ЗИНЗИВЕР № 3 (19), 2010

так холодно, холодно так
в подкожнице — вечная мерзлота
замереть — это умереть за
ширмой, кусок хлеба, полтора
дня до Последнего. сколько ни кутай
в веки глаза, холод лютый
выкорчует, заставит стеной минут
и покатит волшебным по блюду:

катись-катись, яблочко,
большое и маленькое,
тонкую протопчи
в снегу эмали проталинку

эти сомнения вне графика
пуля в ладонь не потрафила:
душу раскроешь — там Африка,
где антифризом кривится кровь понтифика
под животом носишь растущий
протуберанец, такой же, растущий,
вжал левым локтем в растущий
бок человеческий — Бог растущий

вай-фаем набросится пасифая
вскружит голову пасифая
стань оружием пасифаи,
Иосиф

в руку беру перо альбатроса в море одетое штормом макаю и размашистым жестом через все обгорелое небо пишу тебя нету со мной

руку на дно опускаю и цепляюсь за дно якорь единственный мой не удержит и в небо сорвусь улечу и прорву этот темный гуашевый лист на котором не высохло имя твое

руку себе по плечо отсекаю я вор я украл у себя твое тело и мне некого больше обнять и мне некого даже припомнить только звезды орут ультразвуком тебя нету со мной

руку подставь и зажми в кулаке зараженную кровь и с железным лязгом ударь по пергаменту неба так останется там отпечаток зеркальный тебя нету со мной

руки твоей нет у меня

привкус пожара в оврагах
высохших губ. о врагах
или молчи — или как о друзьях,
вскользь. в косы сплетенный страх —
тугой жгут на артерию;
прошлое жгут впотьмах.
шею вращает безжалостно
на тысячу градусов
против меня
жуткое слово «если».

благослови.
в полете слови,
обратно, в космос,
крученым пошли,
орбитальной станцией с ником voyna.
на.
бредень не береди,
дно и так все в бороздах изнутри.
не было никогда
лезвие так тонко.
так танки только
пашут японским стихом,
если от хиросимы не прикурить.
жуткое слово «если».
веди-веди наждаком по сетчатке;
запах календулы у лихорадки,
до красного меня доведи каления
сведу колени я —
на них написано
Имя Твое
писано в год
тысяча от...
переход
в спящий режим,
сохранить файл как,
сохранить мир.
сохранить рим.

Имя тебе — Имя
не уходи

Недоверие — это способ раздеть зеркала,
зацепиться за форточку смысла,
несуществующим бицепсом подхватить коромысло,
повесив с одной стороны себя, а с другой что-то иное.
Это игра в дешевых менял. Единицу на нолик.

Тритрепыханные квадриптихи
с экваториальными птице-Птахами —
не что иное, как игра в мальчик-с-пальчика.
Искусство — это вообще способ запомнить.

Суеверные пассы над кресто-ношей —
именно так выглядит травести
в контексте отсутствия отсутствия, в полноте тощей
нулесмысльности.

Только дотронься до пенки в Граале,
только попробуй не нарвать крапивы для свитера,
море утонет в тебе с тактовой
частотой бесконечности с редкими хрипами.

Недоверие — это способ раздеть зеркала,
зацепиться за форточку смысла,
несуществующим бицепсом подхватить коромысло,
повесив с одной стороны себя, а с другой что-то иное.
Это игра в дешевых менял. Единицу на нолик.

Я хочу уехать
сегодня, сейчас, сию же минуту
далеко, за край планеты, за край жизни,
где линия горизонта как ступень Бессознательного,
где течением своей жидкости ступит время
гранит волхвозрения
и струны не срежут пальцы.
Оно возьмет меня твердым приступом.
А из стали глаза казались
напрасно — лишь эффект зеркалических пений
Марата с Петронием в комнате без оконечностей окон.
Это лишь рвотный рефлекс на знание Знания,
истязание состязанием.
А потом очнешься — одели клобук
на сажекопотных мыслей клубок,
аой, закоси меня, черная бабушка!
За 15 минут до летальных летаний
рекомендуют принять чье-нибудь исповедание,
а слепому что толку, что алфавит слева направо.
В капсуле пасквиля брызжет, визжа,
мякоть вращающихся Гесперид —
у них атит,
у них свербит,
у них троглодит над ухом твердит:
«Я телепат! Поставлю всем пат!»
А мрак — карма,
если плевать на генетику,
если скальпелем в дартс,
если резцом показатели,
если спиной к алтарю,
если... горю!