ЗИНЗИВЕР № 3 (19), 2010

Светлана Дион. Небесный почтальон. Стихи и проза разных лет. — М., Вест-Консалтинг, 2010.

Сегодня снова на земле восьмое января…
Зима шестая, милый друг,
С тех пор, как я тебя
Молитвой поздравляю вслух
С рождением земным,
С тех пор, как шепотом дождя
Ты в памяти храним…

Почти каждое стихотворение личное. Будто перепечатано из дневников. Подобные стихи не всегда дают читателю «отражение» самого читателя, но зато чаще, чем это могли бы сделать, допустим, поэты, пишущие для поэтов и филологов. Для узкого круга ценителей «словесных суши». Быть может, стихи Дион рождаются через «взрыв» и в постоянной потребности давать ответы самой себе.
Почему творчество человека уже самостоятельного и набравшего жизненный опыт может быть наивным? Ангелы, чародеи, небожители, почтальоны с неба, духи природных стихий, уверенно беседующие с богом — те самые восковые фигуры — образы, которыми грешат максималисты на первых порах. Подростки-школьники и студенты. Такая концепция помогает скорее найти удобную точку обзора для самолюбования. Для смакования пережитого и проживаемого. Пойдя в рост, став выше собственной наивности, автор должен перерасти ранее избранную им эстетику. Но у Светланы Дион вижу это только местами, словно отголоски былого творческого поиска. Возможно, все причины в стремлении окружить и себя и всех вокруг мгновенно сочиненной сказкой.
Создавая дверцы в мир чуткого и ко всему внимательного, Дион открывает реальность с особой потребностью в мифе. Конечно, ни в чем не новую для читателя. Где сам миф как бы выступает одним из главных героев всего происходящего. Всеми своими богами, всеми ангелами, колдунами и воинами, спасающими деву разом. В своем творчестве Дион не устает преследовать классику русской литературы, как радугу, уходящую куда-то в небо. Она подтверждает это избранной тематикой и отсутствием усложнений стиля. Также не стесняется рассказывать о сверхъестественном в жизни. Что сама видела и что хотела бы увидеть на месте увиденного:

А что, если в небе читают стихи,
И лучшие строфы и строки
Заносят в архив, как и наши грехи,
И подвиги наши, а Боги
Их с помощью ангелов
Судят и жгут
И пепел нам ветер приносит…
И эту небесную пыль поутру
Вдохнешь — и поэзия в прозе
Нежданно забрезжит, и нам невдомек,
Откуда порою, как чудо
Берутся каскады изысканных строк…
А в море — зола изумрудов…

Это стихотворение стало для меня символом всего самого достойного, модернистского и «ранящего» из творчества Дион. Амфибрахий, врастающий своим столбцом в самое сердце, подобно иве, раскинувшей ветви у края вод. Простота и изящество. Строчки, по-ахматовски заражающие настроением и мыслью, как бы всегда лежащей на поверхности. Но без глубокой философии, хотя в женской лирике немало примеров, когда «говорят просто о сложном». Когда нелегкая и глубокая мысль становится летучей, как дым. Тогда философия как бы выступает заложником автора.

Если слышно эхо наших жалоб
Где-то в недозволенных мирах,
Значит, не напрасно я писала
Пальцем на искрящихся волнах…
                                          А тогда…

Когда уже не будет
Ни меня, ни тех, кто дорог мне,
Кто-то вечный, может, не забудет
Повторять молитвы на волне…

Насколько разнятся с остальными строчки из стихотворения «Слова на воде»?! Ясно видно, как произведение стоит особняком. Даже по стилю, когда Светлану Дион узнаю только в излюбленных ею образах: «И с Временем, созданным нами,/ И с Всевышним, всюду и нигде…». Здесь все женское обаяние поэтессы достигает своего природного максимума. Кажется, что она пишет так, как нигде еще не писала. Вплоть до мистики. Звучание слов, связанных в еле заметные узелки, завораживает. Понимаю, что в таком порядке они и должны располагаться. А прежнее желание что-то подвинуть дальше, где-то переставить само собой разбивается об это живое и дышащее… Уже не напоминающее кубики из конструктора:

Набросили, как на вдову — чадру…
Невидимое марево печали…
И ластиком уже я не сотру
Все пятна в сердце. Если повстречались…

В отличие от этого четверостишия, взятого из цикла «После третьего бокала», в «Словах на воде» отсутствует примитивное начало. «Слова на воде» философски усложнено, но за счет этого становится даже доступнее и «хитовее». Есть еще «ниточка», брошенная в прошлое. Неизвестно, знает ли об этом сама поэтесса, но все ее стихотворение приготовлено на образе, когда-то записанном римским поэтом Катуллом, жившим во времена Цезаря. In aqua scribere — писать на воде.

Среди чуждых людей и пейзажей –
В городах и деревнях чужих –
Я скитаюсь, гонимая жаждой
Вновь наткнуться на тихий родник,
Где знакомы и камни и кочки,
Колокольчик где грустно поник,
Где журчанье воды, словно строчки,
Вторит эху мелодий родных…

Светлана Дион представила в «Небесном почтальоне» произведения разных жанров. Отрывки из романов «Попрошайка любви» и «Записки ангела хранителя», переводные стихи и стихи на других языках, окружив все это россыпью отзывов и критических высказываний со стороны коллег. Вдобавок подробная биографическая справка на обложке книги, больше половины которой состоит из перечня регалий, списка публикаций в журналах и антологиях. В книгу помещены фотографии, связанные с балетным прошлым поэтессы.

Стихи Дион могут быть проникновенны и точны, когда речь идет о близких — сыне, любимом. И я могу только умиляться и соглашаться, одобрять и радоваться за автора. Но как посторонний. Возможно, те, что стоят к стихам поэтессы ближе, воспринимают их иначе. И все звучит для них, как любовно омывающий землю дождь. Строчки питают и растят новые плоды.

Игорь Дуардович



Антология поэзии и прозы МАГИ 2010: МАГИческое СЛОВО: Антология — Санкт-Петербург. Торгово-Издательский Дом «Ретро», 2010.

Пролистывая книгу, со вступительных слов понимаешь, что руководители проекта Светлана Дион и Елена Ерофеева-Литвинская задались благородной целью. В подробной аннотации читаем, что цель — «охватить пестрое, поэтическое и прозаическое поле русскоязычных литераторов разных стран, чьи произведения представляют художественно-историческую и духовную ценность для современного мира». Но стоит заметить, что тут есть огромный риск поддаться субъективизму.
Второй риск — не выбить десятку — то есть сказать и не сделать — когда цель, этот парящий замысел, остается в названии недешевой глянцевой обложки. Ведь, чтобы, «как в капле воды», отразить действительность «русскоязычной литературы рубежа тысячелетий», необходимо напечатать, как минимум, несколько томов.
Рассмотрим творчество некоторых авторов.
У Дмитрия Голянского стихи очень классические по сегодняшним меркам.  Конструкция легкая, без разломов, игры со словами — всего, что называешь попытками самовыражения через форму стиха.

Ее неловкие движения
Оставили печать.
Одно лицо без выражения,
Привыкшее молчать.

Под потолком густыми змейками
Играет звонкий дым.
Душа заставлена скамейками,
А мы на них сидим.

Полные очарования поэзии 20-30-х и религиозной чуткости к «движениям души», эти стихи ведут читателя в мир «звонящих колоколов» и «глаз, исполненных тоски». В мир, где живая плоть неподвижна. Где свободный дух «веет, где хочет», как было сказано античными мудрецами. Оттого не веришь, что это «сыны земли, с небесными очами», как из стихотворения «Звонари», бьют в колокола. Бьют не они — звон идет изнутри. В каждом человеке свой призывающий дух, когда человек — храм. Таким образом, Дмитрию Голянскому удается подчеркнуть одну из истин, знакомых христианину.

Холодной мглой окутан двор пустынный,
Свет фонарей проглядывает в ночь.
Слепой туман дождливой паутиной
Опутал дни, умчавшиеся прочь.

Местами творчество Голянского хотелось бы назвать волошинским переплетением себя в книгу. Пусть не совсем справедливо. Нельзя же клеймить поэзию разных авторов по одному схожему ощущению, переживаемому от нее?! По близким каждому поэту, хотя и лишенным богатой цветовой гаммы в случае с Голянским, минутным картинкам природы. По душе русского человека, переполненной самою собой. Противоречащей, страстной, в непонятной жажде… Стихи Голянского порой затягивают плавными переходами одного в другое, но, случается, от них резко отворачиваешься.

Я бы хотел писать стихи как мой лучший друг Юра Милорава
Нарушать синтаксис
Сдвигать смыслы
Заставлять слово звучать по-новому

Но я так не умею

Мне остается писать так как умею я сам

Эти стихи — стихи поэта Евгения Степанова. Не всегда блещущие концовкой, часто не попадающие в цель пулеметными очередями, чьи образы остры в углах и леденят стальным корпусом. Такую поэзию ценишь за моменты, после которых, ничего не щадя, остаются дымящие воронки. За внезапный ожог на холодном месте:

Жизнь длится во время твоего телефонного звонка.
Три минуты в день.

Кажется, слабые концовки, в которых, либо прописаны законы жизни, что у всех на слуху, либо герой наполняется самоиронией, мастерятся намеренно. Это целенаправленное урезание смыслов, прямота и деланная безыскусность стоят на уровне оригинального художественного приема. Стихи наполняются оптимизмом, «всему-улыбкой», пришедшими непонятно откуда. Но, думаю, с ясной целью скрыть глубокое переживание автора. Я бы назвал это своеобразным самолечением. Когда поэту до отчаяния нужно преодолеть в себе тяжесть того, что он сам на себя взвалил. Когда тушение пожара видится не в приезде пожарной команды. Не в огнетушителе. В истеричной пляске вокруг горящего дома, будто в ритуалах язычника. И тогда грусть преобразуется в радость избиения самого себя, молчание заканчивается самообличением, как в «Театре Петрушки»:

Плачут мои нерожденные дети
Девочки сын даниил

Совесть зубастая рыба пиранья
Гложет меня как быка
Нет не кончается ночь покаянья
Длинная точно река

Универсальные стихи Игоря Лукшта просто напрашиваются на то, чтобы их читали вслух. Образы пенятся, вступая в реакцию… остаются в зрительных центрах и легко «проживаются» заново. При выстраивании картинки, автору удается рисовать, начиная как бы с уголков холста, и медленно к центру. С нескольких позиций одновременно.

В виолончельных жалобах пчелы
на сквозняке покачивалась шляпа,
в луче, светло целующем стекло,
крыло соломки блеклое цвело
узором золотистых крупных крапин…

Эти стихи универсальны. Потому, что каждый найдет в них заметное для себя отличие. Отличие от многих других стихов, которыми только перенасыщаешься. Кому-то приглянется образность. Живая в простоте и сложности. Горячая, будто испеченная прямо при тебе. Запоминающаяся отдельными строчками. Кто-то остановит себя, пытаясь объяснить кажущуюся сверхъестественной  звукопись. Не понимая, что так тянет его учить наизусть и бубнить в прихожей, в пустой комнате, за столом. Другие полюбят за смелое переделывание слов под себя, за легкую до провинциализма манипуляцию «новыми» словами:

Руки не затворю
и перьев не сгребу в горсти,
голуба крылая, свисти себе, свисти
и прочь под куполы лесов
легчайшим сном, треща крылом,
лети!

Стихи, понравившиеся в антологии меньше (или не понравившиеся вовсе!), не вижу смысла разбирать досконально.
В антологии «МАГИ» читаешь не только стихи. Опыты ритмической прозы Михаила Вершвовского. Также прозу Сергея Арно, с проскальзывающей стилистикой швейцарца Роберта Вальзера. В коротеньком «Милосердии» ужасающую то ли черным юмором, то ли воспоминаниями детства, становящимися пошлой метафорой. Из женской прозы ценнее покажется критика и статьи на культурологические темы, но не рассказы или отрывки из романов. Критика Надежды Брагинской с ревнивой привязанностью к Пушкину, к примеру. Или вполне готовый материал для журнала «Вокруг Света» о городе Мадриде Ирины Комаровой. В остальном это либо фантастика, сквозь которую скучно просвечивают реальные бытовые сценки, как у Натальи Никифоровой в «Двух галактиках», либо сплошное «астральное поле» Александры Крючковой. Правда, встречаешь и попытки философии, обнажение женских комплексов, цепляющее, если не художественностью, то «натуральным соком».

Игорь Дуардович