитесь во гневе на вашу вину.

Я бы высказал, только опять промолчу,
Я отвечу, но загнанным в пятом углу,
Для себя я уже ничего не хочу
И поэтому радуюсь черному злу.

Но когда в одиночестве и тишине,
Где меня не услышит никто никогда,
Я тихонечко плачу по этой вине
И беру этим плачем свои города.



ДВА СТИХТВОРЕНИЯ
 
1.

Я умею только спать и видеть сны,
Я солдат Индиры Ганди войны,
И когда ее убили давно,
Я смотрел по телевизору, как кино,
Прах развеяли, помолчали в ООН.
Продолжается мой детский сон,
И когда проснешься, обрывки сна
Будешь собирать до самого Ревуна,
И порог раскокает катамаран,
Кто не выживет — встанут за экран
И тенями будут за ним ходить,
До мурашек зрителя доводить.



2.

Самый лучший поэт, самый главный поэт.
Был бы он белый свет, был бы хоть желтый свет.
Но он только поэт, бесполезный поэт.
И другого здесь нет, паразит точка нет.
Мураками придет, конец света уйдет.
А Ананьев поет, что поэт — это крот.
Он стучит в темноте, в хоббитанской норе.
Хитренько первым темпом-пом, точка-тире.



* * *

Небо синее, как на море,
А ведь это — простой Урал.
Знаменитые — два здесь Бори.
Ну, а дальше — сплошной аврал.

Только синее очень небо,
Кран подъемный на небе том,
Перед стартом почешешь репу
И на небо свое в подъем.



* * *

Так поваляешься после работы часик,
Пару десятков гиблых стишков начнешь,
Выбросишь их из головешки нафиг,
Лучше бы ты уснул, но ведь не уснешь.

Выйдешь к жене, попросишь, что там на ужин,
Станешь жевать, смотреть на Софи Марсо,
Этот Жулавский, что ли, совсем контужен,
А Достоевский выдумал это все.

Так постижимым образом жизнь проходит,
А ты — счастливый, радостный идиот,
Что-то по телеку страшное происходит,
Что-то по небу радостное идет.

После дождей показывают по небу
Белые и осенние облака,
Если смотреть на них через призму гнева,
То не увидишь доброго ни фига.

Если смотреть на них через призму веток,
Можно увидеть белые облака,
Можно уехать с ними за новым светом,
Можно остаться дома и жить пока.



ТАНЦЫ С ВОЛКАМИ
 
1.

А в Бирнамском лесу
Вдруг завелся Дерсу,
Поселился с женой
Разудалый ковбой.

Стал он жить-поживать
И картошку сажать,
И грибы собирать,
И коров наживать.

Сколько будет тепло —
Надо делать делов,
Чтоб иметь закрома,
Сколько будет зима.

Но Бирнамский тот лес
Был особенный лес,
И когда лес пойдет —
Щепкам не повезет.



2.

Космонавты — созидатели жизни
Для своей любимой отчизны,
Танатонавты — рыцари смерти
Для своей фанатичной веры.

И есть только два расклада,
Летает в сетях Танатос,
Веселая наша команда
Играет в снежки под август.



3.

Рой Шайдер, который на «Сиквесте» сбрендил,
У Спилберга с Редниковой снимался,
Прожил чуть дольше, чем Джонатан Брэндис,
Который на «Сиквесте» тоже катался.

А Брэндису не помог Чак Норрис,
И вроде бы не передозировка,
Как говорится — момент и в море,
Дышать моментом нужна сноровка.

Еще я помню там был Брэд Ренфро,
В «Клиенте», в фильме по Кингу, в «Спящих»,
Он тоже зачем-то и как-то сбрендил,
Сыграл в большой голливудский ящик.

Теперь я про это пишу из носу,
Так почему-то не отпускает,
Освободили Вилли без спросу,
А Кевин Костнер еще сыграет.



4.

Дали ему миллион евро,
А он этого даже не заметил,
Потому что у него в запасе консервы,
Потому что у него в голове ветер.

Ледяной шторм от Кевина Клайна,
Сигурни Уивер и Кристины Риччи,
от Тоби Магуайра и Джоан Аллен,
А недавно бросила рай Беатриче.

Круто переходит, но не к Данте,
А к его несчастным апологетам,
А в сонете этом одни брильянты,
Но не перестает он быть сонетом.

Теофиль Готье победил Шекспира,
Почитай мне на ночь, моя глафира.



* * *

Когда-то были бобины,
Когда-то были пластинки,
Их не было в магазине,
Но доставали на рынке.

И предки меня любили,
На рынке у спекулянта
За восемь рублей купили
Детей капитана Гранта.

Такое мне было счастье —
Читать в дожди и метели
Потусторонние страсти
Тридцать седьмой параллели.

Я помню эти картинки,
Я вижу эти страницы,
И «Ариэля» пластинку
Я слышу, когда приснится.

Отчий дом с очень страшной
Черною мезониной,
Там, где Гудвин ужасный
Прячется под куртиной.

Вы когда-нибудь жили
В детской комнате с мехом,
Где призраки вас смешили,
Но исчезали со смехом?



* * *

Но Пелевин садится в рядовой луноход,
В дорогую столицу по Египту ползет.

Восседает на троне с бородой Хатшепсут,
Шутки об Эхнатоне неуместные тут.

Вырос у Нефертити мальчик Тутанхамон,
И написал Кальпиди про небесный ОМОН.

И Юлиан-отступник и Мережковский сам,
Сели на круглый спутник, чтоб покататься там.

Бедная Нефертити, умер Тутанхамон.
И написал Кальпиди, что он очень умен.

Кто из них всех умнее, кто из нас хуже всех?
Нету аллей темнее смутных желаний тех.



* * *

После палки-копалки обсидиановый нож,
Мальчик говорит правду, девочка говорит ложь.

Мальчик взрослеет позже, девочка — уже мать,
Мамонты вымрут после, остров Врангеля, блин.

С корнем могли ацтеки искоренить любовь,
Выпустив из человека зараженную кровь.

А разбитое сердце соберет Айболит,
Выстроит Сашка Герцен собственный мезолит.

Посмотри на старушек, точно ли среди них
Много таких простушек было, макак таких.



* * *

А в Нижнем Тагиле, а в Нижнем Тагиле
Сидели и пили, сидели и пили.

Растили на грядках чудесную брагу,
Снимали перчатки и пили бодягу.

Не знали питаний других и хороших.
Жевали сметанник, носили калоши.

А осень в окошках хирела и чахла,
И плакала кошка, и таяло масло.

И так было раньше, и так будет дальше.
Граненный стаканчик. Седеющий мальчик.



* * *

Выпей с утра в субботу чашечку кофе
С блинчиками-оладушками со сметаной,
Раз ты теперь такой стихотворный профи,
Не беспокойся больше, живи монтаной.

Сникерсы, марсы, баунти, твиксы-пиксы,
Первой убьют развратницу Лору Палмер,
Как меня восхищала погибель Крикса,
А Спартака — не больше безвкусной «пальмы».

Нас пионерами скромными воспитали,
Мы не подходим эре капитализма,
Больше не парься, блинчик макнув в сметану,
Это — обычный завтрак тебе, не тризна.



* * *

И Чапаев плывет,
И Феллини молчит,
— Расскажи анекдот, —
Мне звезда говорит.
Я ей: Щас, расскажу, —
Но на ум не идет
Про прикол «выхожу»
Ни один анекдот.
Так они говорят —
Данте — там или тут,
Конрадина казнят,
Гибеллинов сотрут.
Потому я смотрю,
Я смотрю за тобой.
Я тебе говорю,
Говорю со звездой.



* * *

Попробуй еще поспать
И деньги свои считай.
Ты многое мог узнать,
Когда бы «сиди — читай».

Но места на свете нет,
Куда бы прибиться мог,
Поэтому спи, как шкет,
И сон сочиняй, как бог.



Второй анакопийский цикл
 
1.

Растите, мои помидоры,
Растите, мои огурцы,
Живите, уральские горы,
И мамы мои, и отцы.

Когда я поеду на море,
Я буду грустить вдалеке,
О сладком своем помидоре,
Об отчем своем парнике.

Сидите, девицы, в теплице
И парьтесь в парилке порой,
Я вспомню в проезжей столице
Про ваш небывалый покой.

Исчезнут шальные субботы,
Зарежет сосед петухов,
Когда я умру от работы,
Когда я умру от стихов.

Простите меня, помидоры,
Простите меня, огурцы,
Растите, уральские горы,
И дети мои, и отцы.



2.

Ну а нам в самолете
Тонкий сэндвич дадут,
И не верьте пехоте,
Что их все перебьют.

Не играйте с судьбою,
Все вы до одного,
До последнего боя
Доберетесь до скво.

Ждут вас верные жены,
Пусть не очень верны,
Не шутите, пижоны,
Вы нужны и важны.



3.

Такси въезжает в Гагру,
Родные огоньки,
А Яромиру Ягру
Вручают пятаки.

И Александр Могильный
Сбежал в СССР,
В Абхазии мобильный
Молчит, как красный кхмер,

Полпотовцы вприпрыжку
Ползут со всех сторон,
И попадает в книжку
Последний мой патрон.

Олимпию нагую
С Парижу привезли,
И мы запишем всуе,
Что тоже кобели.

Прекрасную картину
Случайно повстречал,
Прекрасную Полину
Я чудом повстречал.

«Купите барабульку», —
Кричит одна бабулька,
И тоже попадает...
Ничто не пропадает.



4.

Посмотреть на Абхазию
Из окошка маршрутки,
Получилась оказия
В виде этой попутки.

В виде этой попутчицы
В новом пляжном костюме
Вдруг увидеть получится,
Что же там за Сухумом.

И былинные образы
Из Камана с Илором
Поглядеть должным образом
Не замученным взором.

Написать неглубокие
Очамчирские вирши,
Рядом горы высокие
И стихи еще выше.



5.

У Гаттона был тарантиновский юмор,
Только мыши классно ему отомстили,
И епископ по-тарантиновски умер,
Повторяются вечные «жили-были».

А несчастный паж был влюблен в принцессу
И повторно сунулся в злое море,
Улыбались подданные с политесом
Королевской шутке, принесшей горе.

Мои дети радуются югу,
А я думаю, как любил Андреич,
Мушмула с черешней идут по кругу,
В Берендея вырос Иван-царевич.



6.

Гуттен написал диалоги.
И корабль дураков-туристов
По течению носит ноги,
Поздравляю вас с днем танкиста.

И ни чуточки не изменилось
С Возрождения в мире этом,
И ни капельки не налилось
В наши головы добрым светом.

Почитаю в Гагре Эразма,
Пока сохнут тугие плавки,
А потом немного маразма
Подкуплю в сувенирной лавке.



7.

Просыпается Пицунда из гробницы
И орган по умирающему Тассу
Про мои пенаты и больницы
Напевает Батюшкова фразу.

Я к тебе, безумие, стучался
И тебя по-своему добился,
До пустого крика достучался,
Счастьем газированным напился.

Где писал я «под сосной пицундской»,
Под нее вернулся через годик,
И со мною та же трясогузка,
Два птенца за мною смирно ходят.

Память сердца про мои царь-пушки,
Про ночное море и Торквато,
Золотой наряд моей пастушки
Я запомню фотоаппаратом.



8.

Гагра станет родною
После этой поездки,
Мы застынем с тобою,
Как старинные фрески,

На деревьях и стенах,
На асфальте и гальке,
В полустертых фрагментах
Нашей светлой печальки.

Раз куда-то приедешь,
Значит, надо уехать,
И щемящее сердце
Получить на орехи.

Но щемящее если,
Значит, надо вернуться,
Чтоб позвать эти фрески,
И они отзовутся.



9.

Ничего не проси у святых,
Кроме счастья для глупых детей,
Было много желаний пустых
У тебя, пополневший Андрей.

А Абхазия — это любовь,
Это маленькая страна,
Приезжай с чистой тарою вновь,
Счастья здесь наберешь дополна.

Не смотри, словно ноевский хам,
Бережливо разруху прикрой,
Как дорогу в заброшенный храм,
Как счастливый покой.



10.

Даша и Алхас закатывают компоты,
Лена и Гриша ходят на работы,
Алхас и Даша тоже ходят,
Гриша и Лена тоже заготовят.

Где субтропическое лето,
Сухум и Сочи — две разных планеты,
Для маленьких принцев и маленьких принцесс,
И крутятся планеты без всяких чудес.

А чудеса происходят с людьми здесь живущими,
Со своими баобабами здесь воюющими.
И чудеса буднично так происходят,
И годы буднично так проходят.



11.

Окончание цикла —
Самолетное как-то,
Дома хочет напиться
Засыхающий кактус.

Мы придем с небосвода
В звездных шляпах от «глорий»
И нальем ему воду
За кавказское море.

Июнь 2017