Тужься, милая, тужься. Уже головка показалась. Давай, помоги маленькому.
Молоденькая роженица ревела в три ручья, вцепившись в подлокотник жесткого родильного кресла.
Да что ж ты рыдаешь? Не ты первая, не ты последняя. Сейчас родишь, и все пройдет.
Рааано мне было рожать, — всхлипывала между потугами черноволосая большеглазая девчонка. — Семь месяцев всего.
Рано не рано, а тебя привезли со схватками, и воды, как свекровь твоя сказала, уже отошли. Ребеночек явно на свет просился. Чего теперь вздыхать? Выходим, и не таких выхаживали.
Ой, мамочки, ой, как больно, — громко закричала девчонка, и через несколько минут малыш появился на свет.
Вот и славненько. Вот и ладненько. Посмотри, мальчик у тебя, — ворковала пожилая акушерка, — а сама сноровисто обмывала, очищала, вытирала крошечного недоношенного малыша. Тот едва кряхтел, обессиленный долгим трудным делом: появлением на свет. — Сейчас доктора позовем. Он все остальное сделает.
— Мальчик, — измученная девушка откинулась на подголовник кресла и закричала снова. — Ой, как больно. Опять больно. Опять схватка.
— Да не придумывай, — отмахнулась было акушерка. — Погоди-ка, схватки возобновились. Ты, часом, не двойню носишь? УЗИ когда в последний раз делала?
— Да не знаю я, — простонала роженица. — Я УЗИ вообще не проходила ни разу. Я только тест сделала и на учет встала, а потом с мужем к его родителям уехала в деревню. А там врача нет. Ой, мамочка, — орала она уже в полный голос.
— Вот уж дурочка малолетняя, — проворчала акушерка. — Как детей делать, она умная, а как к врачу сходить, так дура-дурой. Давай, тужься. Этот попкой идет, не перевернулся. Давай, — прикрикнула она на притихшую было девчонку, — угробишь ребенка.
Второй малыш явно не торопился на свет. Только через два часа, наложив щипцы, акушерка вытащила второго мальчишку, еще более мелкого, чем первый. Перевитый пуповиной, посиневший, малыш поначалу долго не кричал, несмотря на все усилия акушерки. И лишь услышав крик старшего брата, которого принесли и положили матери на живот, тоже закряхтел. Близнецы, близкие. Вроде бы все обошлось…
Обоих недоношенных малышей медики взяли под особый контроль. Районная больница, это вам не перинатальный городской центр, конечно. Но врачи свое дело знают, независимо от места работы. Выхаживали мальчишек. Юная мамочка часами простаивала у дверей особой палаты. Не так, как в кино, за стеклянной перегородкой, а перед обычной палатой с ободранной краской на двери, за которой держали сложных малышей.
Папаша близнецов в больнице не появлялся. Привезли роженицу его родители, пожилые деревенские жители, испугавшись, что невестка родит дома. А сам отец был в отъезде. Да что уж там скрывать, непутевый у них был сынок. Поздний ребенок, заласканный, залюбленный — Димочка. Мамина радость, папина гордость. Высокий, широкоплечий, со светлым кудрявым чубом, мечта всех местных девчонок. Он рано уехал из дома, подался в город, после девятого класса поступил в автодорожный техникум. Свободы ему захотелось, воли. Кто ищет, тот почти всегда находит. Вот и он нашел. Прибился к одной компании, сначала травку покуривал, потом таблетки в ход пошли, следом инъекции.
Очнулся Димочка в наркологической клинике. Рядом такие же, как он, наркоманы с ломкой. Оказывается, родители приехали сыночка навестить, а он в отключке на полу в общежитии валяется. Они его в охапку и в больницу. Денег заняли, в хорошую клинику положили. И вроде бы вылечили…
В клинике медсестричка работала. Невысокая, худенькая, черноволосая, большеглазая, как олененок. Ингой звали. Ласковая такая девчонка, рука у нее легкая. К ней пациенты бегом на уколы-капельницы бежали. Вот и Димочка бегал-бегал, да и влюбился. И она тоже. Ну и что, что наркоман, так ведь бывший же. Наивная девочка, она была абсолютно уверена, что ее любовь его спасет. И родители Димочки так ее привечали, пирожки домашние носили. Она и растаяла.
Ее-то родственники далеко, не наездишься. Инга — девчонка домашняя, на маминых-бабушкиных харчах выращенная. Третий ребенок в семье, последыш. Старшие дети давно разъехались, а ее уж очень опекали, шагу не давали ступать. Вот от этой, душившей ее заботы, и решила она сбежать. После медучилища надумала самостоятельной стать, мир спасать. Собралась и уехала за триста километров от родного дома. Подружка-однокурсница с собой поманила, работу в клинике обещала. В компании оно всегда веселей. С работой не обманула, а с компанией Инга пролетела. Подружка живо замуж выскочила и с мужем военным укатила. А Инга осталась. Одиноко ей было, а тут Димочка. Вот и кинулась его спасать. Быстренько у них закрутилось. Только родители Димины настояли, чтобы сынок с невестой домой вернулись, от греха городского подальше. Инга уволилась и уехала за своей непутевой любовью в деревню. Так ведь любовь же!
Пожениться влюбленные не успели, а вот ребенка сделать — это дело нехитрое, быстро управились. Мелькала, конечно, у Инги мысль, что Димочка недавно лечился от этой пакости. Но так то мысль — разве ее поймаешь? Как Инга забеременела, так Димочка и подался на заработки. На свадьбу заработать, да на малыша. Руки у него золотые, машину-мотоцикл собрать-разобрать с закрытыми глазами может. Родители переживали, что кровиночка снова из-под контроля выйдет. Ну так он же теперь ошибки осознал, скоро отцом станет. Вроде бы беда прошла стороной…
Инга легко переносила беременность. Даже обещанный подружками токсикоз почти не мучал. Вот только поправилась она сильно. Прямо как на дрожжах росла. Свекровь откармливала тощую невестку, а Инга и рада, ела за двоих. Правда, оказалось, что за троих. Димочка бывал дома наездами. Поначалу деньги привозил, жену будущую баловал деликатесами. Не нарадуешься на такого заботливого мужа. Ну почти мужа.
В один из приездов Инга с ужасом заметила свежие следы уколов под коленками у будущего папаши. Димочка почти не отрицал, говорил, что всего один раз ширнулся — за компанию. Обещал больше "ни-ни" и спешно уехал. Потом кто-то из деревенских донес родителям, что видел Димочку в компании бывших дружков. Родители по проторенной дорожке рванули в город спасать непутевого сыночка. Нашли, снова уложили в клинику. А когда вернулись, невестка несостоявшаяся рожать начала. На седьмом месяце. Срочно повезли ее в районный роддом. И получили на руки сразу двух недоношенных внуков. Надеялись, что пацаны выживут. Выжили, спасибо докторам. Вроде бы опасность миновала…
Своим родственникам Инга сообщила, что стала мамой, только когда ее с мальчишками выписывать собрались. Димочка так и не появился. Сбежал из клиники, и с концами. Свекровь, правда, квохтала над ней, как курица над цыплятами. И помогать обещала, и Димочку выгораживала. Но ехать в деревню Инга не захотела.
Позвонила родителям и огорошила новостью. А они что? Примчались сразу, конечно же. Мать запричитала, отец сначала громы и молнии метал, что дочь-любимица такой фортель выкинула, а потом ничего, остыл, даже прослезился, на внуков глядя. И постановил: ехать блудной дочери домой, под крылышко к матери с бабушкой. Непутевого несостоявшегося мужа забыть, мир спасать перестать, заниматься близнецами и точка. Ну точка, так точка. Что уж теперь ершиться? Мальчишек Павлушу и Петрушу забрали, все, как положено, с шариками и цветами. И отбыли восвояси. Вроде бы все шло своим чередом…
Через пару месяцев стало ясно, что мальчики развиваются по-разному. Петруша, прямо как по руководству для молодых мамочек, активничал, а плакал только, если был голоден. А вот Павлуша все больше вяло лежал в кроватке, не реагируя на окружающий мир. Ножками не сучил, глазки так и продолжали косить, как у новорожденного, и все чаще маленькое тельце принимало неестественные позы. Первой забила тревогу мать Инги. Настояла на внеплановой поездке к врачу, тот послал к невропатологу. Ну и закрутилось. Обследования, анализы, консилиумы. Первый диагноз. Перепроверка. Вроде бы могли ошибаться врачи…

Не ошиблись. Павлуше поставили окончательный диагноз: детский церебральный паралич. Почти приговор. Беда. На всю жизнь.
Инге даже предложили отказаться от сына, пока не поздно. Ну а что: это ведь не на день-два, а навсегда.
Ты молодая, незамужняя. У тебя останется второй ребенок. Тебе его поднимать надо.
Это ж такая ответственность.
У тебя личной жизни не будет. Редко какой мужик на чужого ребенка пойдет, а тут двое, и один из них больной. Подумай! Оно тебе надо?
Ты ж сама медик, понимаешь, что тебя ждет.
Каких только доброжелателей не было: и подруги, и медсестра в больнице, и просто знакомые. Родные поддерживали, как могли. Но ведь решение принимать Инге. Ей крест нести. Мать ревела в подушку, отец пил валокордин литрами. Бабушка свечки в церкви ставила, а Инга, домашняя девчонка, не знавшая в жизни никаких проблем до встречи с Димочкой, ни минутки не сомневалась: Павлуша будет жить дома, в семье. А разве можно по-другому? Плоть от плоти.
И началась совсем другая жизнь. Инга пошла на курсы массажистов, чтобы Павлуше массаж делать. Потом подружка посоветовала на маникюршу выучиться. Деньги ж надо зарабатывать, а с больным ребенком куда устроишься? Вот и стала Инга на дому клиентов принимать. Отец половину комнаты с кладовкой объединил, кабинет оборудовал небольшой, там дочка и работала. Мальчишек мама с бабушкой по очереди нянчили, пока Инга вкалывала. Петя охотно оставался с бабушками, а вот Павлушка без мамы плакал, тосковал, а она за стенкой слушала и, сцепив зубы, пилила, обрезала, красила. А куда деваться? Павлуше лекарства требовались, процедуры всякие, а все денег стоит. Хочешь жить, умей работать.
Жизнь строилась по жесткому графику, иначе не получалось. Кормления, купания, прогулки, процедуры. Пока сыновья лежали в колясках, было проще, а вот когда Петруша пошел, а потом побежал, стало невозможно гулять без помощников. Павлик ведь лежит в коляске, а за Петькой не угонишься. Выходило так, что на двоих детей двое взрослых нужны для прогулки. Подстроились. Спасибо родителям, выручали. Бабушка-то старенькая, куда ей за Петькой угнаться. Да и Павлушу не поднимет, силы уже не те. Зато дома помогает со стряпней и стиркой. Роли распределили. Наловчились.
С несостоявшейся свекровью Инга отношения поддерживала: а как же, бабушка ведь. Димочкин отец почти сразу после рождения близнецов умер. Сердце остановилось. А мать так и возилась с сыночком, из притонов вытаскивала, возила его по врачам, в моменты ремиссии откармливала и на работу пристраивала. А куда деваться? Материнская любовь все выдержит, выдюжит. А женская?
Конечно, Инга про Димочку думала. Когда без сил ложилась в свою старую девичью кровать, когда купала беспомощного Павлика, когда сидела у кроватки, опутанной проводами капельниц и всяких разных приборов. Когда не могла разорваться между прытким Петькой, гоняющим воробьев и голубей, и только-только сумевшим сесть без посторонней помощи Павликом. Когда руки опускались от бессилия помочь собственному ребенку. Когда те же самые руки отваливались, а спина не разгибалась после очередного маникюра или педикюра. Думала, вспоминала, ненавидела, проклинала и…любила. Первая любовь самая сильная.
Когда мальчишкам было два года, заявился Димочка. Просочился мимо остолбеневшей Ингиной матери и прямиком к Инге. На колени бухнулся, лбом в пол и заплакал. Навзрыд, со всхлипами, куда там скупой мужской слезе. Каялся, прощения просил, в любви клялся к Инге и мальчишкам. Замуж звал. Инга и растаяла. Мать в крик: "Куда ты, дура, собралась? Он наркоман, а они бывшими не бывают". Отец поначалу ультиматум поставил: "Или он, или мы", а потом остыл, увидел дочкины глаза и на попятную пошел. Такая надежда в них светилась, такая усталость от одиночества. Девчонка ведь и не видела ничего хорошего, одна боль сплошная. В общем, приняли зятя.
Расписались Инга с Димочкой без помпы, печати-подписи поставили и стали жить. В той же Ингиной комнате, разве что диван вместо узкой кровати поставили. С мальчишками полегче стало. Димочка хорошим отцом оказался, заботливым. Павлушу на себе таскал, на процедуры возил, развивал по-всякому. Книжки читал про паралич этот церебральный, новые методы лечения выискивал. С Петькой в футбол играл, на велосипеде научил ездить. С работой поначалу не ладилось, своих автомехаников хватало в городе. Но ничего, потихоньку клиентами оброс. Инге выдохнула немного. Она даже улыбаться начала, оттаяла. Вышла на работу в поликлинику, хоть глаза от ногтей подняла, людей увидела. Жизнь-то налаживалась.
Петю отдали в садик. Черноволосый крепенький ушастый мальчишка ни минуты не мог усидеть на месте. В четырех стенах хандрил, задирал такого же лопоухого, но худенького и нескладного Павлушу, не понимая, почему брат сидит в коляске и не хочет играть в догонялки. Со временем, конечно, Пете объяснили, что Павлик немножко другой, он не будет бегать и прыгать, но все равно — он всегда будет самым лучшим Петиным другом, самым близким и родным. И самое главное — Павлика нужно защищать, никому не давать в обиду. Петя же старший. На целых два часа. Он и защищал. Когда стало хватать силенок, катал коляску с братом, развлекал его рассказами из садика, смешил и тормошил. Первым делом после возвращения домой бежал к Павлуше, проверить, все ли в порядке. Павлик брата обожал, без него тосковал и куксился. Так близнецы же.
Когда мальчишкам стукнуло шесть, пропал Димочка. Ушел утром на работу и не вернулся. Инга почернела вся, извелась. Она и так жила, как на пороховой бочке, каждый день — как последний. Порой со страхом вглядывалась в глаза мужа, по ночам с фонариком от телефона искала следы уколов на теле, замирала от ужаса, если он срывался и куда-то уходил по вечерам. Бывших-то наркоманов — по пальцем пересчитать. Но надеялась, что Димочка как раз из этого короткого списка. И со временем немного расслабилась. Оказалось, зря.
Обзвонила больницы, подняла телефоны всех знакомых, связалась со свекровью. Ничего. Пропал Димочка. Отец ходил темнее тучи, молчал, ни в чем не упрекая любимцу, мать поначалу наскакивала: "Я же говорила, да кто бы слушал", — потом притихла, видя, как поникла дочь и ревут в два голоса пацаны. Через месяц Димочка нашелся в полиции. Задержали за драку с поножовщиной. Был под кайфом, ничего не помнил. Быстрый суд и немаленький срок: пять лет в колонии общего режима. Почти предсказуемый финал.
А Инга? А что Инга — снова впряглась в работу. Плачь не плачь, а мальчишек поднимать надо. В школу отправлять. С Петькой-то понятно, а вот как быть с Павлушей? Он мальчишка смышленый, раньше брата читать научился, да только ножки не держат и руки не всегда слушаются. Предложили домашнее обучение — пацаны в крик. Петька без Павлика в школу не хочет, а Павлуша дома ни в какую не желает учиться, к детям просится. Оно и понятно, кому понравится в четырех стенах сидеть? Нашли выход: Инга в школу медсестрой устроилась. Зарплата крошечная, зато Павлик под присмотром. Утром на коляске привезла, после уроков увезла. Мальчишки довольны. Ну и мама тоже. Главное, детям хорошо.
А что в душе? А кто ж туда заглядывает, в душу-то? Не до нее как-то. Удалось выбить путевку в санаторий для Павлушки — удача. Смогла пробиться на консультацию к светиле медицины в области ДЦП — чудо. Ухитрилась скопить денег на поездку на море — красота. Так и жила. От удачи до чуда. А иначе — хоть сразу ложись и рыдай. Только вот рыдай не рыдай, а жить надо. Ради детей. Родители одновременно сдали. Отец сердцем маялся, мать поджелудочной. Старенькая бабашка — спасибо хоть сама себя обслуживала.
Одна подмога — Петька. После того, как отец исчез с горизонта, он сразу повзрослел, взял на себя функции старшего в семье. Сумки из магазина таскал, уборку по дому сам себе в обязанности вменил. Павлушку втайне от матери научил картошку чистить. Инга, как узнала, за голову схватилась: куда ему нож? Руки ведь не слушаются, а ну как порежется. Было дело — пару раз поранился, ну так кто по первости все без ошибок делает? Вот и Павлик, гордый до невозможности, стал помогать по дому. Помощники мамины. Инга гордилась обоими.
Со стороны казалось, что Инге легко и просто. Ну а что: родители живы. Болеют, конечно, ну так возраст уже такой. Все болеют. Работа есть, клиентов на маникюр-педикюр море. Деньги почти лопатой гребет, ну ладно ковшиком. Сыновья золотые. Ну и что, что один на коляске. Зато умный. У других вон здоровые, да что толку, бездельники и грубияны. А Ингины: вежливые, всегда здороваются, в школе хорошо успевают и матери помогают. Чего еще-то желать?
Еще? Да сколько хотите! Чтобы хотя бы один день можно было поваляться в кровати. Ну ладно, полдня. Чтобы не нужно было все (абсолютно все) свободное время подрабатывать. Чтобы голова не пухла от мыслей, что еще можно попробовать применить, чтобы Павлуше стало лучше. Чтобы во время его обострений не выдавать своего отчаяния. Чтобы не рыдать в подушку от бессилия. Чтобы хоть кто-то снял этот груз с хрупких плечи, дал подышать полной грудью. Хватит или еще?
А в голове нет-нет да и мелькала мысль: а если Димочка вернется? Он категорически запретил матери (когда вынырнул из наркотического тумана) сообщать Инге, где он отбывает наказание. Писем не писал, посылок не просил. Отрезал семью от своего позора. Стыдно было. Не все мозги растерял. Но ведь от мыслей-то не спрячешься, не уйдешь. Вот и думала, гадала Инга: появится Димочка или нет. Близнецы-то нет-нет и спрашивали про отца. Скучали. Хоть и непутевый, а родной. Петька про футбол вспоминал. Павлик про книжки, что отец читал. Но со временем все реже. Боль утихает, забывается.
От свекрови Инга узнала, что Димочка вышел на свободу. На денек заскочил к матери и уехал. Сказал, что на заработки подался. А Инга так ждала и верила, что заедет, не к ней, так хоть на мальчишек посмотреть. Ведь как выросли. Не заехал. Вот тогда-то Инга и сняла обручальное кольцо, тоненький ободок, нет, не семейного счастья (о чем вы?), всего лишь надежды. И теперь чувствовала себя как на людной площади голой, беззащитной без этого оберега. Хотя какой там оберег? Так, иллюзия.
Время бежало вперед, как пассажир, который боится не успеть на последний поезд до остановки под названием "счастье". Бежит, руками машет и тащит за собой тяжеленный чемодан с приданным. Без него никуда. А вдруг пригодится!
Близнецы росли. Петька вымахал к четырнадцати годам, как дядя Стёпа. Даже деда перерос. Дед на старости лет огородником стал, дачу засадил рассадой. Помидоры-огурцы мешками таскал, клубнику ведрами собирал. Супруга не успевала закатывать на зиму. Ворчала иногда, но втайне гордилась — вон какой муж, все в дом, все в семью. Сама-то она из дому почти не выходила. Ноги опухали, не слушались к вечеру. Излишками торговали на базаре. Петька хоть и стеснялся, бухтел, но помогал деду. Понимал, что трудно живут. Он с седьмого класса подрабатывал, листовки раздавал, почту разносил. Все матери подмога.
А Павлуша программированием увлекся. Обещал Инге миллионером стать. Она смеялась, а он надувался, но ненадолго. Отходил быстро, ластился к матери. Ласковый, не то что Петька. Тот все больше делами любовь показывал. С братом они не разлей-вода. Петька коляску в охапку и вперед. Все мальчишеские дела вместе, даром что один неходячий. Павлик, когда на костылях передвигаться смог, сам стал в магазин ходить. Медленно, падал порой, зато сам. Много не купит, но хлеб-сыр принесет. И гордый такой. А как же? Сам смог.
Инге, когда пацаны подросли, полегче стало. С подружками в театр выбиралась или в кино. Один раз даже в санаторий одна съездила, когда желудок сильно прихватило. Переживала, конечно. Ну так не одних же близнецов оставила, а на бабушку с дедом. Хотя кто за кем присматривал — еще вопрос. Отец со своей дачи не вылезает, а мать все забывать стала: то печку не выключит, то кран оставит включенным. У нее и мать так же к старости все забывала, а перед самым концом память вернулась, да ненадолго. Возраст, что поделать.
В санатории Инга познакомилась с одним кавалером. Лет сорока пяти, подтянутый, с лихим казачьим чубом и выправкой военного, он сразу сказал, что женат, хотя кольца не носил. Предложил курортный роман. Инга подумала и согласилась. А что? У нее уж страшно сказать, сколько никого не было. Вдова при живом муже. Она не девочка уже, конечно, но вполне себе привлекательная молодая женщина. И не пожалела ни разу, что согласилась. Отвлеклась немного, развеялась, желудок опять же подлечила. Вернулась посвежевшая и довольная. Как мало нужно для счастья!
Первого сентября на линейку в девятом классе у мальчишек заявился Димочка. Н-да, Инга его сразу и не узнала. Вместо густой шевелюры стриженый ежик поседевших волос. Вместо ярко-голубого игривого — пронзительный взгляд поблекших глаз. Но ясный и бодрый. Накачанный, в белой футболке, без всяких следов уколов. Как ни в чем не бывало, пришел и стал в ряду родственников. Как будто и не было этих долгих лет.
После линейки пошли все вместе в кафе. А куда? Домой идти — там мать раскричится, отец за сердце схватится. Пацаны настороженные, обниматься не стали. Петька руку отцу пожал, а Павлуша и вовсе набычился, за мать обижен. Димочка, да нет же, какой он теперь Димочка, уже давно Дмитрий, ну на худой конец, Дима, обстоятельно рассказывал о себе, о глупости юношеской, об ошибках молодости. Скупо коснулся темы колонии. В подробностях описал последние годы жизни на севере. Работал автомехаником на крупном заводе, ума-разума набирался.
— Север хлюпиков не любит, можно сказать, дурь мне из башки выбил окончательно. Вот я и вернулся к вам, — завершил Дима свой рассказ.
— К нам? — взвился Петька. — А ты подумал, ты нам сейчас нужен? Нам и маме? Ты ей нужен был, когда она Пашку на руках таскала, спину надрывала, да по ночам ревела. А ты сейчас явился, когда мы выросли.
— Ты маму обидел сильно, — вклинился Павлик. — Я снова ее обижать не дам. Мы не дадим, — исправился он.
— Все понимаю, пацаны, — покачал головой Дмитрий. — Маме решать. Прогонит, уеду. А не прогонит, уживемся как-нибудь.
— Решать, говоришь? — невесело усмехнулась Инга. — Вот, значит, как. Пропал на десять лет, а теперь на тебе — любите меня таким, какой я есть. Сгорела, Дима, моя любовь без остатка, и пепел развеялся на ветру. Но мальчишкам ты отец. Какой есть, другого нет и не будет. Хочешь, оставайся в городе, будешь приходить, общаться, помогать.
— Ну мам, зачем нам? Мы обойдемся, — хором забасили близнецы. — Привыкнем, а он снова исчезнет, как раньше.
— Вот мы и посмотрим. Да, Дима?
— Да, Инга.

Дмитрий снял квартиру недалеко от дома Инги и стал приходить в гости. Отец сначала пытался запрещать. "Мол, ноги его в моем доме не будет", — а потом махнул рукой. Что уж запрещать? Все давно взрослые. Мать в светлые периоды, когда память возвращалась, тихо плакала, то ли печалясь, то ли радуясь, не разберешь. А когда память дремала, то потчевала зятя пирожками (сноровку готовить никакая память не отняла). Пацаны поначалу дичились, особенно Павлик, разговаривали с отцом сквозь зубы, а он ничего, внимания не обращал. Купил два ноутбука для сыновей, установил Павлику кучу полезных программ, оплатил подготовительные курсы: Петьке в строительный, Паше — по web-программированию. Взял на себя все поездки с Павлушей на процедуры. Инга не препятствовала, старалась не встречаться с Димой. Но как не встретишься, когда все в одной квартире? Натыкалась на мужа (а как его еще называть?), здоровалась и уходила работать с клиентами. Хотя, что и говорить, легче стало с деньгами, когда Дмитрий объявился. Легче, но тревожней.
Тревожило что-то внутри, саднило, как подсохшая корка от глубокой ранки. Вроде бы и заросло, а тронешь, неприятно. И чего ей не рубцуется, ранке этой? Вот так и с Димой. Отболело уже все давно, отгорело. Казалось, что шрам уже вполне себе формировался. Ан нет, не шрам, корочка еще. И руки сами так и чешутся расковырять, посмотреть, что там внутри. Вот и посмотрела. Женское любопытство, чтоб его.
Дима ни на чем не настаивал, рук не распускал, намеков не делал. Не дети ведь. Просто взял и потихоньку переложил на себя заботы. Стал тестю на даче помогать. Тот сопротивлялся для вида. Но помощь принял. Так ведь что ж на себе таскать мешки, если Дмитрий тут как тут с машиной? Или опять же дерево выкорчевать — это ж старику на неделю работы, а зять взял и за пару часов управился. Тещу в клинику положил, к хорошему врачу определил. Вылечить не вылечили, но с памятью получше стало. Продукты с рынка привозил, брал с собой Петьку вроде как для помощи, а там, суть да дело, и подобрел сынок. Павлик сопротивлялся долго, но ведь близнецы схожи, и он потянулся к отцу. С ним-то лучше, чем без него. Родной как-никак.
Инга смотрела, подмечала, но повода для сближения не давала. Хотя ой как непросто было видеть немое ожидание в глазах сыновей. И каждый раз разочарование. Ох, как непросто. Дима в глаза не смотрел, не умолял, ничего не просил, он иногда говорил. Усядутся пацаны за свои компьютеры, родители-старики спать улягутся, Инга, проводив последнего клиента, выйдет в кухню, а Дима ей яичницу пожарит, чай с мятой заварит и любимое пирожное "картошку" припасет. Как тут прогонишь? Вот он садится рядом и рассказывает. Как жил, о чем думал, о жизни своей северной байки травит. И не уходит. Иной раз уснет Инга в кресле, он ее в кровать отнесет, но ситуацией не пользуется. Укроет пледом и уходит восвояси. А время бежит.
Казалось бы, только-только в первый класс близнецы пошли, и на тебе — школьный выпускной! Пролетело время, не успели оглянуться. Петька в свой строительный поступил, в соседнем городе. Ему-то что: утром сел на электричку, и ты на месте. А с Павлушей пришлось повоевать. Тот уперся рогом: не хочу дистанционно учиться, хочу очно. "Я что инвалид?" — кричал он матери. А что тут ответишь, когда она его всю жизнь учила, что он все может, нужно только очень захотеть и сильно постараться. Вот он и захотел. В спешном порядке Дмитрий купил Инге машину. Подержанную, конечно, но приличную. Сам-то он не всегда мог возить сына. По утрам еще куда ни шло, а днем с работы не будешь же каждый день отпрашиваться. Вот и стал учить Ингу машину водить. И ведь терпения у него хватало, не чета некоторым инструкторам, что на учеников благим матом орут. Инга с перепугу научилась быстро. Глаза боятся, как говорят, а руки руль крутят.
Привезла первый раз Павлика домой, руки-ноги трясутся, губы прыгают, вот-вот водопад случится. Открыла бардачок, салфетки поискать, а там коробочка. А в ней колечко. Тоненькое, такое же, как то, что Димочка на роспись покупал. Повертела в руках, да и на место положила. Но плакать расхотелось. Не спалось ночью долго. Перебирала воспоминания, себя слушала. А утром, когда Павлика отвезла на учебу, взяла да и надела кольцо на палец. А что? Нельзя разве? Оберег ведь.
Вечером Дима мальчишек в кино возил. Зашел на чай. Надо было видеть его глаза. Так все и увидели. Кому надо было. Жизнь — она такая, разная, сложная. У каждого своя.