ЗИНЗИВЕР № 9 (101), 2017

Есть два основных способа выбора названия для сборников рассказов: либо придумывается звучное словосочетание, схватывающее общую идею, отражающее единое место или одно время, или сквозного героя. Либо в название выносится заглавие одного из рассказов.
То, что Александр Евсюков, автор известный по ряду публикаций в толстых журналах, лауреат нескольких значимых премий, поставил на обложку своей книги заглавие одного из включенных в нее рассказов, наводит читателя на мысль, что единой идеи тут нет, поскольку нет одного места и одного времени, да и герои — различны. С одной стороны, это действительно так, а с другой, мне бы хотелось с этой читательской гипотезой поспорить.
О том, что название «Контур легенды» обращает на себя внимание, уже писал Сергей Казначеев в своей рецензии «В поисках пути, или Как прописать контур» в «Литературной газете». Он делает особый акцент на слове «контур», трактуя его как показатель начального этапа творческого пути, показатель незаконченности, закономерный атрибут первой книги автора. Отмечая такие сильные стороны прозы Александра Евсюкова, как пластичность, живость и изобразительность, Сергей Михайлович указывает на отсутствие типизации и нехватку в рассказах обычных людей в повседневных обстоятельствах.
Эти замечания отчасти верны. Книга действительно первая. Однако было бы странно предполагать, что молодой автор, называя сборник «Контур легенды», относил бы это словосочетание на свой счет, тем самым давая понять, что под легендой он подразумевает самого себя.
Действительно, Александр любит описывать в своих рассказах людей не совсем обычных, несколько гротескных даже. И любит помещать их в нестандартные условия. Дает им возможность раскрыться там. Как у Высоцкого: «Парня в горы тяни — рискни!.. Там поймешь, кто такой». Описание обычного хода жизни у Александра Евсюкова — это, как правило, прелюдия, предваряющая напряженное и/или динамичное действие.
А вот с отсутствием типизации согласиться не получается. Может быть, по причине того, что в названии сборника более важным мне показалось не слово «контур», а слово «легенда».
О какой все-таки легенде идет речь?
Для меня самое главное ощущение от книги Александра Евсюкова — это то, как автор стремится нащупать, что могло бы стать легендой современности, легендой последних лет двадцати-тридцати.
Собственно, каждое время оставляет после себя легенду. Хочет оно того или нет. Тридцать лет назад в перестроечном запале мало кто предполагал, что брежневское застойное время войдет в легенду. Но оно вошло. Значительный процент современных россиян, по соцопросам, хотел бы жить в брежневское время; больше этого процента — только доля тех, кто хотел бы продолжить жить в сегодняшнем дне. Понятно, что эти желающие жить в брежневское время уже забыли и про очереди за колбасой, и про то, что цветной телевизор стоил почти как самолет. Понятно, что их привлекает в том времени совсем другое. Может быть, даже то, чего на самом деле не было.
И вот Александр Евсюков, как мне представляется, перебирая в рассказах самых разных героев и разнообразнейшие жизненные ситуации, старается угадать: а что из всего этого составит легенду о постсоветских временах?
И первый вопрос здесь: «Кто будет легендой?» Братки, разъезжающие на дорогих тачках по выбоинам русских дорог и не знающие иной цены деньгам, кроме крови (рассказ «Дороги и обочины дорог»)? Забугорные герои, оказывающиеся на поверку антигероями с раздутым самомнением («Черный Орел»)? Прозябающие в духовной глухоте алкозависимые соотечественники, коих сейчас миллионы («Сдачи не надо»)? С трудом сводящие концы с концами поэты («Белый плащ»)? Или, может, это будут нагловатые и трусливые «менеджеры среднего звена», которым неважно чем, но лишь бы управлять, и красиво — по их понятиям — жить («Первая проба»)? Вариантов множество.
Любопытно, что в заглавном рассказе «Контур легенды» центральный персонаж — старик, пристреливший обидчиков своего сына. Добрый, торгующий черешней и дающий пригоршню ягод мальчику, глазами которого мы и видим эту историю.
«Ты запоздало мотаешь головой, как будто хочешь отказаться.
— Бэри, угощайся, — и вот тут единственный раз ты слышишь звук его голоса. Его лоб почти разгладился, в глазах промелькнула солнечная искра, он рассмеялся неспешным и добрым смехом».
Такие герои, что заметно, автора привлекают. Ужасные внешне и добрые внутри. Противоположных — приятных снаружи и малоприятных внутри — он высмеивает. Однако наиболее сильными (как чаще всего и бывает в настоящей прозе) оказываются рассказы, где однозначной оценки персонажа нет, где он балансирует на грани героизма и антигероизма. Это касается, например, уже упомянутого «Черного Орла», где персонаж одновременно и развенчивается как герой, и частично оправдывается как человек.
Или вот, казалось бы, «настоящий мужчина» Влад в рассказе «Вплавь», завершающем первый из двух разделов книги. Влад по-мужски борется со своей болезнью. И с неумением плавать. Влад рельефен и героичен, общается короткими рублеными фразами. Однако вскоре оказывается, что борется герой не с тяжелым недугом, а с простудой, которую он подхватил, приехав отдыхать на теплое море. Борьба сопровождается чувством стыда — какой же настоящий мужик болеет на море! Неумение плавать воспринимается Владом как еще одна постыдная болезнь. История получается как бы героическая, а с другой стороны — комическая. Она была бы целиком героической, если бы речь шла о двенадцатилетнем подростке, боязливом, но отчаянно влюбленном в море, плеск волн, крики чаек и мечтающем стать капитаном дальнего плавания. Когда же речь идет о взрослом мужчине, она становится историей о задетом болезненном самолюбии. Любовь к морю Влада не беспокоит, плеск волн его не возбуждает — нет! — на это нет и намека в рассказе. Больше всего он переживает, что чего-то не может, и одновременно комплексует, представляя, как его неумение и простуда выглядят со стороны.
«— Мы все чего-то не умеем. И что? Где твое чувство юмора?..
— Знаешь, в жизни бывает, что шуткой не отделаешься. Никак.
Оранжевая лысина буйка качается вдалеке поверх зеленоватой ряби».
Герой, в конце концов, лезет в неспокойное море на пустынном пляже, потянув за собой свою спутницу, и доплывает до буйка. Обратный путь к берегу дается им с большим трудом. Рассказ заканчивается красивой сценой: вымотанные Влад и Марина сидят после своего приключения на террасе, смотрят на закат «и ни о чем не думают». Хотя, наверное, стоило бы задуматься. Хотя бы о том, что, борясь со своими страхами и идя на поводу своего задетого эго, Влад подвергает опасности свою спутницу. Достичь желаемого, несмотря ни на что, наплевав на трудности, которые создаешь своим близким, чисто из животного эгоизма показать: я сильнее всех, я все могу — одна из главных, метко схваченных Александром Евсюковым, черт героя нашего времени.
В целом же, все эти герои (и антигерои) книги, несмотря на возникающие особые обстоятельства, живут довольно типичной жизнью: ездят на море, женятся, пьют, играют в карты; поэты — сочиняют стихи и маются об безденежья; братки — решают проблемы…
И здесь возникает второй вопрос: какие из этих обстоятельств составят потом легенду нашего времени? Тут Александр тоже осторожен: он описывает обстоятельства, но не дает ответа, что из этого может стать легендой. Даже предощущение крымских событий весны 14-го года (рассказ «В ожидании») — остается именно предощущением. Это сильный рассказ, и его сила как раз в недосказанности.
Герой и обстоятельства — основной строительный материал легенды. С этой точки зрения оправдано и то, что автор избегает излишних красот слога, порой будто специально упрощает язык, убирает лишние эпитеты. Ведь именно так и должна выглядеть легенда — она же не психологический очерк и не очерковое описание природы.
Естественно, что из самого времени, живя в нем, сложно представить, какой именно будет легенда об этом времени. Потому-то речь в книге идет не о полноценной легенде, а о контуре. Но этот контур автору вполне удался.