ЗИНЗИВЕР № 4 (20), 2010

Он долго искал этот дом. Казалось, было что-то несерьезное в его названии — Дом детей работников железнодорожного транспорта. Никак не укладывалось в голове, что делали дети в этом внешне помпезном здании, где смешались всевозможные стили. У входа играл военный оркестр, висели воздушные шарики, и стоял длинный лимузин — не иначе, как на нем приехала Даша. Дима любил гулять и куражиться на славу, и был в этом деле непревзойденным мастером. Его щедрая душа, обилие друзей и связей, а также потрясающая харизма всегда привлекали огромное количество людей и превращали любую встречу в полноценную тусовку. Поэтому совсем было не удивительно, что в этот морозный февральский вечер арендованный Дом детей превратился волею Димы в торжественно-разгильдяйское шоу во славу раз в жизни отмечаемого восемнадцатилетия любимой. Альгрис с жалостью посмотрел на замерзших военных музыкантов, вытащил перед входом подарок и осторожно открыл дверь, предчувствуя безудержный ритм прямо за дверью.
Еще четыре часа назад он был в самолете, погруженный в мысли о работе. Ему всегда нравилось анализировать все, что он собирался делать в Москве во время коротких посещений. Правда, его заранее начинала угнетать зимняя серость города и вечные пробки на дорогах. И, вместе с тем, ощущение своей страны и языка, друзей и знакомых, театральных вылазок и ночных тусовок заряжало все тело так необходимой в Москве энергией, вселяло надежды и окрыляло на непрерывный ритм московских визитов. Двенадцать лет вдали от России давали о себе знать, и чувство космополита уходили на второй план после прохождения таможни. Здесь была его земля, его корни и общение, которого до боли в мозгу не хватало там, где он жил.
За дверью, сразу за гардеробом, начиналась широкая парадная лестница и невообразимое смешение стилей. Лишь огромное количество надувных шариков могло скрыть на время от внимательных глаз неповторимость каждой комнаты: торжественность готического зала, мягкость палат, похожих росписью на Гранатовитую палату Кремля, основательность барокко. Где-то звучала французская песня (наверное, Дима пригласил очередных друзей). Большое количество тусовочных фоторепортеров ловили моменты из жизни богемы, и незаметные официанты обносили гостей всевозможными апперетивами. Даша, вся в красном, чтобы ни у кого не осталось сомнения, в чью сторону смотреть весь вечер, встречала гостей у первого пролета лестницы, на довольно большой площадке, с удовольствием фотографировалась с каждым из них и радостно принимала подарки. Альгрису было приятно осознавать, что он выполнил обещание, данное Диме в прошлый приезд в Москву, и приехал на такой «круглый» день рождения. Ему было лестно дарить подарок и чувствовать испытывающие взгляды случайных наблюдателей при виде пакета с эмблемой дорогой французской фирмы одежды. Вообще, для Димы (а Даша для Альгриса вошла в понятие Димы) ему ничего не было жалко. Дочь Дмитрия, жившая тоже заграницей, была большой подругой взрослой дочери Альгриса, и иногда их дети проводили часы, разговаривая по телефону. А чтобы картина оказалась более запутанной, их бывшие жены давно и основательно дружили. В общем, все было, как в хорошо закрученном бразильском телесериале.
Несмотря на довольно позднее время, гости сделали все возможное, чтобы растянуть до неприличия свой приход и вручение подарков. Было почти полдесятого, когда Альгрис, освободившись от подарка и дежурных фраз, после мощных дружеских объятий с уже начавшим серьезно пить Дмитрием, устроился в укромном месте метрах в десяти от «церемониальной» площадки и стал прикидывать, как долго будут собираться еще около сотни гостей, и где Дмитрий собирается их размещать. По лестнице поднимался уже беспрерывный людской поток, и, судя по всему, у Даши в ближайшие минуты начинался час пик. Всевозможные букеты и корзины ложились в беспорядке у балюстрад, на столах или прямо на лестнице. Их краски в своей массе стали конкурировать с многоцветием воздушных шариков, и всю эту палитру озвучивали французские песни и беседы сотен человек. «Как будто пчелы весной», — подумал Альгрис. Он опять посмотрел вниз и, неожиданно для себя, выделил девушку в зеленой блузке, уверенно поднимавшуюся по лестнице с большим букетом цветов.

Сегодня был один из тех дней, когда все получалось. Она провела утреннюю разминку с водочниками, и они довольно легко (лишь Веста знала, как обманчива эта легкость и сколько крови они выпили у нее до этого) подписали контракт. Потом были предварительные переговоры со страховщиками, и она уже предвкушала скорую победу на следующей неделе. Больше всего ей понравилось, как ее слушали. Все началось просто с заинтригованных оценивающих взглядов, мол: «Что ты нам можешь рассказать, девушка?». Но уже через десять минут они, пятеро мужчин разного возраста, позабыв о том, что перед ними сидела красивая женщина, жадно ловили каждое ее слово, и дали себя увести от плотских мыслей в дебри маркетинговых стратегий и корпоративного пиара. Довольно сдержанная и скрытая, почти всегда замкнутая в общении с большинством друзей, она сказочно преобразовывалась в минуты делового вдохновения. Ее уверенность в себе, знание темы, большой опыт, несмотря на довольно юный возраст, и абсолютная преданность работе превращали ее в один из самых действенных механизмов фирмы, где она работала. Может быть, даже того не осознавая, Веста жила для работы и жила работой. Ее грандиозная сила воли была абсолютно востребована, ее энергия питалась работой, и ничто не пугало ее больше, чем воспоминания праздных дней из жизни в прошлом, когда каждые сутки надо было себя чем-то занимать. Река ее жизни была одета в бетонные берега, течение было ровным и абсолютно понятным как для нее, так и для окружающих. Любимый и любящий муж, который часто ее удивлял неординарными подарками или такими желанными поездками заграницу для души; восьмилетний Николка, с его школьными проблемами и детской непосредственностью; мама, которая всегда говорила, что мнения делятся на «мое и неправильные». И еще два-три близких человека, с кем она периодически могла поделиться своими мыслями или чем-то интересным. Один из них, бывший преподаватель психологии, умел даже ее расслаблять и направлять блуждавшие мысли в нужное русло.
Она знала, что была красива, но никогда не выставляла свою красоту напоказ и всегда пренебрегала своим женским оружием. Веста пропагандировала минимализм в прикладной (по отношению к себе) косметике и предпочитала строгие деловые костюмы подчеркивающим стройное тело нарядам. В общем, в свои двадцать девять лет, это была красивая, уверенная в себе, волевая женщина с абсолютным пониманием своей роли и знанием механизма достижения поставленных целей. Ее «броненосец» летел по жизни в заданном направлении, и лишь иногда она давала возможность себе расслабиться в компании людей. Она больше предпочитала отдыхать наедине с книгой или с близкими, чем общаться с теми, кто ей был неинтересен. Но иногда ей нужен был дополнительный кислород, инъекция массовки, и именно сегодня в Доме детей работников железнодорожного транспорта ей предстояло окунуться на несколько часов в балаган общения. Она знала Дашу уже несколько лет, когда неожиданная победа шестнадцатилетней модели сделала ее желанным клиентом многих рекламных агентств. Весте было вообще интересно прийти на это мероприятие, так как ожидалось участие многих известных людей и даже клиентов фирмы.
Она уверенно припарковала свой Мерседес в соседнем дворе, в условиях сплошного гололеда; осторожно прошла по припорошенному льду к празднично украшенной усадьбе, миновала военный оркестр в виде каре и смело распахнула дверь в главный вестибюль. Еще до того, как оставить шубу в гардеробе и привести в порядок цветы, она отметила нарушение пропорции во многих частях здания, что, скорее всего, было вызвано вмешательством еще советских архитекторов, так и не разобравшихся с идеей и концепцией здания.
Веста увидела Дашу в первом пролете лестницы среди величественных колонн, в окружении многочисленных гостей и фотографов. Красный наряд резко выделял ее из толпы, и даже на таком расстоянии она видела счастливое лицо Даши. Еще до того, как войти в Дом детей, Веста определила для себя, что одного часа будет вполне достаточно в таком шумном месте. Во-первых, она страшно устала, и ничего не могло ее удержать, когда к ней приходил сон. А, во-вторых, она не хотела давать никакого повода мужу для лишних переживаний или минут ревности. Она сама была довольно ревнива (по прошествии стольких лет в браке больше из-за чувства собственницы, чем из-за любви), и хорошо понимала чувства супруга.
Поднявшись до середины лестничного марша, Веста дождалась своей очереди для вручения цветов и произнесенных по такому случаю фраз, задержалась на пару минут для короткого диалога с именинницей, и после этого стала искать место, где бы можно было оглядеться и начать вживаться в роль участника торжества. В метрах десяти она увидела удобную площадку, с которой должен был открываться вид почти на все процессы в главном холле. Площадка оказалась пуста, за исключением одного мужчины, который с хорошо скрываемым интересом смотрел в ее сторону.

Все то время, что незнакомка поднималась по торжественной лестнице в обрамлении колоннад, Альгрис пытался угадать, чья она подруга — Димы или Даши. Иногда ему казалось, в прошлые приезды в Москву, что Дмитрий знает всех самых красивых девушек Москвы. В его кафе на французский лад в самом центре Москвы съезжались немыслимые красавицы для обсуждения всевозможных сплетен. Вереницы поклонниц оставили глубокий след в прошлой жизни Дмитрия — его жизнь повесы привлекала женщин всех мастей. И теперь эта связь с Дашей, фотомоделью в зените славы, привнесла в его мир еще большее женское окружение из ведущих модельных агентств. Дмитрий прекрасно пел и сам сочинял музыку. При этом он знал, по глубокому убеждению Альгриса, еще и всех артистов Москвы. Поэтому праздники, организуемые им, превращались в яркую феерию красок и веселья, в сплошной показ мод, лиц и тел.
Темно-коричневые брюки незнакомки в дипломатическую полоску и приталенная блузка рождали в мужском воображении изящные женские пропорции. В ее одежде и манерах начисто отсутствовал налет вульгарности, который был присущ многим пришедшим — это он отметил сразу. Она выпадала из общего плана «массовки» — ни дорогих одежд известных брэндов, ни голых частей тела, ни разящих глаз драгоценностей, ни творческих экспериментов с макияжем — она, как бы, старалась ничем не выделяться. Альгрис уже не сомневался, что незнакомка, скорее всего, где-то работает, и что ее видимая уверенность основывается либо на определенном общественном положении, либо на возможности самостоятельно крепко стоять на ногах. Понаблюдав за ее диалогом с Дашей после поздравлений, он уже не сомневался, что незнакомка не из круга Дмитрия, и это рождало еще больший интерес.
Личная жизнь Альгриса была всегда запутана. Его родители развелись, когда ему было всего девять лет. Отец никогда особенно не интересовался сыном. Последние пятнадцать лет они вообще не встречались. Альгрис даже не знал, где живет отец, так как последний никогда не оставлял ему координаты. Отец же, имея координаты сына, так и не воспользовался ими за все эти годы, ясно дав понять, что его собственный сын не укладывается в концепцию его жизни. Мама же, напротив, принесла себя в жертву эгоизму единственного сына, так никогда больше не выйдя замуж, хотя возможность предоставлялась, и не раз.
Первая любовь пришла Альгрису в четырнадцать лет, когда в его школе появилась девочка, жившая до этого пять лет с родителями на Кубе. Либо жгучее кубинское солнце способствовало более быстрому половому созреванию, либо романтика острова Свободы создавала определенный ореол, но в одной из школьных поездок из его родного города в Волгоград, на обратном пути, уже в самолете, завязался роман с двенадцатилетней Олесей. Все прошли через первую любовь — вас сжигают неизведанные чувства, все авторитеты в лице родителей и учителей падают с высоких пьедесталов, и лавина ощущений проносится по вашему телу каждый раз, когда возникает образ любимого человека, реальный или воображаемый. Эта двухлетняя связь так и осталась платонической, хотя несколько раз они оставались в секундах от торжества порочных, по тем временам, идей. Но половое воспитание, точнее его полное отсутствие в эпоху развитого социализма, ставило непреодолимую преграду в виде необъяснимого страха перед вырывавшимися наружу природными желаниями. Все закончилось, когда Альгрис поступил в Университет в другом городе: бурная студенческая жизнь и расстояние в семьсот километров незаметно погасили так жарко пылавший костер первой любви.
Потом была его будущая бывшая жена — три года близкой дружбы, свадьба и четырнадцать семейных лет, в которых было все — счастье рождения дочери, совместный взлет по социальной лестнице, первая измена жены и аборт от другого, переезд заграницу и угасание семейного очага. Потом жизнь, как брат и сестра и, наконец, бурные сцены развода. Он ушел, оставив все, даже свои фотографии. Прошлое закончилось. Ему было тогда тридцать семь, он больше не питал романтики к семейной жизни, и вся его подкованность по отношению к основной ячейке общества исчезла в тот момент, когда он в последний раз закрыл за собой дверь теперь уже бывшей квартиры. Всю свою предыдущую жизнь он себя убеждал, что все может случиться, но семья — это святое. Теперь он знал — святое то, что ты ощущаешь, святы душа и зов сердца. А склеивать каждый раз разбиваемый на мелкие кусочки сосуд семьи являлось абсолютно идиотским занятием. Да, у него были несколько раз увлечения женщинами в те периоды семейной жизни, когда и жизни, по существу, не было. Но все проходило также быстро, как и начиналось. Не было смятения чувств, не было огня, не было полета и крыльев за спиной. И, что интересно, у него никогда не было никаких увлечений русскими женщинами — все его увлечения были иностранками. Хорошее знание иностранных языков и работа, связанная с постоянными перемещениями в пространстве на маленькой для него планете Земля, делало такие возможности более чем реальными.
А потом пришла большая любовь. Вся жизнь наполнилась невероятными оттенками, новыми запахами, ласками и ощущениями. Его как будто встряхнуло. Эта датчанка, работавшая в посольстве, смогла пробудить его от долгой спячки, разожгла огонь страсти и всевозможных желаний, отодвинула на необозримое расстояние границы всевозможных табу, и наполнила существование новым смыслом. Он не просто оказался счастлив — он летал.
Уже почти шесть лет он жил в душевной гармонии, и практически все его друзья, получавшие от общения с женщинами вне семьи максимальные радости, постоянно удивлялись его монашеству, выражавшемуся в абсолютном нежелании даже думать о донжуанских похождениях. Он умел ценить красоту как часть великого искусства жизни, однако его совсем не тянуло увеличивать количество женских трофеев. Короче говоря, в ту самую минуту, когда незнакомка  направлялась после общения с Дашей в его сторону, на этой площадке находился сорокатрехлетний мужчина, уверенный в своих силах, добившийся определенных успехов в жизни, с большим количеством друзей и просто знакомых, счастливый семьянин. Несмотря на уравновешенный характер, он по-прежнему оставался неисчерпаемым романтиком и философом.
Как человек, которому красота никогда не была чужда, он сразу обратил внимание на ее обаятельные черты лица: тонкие, но очень волевые губы, высокий лоб, серо-голубые прозрачные глаза, похожие на небесную даль, чуть прищуренные, судя по всему из-за проблем со зрением, прямой нос и пушистые волосы, цвет которых долго не приходил ему на ум. Они были не рыжие и не каштановые — они напоминали ему цвет то ли песочного пляжа в первые минуты сумерек, то ли цвет созревшей пшеницы, те самые золотые колосья, на которые любуются хлеборобы, гордые за плоды своего труда. Эта прелестная голова имела счастье находиться на не менее прелестном теле, внимание на которое он обратил еще в те минуты, когда она поднималась по лестнице. Ей шел темно-зеленый цвет ее блузки, и он был уверен, что она об этом хорошо знала. Альгрис вообще не сомневался почему-то, что эту женщину невозможно было ничем удивить — настолько она держалась раскрепощено и уверенно.

Ее жизнь была очень организована и размеренна. Если она ложилась поздно спать, то и встать должна была поздно. Если ее начальник просил быть рано на работе, то это могло означать, что и ложилась она спать в этот день очень рано. Она любила брать на себя ответственность в семье по решению любых житейских вопросов: могла часами беседовать со строителями, делавшими ремонт в московской квартире; отвозила свою «Дусеньку» (прозвище серебристого «Мерседеса») на техобслуживание; занималась благоустройством жизни мамы, стараясь в тоже время не очень-то и много с ней общаться — характеры были диаметрально противоположными, а, лучше сказать, два сильных человека отталкивали друг друга, как два одинаково полярных магнита. При этом она фантастически успешно генерировала новые идеи для мужа, и, по его неоднократным признаниям в минуты неполной трезвости, ее творческая окрыленность позволила ему находиться на том высоком уровне, на котором он сегодня находился.
На работе, как, впрочем, и в жизни, Веста не церемонилась в оценке действий подчиненных, особенно если таковые были тормозом продвижения ее проектов. Понятия «не могу» или «не хочу» отсутствовали в ее лексиконе, когда речь шла о заданиях — все это компенсировалось, по ее собственным оценкам, «мешками воли» и неистребимым желанием доказать всем, и, в первую очередь, себе самой, что ей по плечу любые цели. Поэтому она так ненавидела домашнюю работу: незамысловатые цели оставались, по ее убеждениям, низменны, и эффективность работы, и ее оценка окружающими равнялась нулю. Час или два на кухне отнимали столько же энергии, сколько серьезное совещание на работе, а эффективность труда исчезала со стола в течение получаса, оставляя горы посуды и хаос на кухне. И хотя у них в загородном доме и была домохозяйка, Весте в определенные дни недели приходилось брать на себя роль хранительницы очага.
Вместе с тем, она могла в считанные минуты принять самые нетривиальные решения, отменить на следующий день все запланированные встречи и улететь с мужем на один день в Питер или на пару дней в Париж. Это было в ее стиле, так как такое качество, как сомнение, было ей, скорее всего, незнакомо. На свой последний день рождения, после какой-то никчемной семейной ссоры, Веста собрала чемодан и уехала в гордом одиночестве на два дня в Швейцарию, оставив в недоумении мужа, близких родственников и друзей. Вот такой сложный характер был у Весты. Ей, в действительности, никогда не нравилось подчиняться и быть зависимой. Она ощущала в себе энергию жизни лишь тогда, когда на высоте были сильные черты ее характера.
Она относительно рано вышла замуж и относительно поздно поняла, что любовь, как чувство, претерпевает в процессе семейной жизни глубокие изменения. Возможно, не каждому дано доказывать свое чувство каждый день. Ее семейная жизнь иногда напоминала ей качели. Игорь, ее муж, мог то удивить ее букетом в три тысячи роз (хотя это, скорее всего, и не букет, а живая гора цветов), то отравить сознание и гармонию совершенно неуместной стычкой. При этом она знала, что он ее любит, и, может быть, еще больше к ней привязан. Но тот же самый человек был несколько раз уличен ею в связях на стороне, и они уже находились однажды на грани развода. А потом Веста на все это плюнула и завела себе любовника, легко приняв решение, и никогда даже затем не раскаивалась. Это тянулось больше года, но заметно улучшившийся семейный климат и общие заботы сделали продолжение любовных связей неуместными, и одним росчерком пера она все закончила. В данный момент жизни она не имела никакой мотивации внимательно изучать мужчин, а без мотивации ее деятельность была нереальной. Ей просто было это не надо сейчас: ни жгучие чувства, ни душевный произвол, ни смех, ни грусть, ни даже секс. В эту минуту все было правильно и хорошо, ее все устраивало, река текла в своих бетонных берегах, и никто ничего не собирался менять.
...Бросив безразличный взгляд, она быстро оценила временного хозяина площадки, стоявшего в укромном месте. Ему было далеко за тридцать, но выглядел он моложаво. Его внешний вид выдавал в нем человека обеспеченного. Нахождение подальше от всеобщего хаоса она могла объяснить лишь желанием понаблюдать за толпой. Он явно был здесь не чужой, так как несколько раз приветливо качал головой каким-то проходящим людям. У него была короткая стрижка, и лишь обилие седых волос подсказывало ей, что он приближался уже больше к сорока. Нос с небольшой горбинкой, красивые волевые губы и решительный подбородок. Глаза у мужчины были не очень большие, но какого-то удивительного оттенка: то ли серые, то ли зеленые. А может быть, они действительно меняли цвет? Удовлетворенная своим быстрым изучением, она прошла на площадку и остановилась в каких-то пятидесяти сантиметрах от него, опершись о балюстраду. А гости все прибывали...

Его нисколько не удивило, что единственная персона, заинтриговавшая его, остановилась на расстоянии вытянутой руки от него. Альгрис привык, что в жизни все происходит продуманно и осознанно. Может, это был фаталистский подход, не очень свойственный романтичной душе, но он готов был биться об заклад, что кто-то в эту ночь захотел познакомить его с ней. Поэтому было даже бесполезно сопротивляться. Да и зачем, если одно из главных желаний во время поездок в Москву было пообщаться на русском языке. От незнакомки исходила уверенность, и веяло чем-то новым, экзотическим и непонятным. И в эту самую минуту спасительной шлюпкой потустороннего повода приплыл поднос с напитками, предложенный одним из вежливых официантов. «Вам вина или шампанского?» — спросил Альгрис смотрящую в другую сторону незнакомку. «Что? А, шампанского, пожалуйста. Спасибо!» — бокал был принят с благодарностью, однако ее интерес тут же переключился на толпу, и она посчитала диалог оконченным. Он только успел заметить длинные красивые пальцы, легко взявшие бокал с игристой жидкостью. Альгрис с бокалом апельсинового сока удивленно приподнял брови для самого себя, без всякого эффекта на публику, и демонстративно повернулся спиною к балюстраде. Он стал рассматривать с вялым интересом вход в каминный зал, наименее освещенный, откуда и доносилось французское пение. Вообще-то, он не привык, чтобы его игнорировали. У него было сильно развито чувство собственного достоинства, он себя причислял к интересным собеседникам, и поэтому первый фальстарт больно задел его самолюбие. В конце концов, он не искал приключений — он искал общения! «Ну да ей, судя по всему, до общения нет дела, а читать мои мысли она не умеет», — вдогонку своему самолюбию подумал Альгрис.
Через проем в каминный зал он увидел наполненную людьми комнату. Какие-то странные упитанные мужчины кавказской национальности со стрижкой ежиком сидели в трех центральных креслах; большое количество молодых девушек стояло возле двух свободных стен; несколько пар разместились за креслами и смотрели на импровизированную площадку с двумя музыкантами и певицей. Она пела приятным голосом, и французский был явно ей не чужд. Мелодии в стиле Мирей Матье и Патриции Каас полностью захватили зрительский интерес, и благодарные слушатели даже пытались несколько раз выпроводить официантов с подносами креветок в кляре и всевозможных канапе. Возможно, французский язык и камин пробудили совершенно другие аппетиты у изголодавшейся по культуре публики, либо определенная доля воспитания не позволяла им в присутствии артистов выбирать в полутьме канапе, наилучшим образом соответствовавшим их вкусам. Альгрис оглянулся и посмотрел вниз, на входную дверь, чтобы лучше понять, сколько же еще продлится это мучительное ожидание. Вновь прибывших стало значительно меньше, и он с радостью подумал, что минут через десять уже все окажутся за столом. Людей в холле находилось довольно много, все бесцельно переходили из одного зала в другой. Каким-то далеким фоном из одного из залов стала доноситься музыка в стиле «техно», и вся эта разноцветная и разношерстная масса людей, звуков, цветов и запахов была в напряжении и ожидании чего-то главного.
Неожиданно, боковым зрением, он увидел, что незнакомка смотрит на него и, судя по всему, явно ждет, когда он случайно повернет к ней свой взгляд. Он тут же повернул к ней голову, посмотрел с улыбкой в глаза, сравнимые по прозрачности с весенним небосводом, и услышал заготовленный ему вопрос: «Вы не знаете, где здесь можно что-нибудь перекусить?». Альгрис забыл про самолюбие, быстро прокрутил в мозгу картинки гостей, входящих и выходящих из разных комнат с апперетивами, и почти уже безошибочно сориентировался в пищевых лабиринтах предстоящей фиесты. «Я вас проведу», — был его лаконичный ответ, и незнакомка послушно последовала рядом с ним в одну из соседних комнат.

Смотреть на людей в холле ей было интересно первых пять минут. Потом сосед по площадке предложил ей шампанское, и она с удовольствием взяла высокий бокал с пузырящейся золотой жидкостью. Она любила шампанское и прекрасно в нем разбиралась. И, вместе с тем, хорошо знала свою норму, с каждым годом становившуюся все меньше, и старалась никогда не переступать порог трех-четырех бокалов. Веста опять посмотрела вниз на входящих, но напряжение трудового дня и первые глотки шампанского пробудили в ней ужасное чувство голода. Она хорошо знала себя: чувство голода убивало ее, и она могла совершенно спокойно встать ночью, чтобы утолить голод на кухне. В висках стали отбиваться позывные из желудка, и сигнал голода затмил в мозгу все другие. «Все!» — подумала она про себя, — «Хватит терпеть!». Не зная никого и ничего в этом здании, она решила попытать счастья у соседа по площадке. Он стоял к ней спиной  и смотрел в полутемный каминный зал. Она заметила бокал с соком в его руке и подумала, что это явно нетипично для всего того действия, которое разворачивалось вокруг. Наконец, он повернулся к ней, и она тут же задала мучавший ее вопрос. Ее даже нисколько не удивило, что, вместо того, чтобы указать направление движения, он лично, по-джентельменски, предложил ее сопровождать. «А, может быть, тоже голоден», — пронеслась мысль в голове. Но сейчас ей все это было безразлично — не безразлично было только видеть вокруг людей, сжимавших в салфетках или держащих наколотыми на зубочистки всевозможные закуски. Уже следующая за каминным залом комната оказалась той заветной, к которой она стремилась.
Комната имела три двери, все открытые настежь в данный момент, и освещалась лишь светом из соседних помещений. Здесь было еще темнее, чем в каминной. На одном длинном столе справа вдоль стены стояли горячие закуски. Люди пытались что-то наложить в темноте, рассмотреть получше еду в больших серебристых блюдах и передавали друг другу по цепочке описание блюд. Весте было практически все равно, что есть: она была голодна и, к тому же, не отличалась большой разборчивостью в еде — главное, что самой не надо было готовить. Сопровождавший ее мужчина услужливо взял недопитое шампанское и сочувственно смотрел на то, как она пыталась понять, что же положить на тарелку. В результате, после углубленных расспросов проходивших мимо официантов, на ее тарелке оказались кусочки курицы в кляре и цветная капуста, запеченная с сыром. В конце комнаты находилась дверь направо, выводившая в ярко освещенный зал, с высоким потолком, украшенным барельефами, и огромным белым столом посередине, вся нижняя часть которого представляла сплошные фигуры и замысловатые украшения. На столе, вперемежку с холодными закусками, лежали около двадцати огромных букетов цветов, явно подаренных в последний час имениннице. Напротив была еще одна дверь, за которой и раздавалась музыка «техно», и цвет струившегося в ней дыма менялся каждые пять секунд.
Веста решила остаться в большом зале, где можно было легко рассмотреть еду в тарелке, да и людей здесь находилось значительно меньше. В этот самый момент она невзначай заметила, что ее добровольный спутник по-прежнему держал в одной руке свой бокал с соком, а в другой — ее шампанское. Она благодарно ему улыбнулась, взяла шампанское, поставила его на стол и принялась за еду.
— А вы почему не едите? Не нравится? — поинтересовалась она.
— Нет аппетита, — равнодушно ответил он. — Но наблюдать за вами — одно удовольствие! — продолжил незнакомец. — Не смущайтесь, ешьте!
— Я, вообще-то, и не смущаюсь совсем. Ужасно голодна. Кстати, мое имя Веста. А как вас зовут? — поинтересовалась она.
— Альгрис. Может быть, перейдем на «ты»? — живо поинтересовался он и объяснил —  Там, где я живу, почти не принято общаться на «вы».
Весте было все равно, где он живет и где это не принято общаться на «вы». Она молча кивнула в знак согласия и с удовлетворением отметила, что первые команды отступления голода были посланы мозгом. Пока  ее спутник с интересом разглядывал стол, она еще раз посмотрела на него. Седина не старила его, а, наоборот, делала его лицо более выразительным и интересным. У него были очень мягкие манеры, кроме этого все его поведение в последние двадцать минут говорило о воспитанности. Она обратила внимание на длинные тонкие пальцы, которые не очень вязались с его довольно большой фигурой. Он был хорошего телосложения, и средний возраст никак не отразился на нем — у многих мужчин в этом возрасте уже видны следы неумеренного питания или неправильного образа жизни.
— Веста, Веста… Странное имя для России. У тебя что, родители занимались изучением мифов? – полюбопытствовал Альгрис.
Веста внимательно на него посмотрела. Почти никто и никогда не связывал ее имени с мифологией.
— Нет, просто отец всегда интересовался историей античного Рима.
— А, тогда понятно. Богиня очага, хранительница домашнего огня. Кстати, если мне память не изменяет, вечная девственница, — голос Альгриса звучал без намека на иронию.
— Так точно, — по-военному четко ответила Веста и улыбнулась.
— Что-то я сомневаюсь, что все твои помыслы о хранении домашнего огня. Да и на второе утверждение у меня закрадываются сомнения, — при этих словах Альгрис хитро сощурил глаза.
Веста с интересом взглянула на него и заговорщически подмигнула.
— Пусть это останется тайной между нами, — сказала она почему-то тихим голосом.
— Тайна так тайна, — невозмутимо произнес Альгрис. – Кстати, это не твою тезку страшный Приапос хотел изнасиловать?
— Ты имеешь в виду этого одержимого идеей постоянного совокупления, с вечно стоящим членом? – Веста и сама удивилась откровенному характеру своего вопроса.
— Он самый, чей фаллос столько раз изображался древними артистами.
— Да, было дело, весело ответила Веста. – Но моя тезка с ним разобралась. Ее разбудил осел, когда Приапос как раз собирался ее изнасиловать спящую.
— Осел ослом, а ведь сообразил же вовремя, — заключил Альгрис, улыбаясь. – Всю малину Приапосу испортил. Если та Веста была хоть чуть-чуть похожа на тебя, то я представляю себе, насколько было разгневано на осла оплодотворяющее божество. Тем более, если мне память не изменяет, его культ имеет азиатское происхождение.
— Это что, попытка комплимента? – игриво поинтересовалась Веста.
— Что, неудачная? – вопросом на вопрос ответил Альгрис.
— Почему же неудачная? Попытка благородная, обставлена историческими фактами, не к чему и придраться. Ты, случайно, в школе не был отличником?
— Круглым и всегда, — ответил Альгрис, и для большей убедительности закивал головой.
— Оно и видно. Мастерство не пропьешь.
Оба улыбнулись.
— А что насчет домашнего огня? С виду – деловая женщина, знающая себе цену. Неужели целый день у плиты и постоянная смена пеленок?
— Ну, нет, мужское племя, этого вы не дождетесь. Хотя я, между прочим, замужем. Но если мне понадобится огонь для домашнего очага, то я его раздобуду, как Прометей, — серьезным тоном заключили Веста.
— О-о-о, я в этом даже не сомневаюсь. Достаточно провести с тобой пять минут, чтобы прочувствовать твою силу воли, — убежденно произнес Альгрис.
— Ты друг Димы? – вдруг спросила она, переводя тему разговора.
Он утвердительно кивнул. Затем бросил взгляд на дверь, открытую в холл, и, совершенно неожиданно для Весты, взял ее тарелку, поставил на стол и, направляя Весту за локоть, стал уверенно пробираться в сторону видневшегося скопления людей.

Выглянув в холл, он понял, что что-то началось. Люди толпились все в одном месте, фотографы стояли уже в стороне, никто не поднимался больше по лестнице. Альгрис принял молниеносное решение, прервал апперетив своей случайной спутницы и, взяв ее осторожно под локоть, стал расчищать дорогу в образовавшейся в холле толпе. Через пару минут он уже хорошо представлял картину происходящего: готический зал, где еще час назад стояли накрытые столы, шныряли официанты, и какие-то парни настраивали музыкальную аппаратуру на миниатюрной импровизированной сцене в три квадратных метра, был закрыт для всей публики, оставшейся в холле и других помещениях. Альгрис немного удивился, что его никто не предупредил о новых формах празднования в России, где теперь, оказывается, надо, как в детской игре, успеть занять свой стул до того, как это сделают другие желающие, для которых стулья не предусматривались вообще. Судя по всему, Веста оказалась удивлена не меньше. Чувствуя определенную ответственность за спутницу и совершенно не собираясь проводить время за дверью с «неизбранной» толпой, Альгрис под завистливые взгляды многих окружающих просочился за дверь. В готическом зале в этот момент по-прежнему все еще только организовывалось. Места были заняты, но шум и общая стихия торжества не давали усомниться, что порядка здесь ждать бессмысленно, да и, судя по всему, никто и не волновался по этому поводу. Альгрис увидел Диму за одним из девяти больших круглых столов, всего в заботах о торжестве, но уже с рюмкой в руке. Дима удивился и обрадовался, увидев Альгриса, и почти флегматично объяснил ему, что эти столы только для узкого круга друзей и предложил Альгрису срочно поискать для себя место. Альгрис не относился к категории людей, которые могут дать себе пропасть — для него никогда не существовало безвыходных ситуаций. Через тридцать секунд официант ставил два стула возле родственников именинницы у крайнего к сцене стола. А Альгрис в это время уже выходил за дверь, чтобы пригласить свою спутницу. Она обрадовалась, увидев его, и послушно, без всяких лишних расспросов пошла за ним.
Любезный официант успел все подготовить к тому моменту. Альгрис дал Весте право выбора одного из двух стульев, услужливо ей его придвинул и сел рядом. Стол был заставлен закусками. Официант уже наливал Весте белое вино, а Альгрис наполнял свой бокал минералкой. Он не пил алкоголь по принципиальным соображениям: так и не научился расслабляться под его воздействием, и лет двадцать назад решил, что может радоваться и расслабляться в любой компании и без алкоголя. И с тех пор ни разу не пожалел.
— Что ты хочешь? — заботливо спросила его Веста, внимательно рассматривавшая блюда на столе.
— Салат и буженину. И копченую рыбу, — добавил Альгрис.
Она аккуратно положила в его тарелку несколько кусочков копченой рыбы и большую ложку зеленого салата. Потом заполнила свою тарелку. Но перед тем, как начать есть, посмотрела в его сторону и вновь спросила:
— Может быть, еще что-нибудь хочешь?
— Попасть в Шангри-Ла,— последовал лаконичный ответ, неожиданный даже для него самого, — только не в казино, а в долину в Гималаях.
— Зачем тебе это? — удивилась она и внимательно посмотрела на него, забыв моментально про свой голод.
— Чтобы познать секреты души, чтобы духовно возродиться самому и помочь возродиться человечеству, — последовал его ответ, понятный только ему самому и звучавший как вызов всей окружающей обстановке.
— Неужели твоя душа так заблудилась, что только Шангри-Ла может ее спасти? — с интересом продолжила она расспрос.
— Я думаю, что никто из нас так и не познал до конца свою душу, не научился ощущать и чувствовать, — ответил он. — Мы проживаем суррогатную жизнь, где наши восприятия и ощущения определены внешними обстоятельствами, тем, что в нас вложили при воспитании в обществе. У нас никогда не было духовных учителей, которые бы научили нас разбираться в собственной душе и правильно ее понимать.
Потом наступила неловкая пауза, во время которой Альгрис успел подумать, насколько бредовым мог показаться со стороны этот разговор. Затем, внимательно глядя в ясные глаза Весты, он неожиданно спросил:
— А ты уверена, что все всегда правильно ощущаешь? Ты уверена, что не изменяешь своим чувствам и не живешь в противоречии с зовом сердца?
— Не знаю, — начала она, и Альгрис понял, что Веста выигрывает время, чтобы найти для себя правильный ответ, — я себя ощущаю сбалансировано, во всяком случае, такие вопросы меня не мучают. И уж, тем более, здесь и сейчас не хочется об этом думать — просто хочется расслабиться.
Альгрис понял, что его отступление на темы души в данной обстановке оказалось явно неуместным, к тому же сидевшие с ними за одним столом люди стали странно коситься в его сторону.
Вокруг них в это время без всякого сценария разворачивалось торжество. Люди с рюмками ходили от стола к столу, здоровались, обнимались, целовались, произносили тосты и выпивали. Именинница, счастливая и веселая, была нарасхват в общем круговороте праздничной сумятицы. Официанты сменяли блюда и не успевали наполнять рюмки и бокалы.

Ей все больше и больше казался странным этот тип. В то время как большинство пришли сюда напиться и повеселиться, он завел, не понятно к чему, разговор о Шангри-Ла. Она толком ничего не помнила про эту долину, разве что когда-то Николай Рерих возглавлял экспедицию в Гималаях, чтобы, в том числе, найти Шангри-Ла. Но здесь и теперь? Он что, решил ее удивить подобным образом? Или играет под интеллигента? Совершенно не хотелось сейчас думать о чем-то сложном или, тем более, ударяться в философские темы. Сейчас хотелось простоты и веселья. «По-моему, — подумала Веста, — совершенно нормальное чувство». Она пригубила немного терпкого французского белого вина со слабым фруктовым ароматом и закусила кусочком нежной семги с лимоном и каперсами. В эту минуту жизнь показалась ей чуть-чуть веселей. Ее неожиданный спутник с нескрываемым интересом рассматривал лжеготику зала. Какие-то музыканты прямо рядом с ней начали проверять аппаратуру. То здесь, то там за разными столами произносились здравицы в честь восемнадцатилетней Даши, и рюмки, как и подобает в хороших русских компаниях, не успевали провести пустыми на столе и несколько минут — расторопные официанты не давали процессу остановиться.
Заиграла музыка. Дима был мастером организовывать представления — каждые десять минут артисты сменяли друг друга, из-за всех столов народ бросился танцевать, а именинница, подбадриваемая уже достаточно хмельной толпой, легко взобралась на один из столов и подарила толпе свой страстный танец совершеннолетия. Дмитрий стоял рядом, любовался своей ненаглядной, обнимался и целовался с друзьями, при этом не выпуская рюмки из правой руки. Он кивнул Альгрису, приподнял рюмку и пригубил ее. А именинница уже пела с ансамблем, четыре-пять пар при этом больше резвились, чем танцевали, и сумасшедший гомон повис на лжеготических окнах и балконах комнаты. Альгрис уже дважды приглашал Весту на быстрые танцы, и она с удовольствием отметила, что это было ему далеко не чуждо — у него была хорошая пластика и, судя по всему, достаточная практика. Весте самой очень нравилось танцевать, но муж Игорь не разделял ее пристрастия. Она иногда организовывала с подругами вечеринки, где они могли до полного упадка сил резвиться почти под любую музыку. Муж никогда не противился ее желанию и всегда относился к этому с пониманием, хотя в душе, наверное, ревновал.
После второго быстрого танца они не сели за стол, а прислонились, чтобы отдышаться, рядом к подоконнику, заставленному едой и выпивкой. Оба смотрели на беснующуюся толпу, при этом само собой получилось, что их руки и плечи соприкасались, но ни один не предпринял никаких усилий, чтобы рассоединиться. Лишь через несколько минут Веста осознала, что опирается на его плечо, но ей это показалось абсолютно нормальным. Она вдруг поняла, что совершенно его не дичилась и, даже наоборот, этот мужчина почему-то возбуждал ее любопытство. Ей нравилась его уверенность и манеры, хотя многое казалось даже старомодным в наш бурный век. Во всяком случае, она как бы никогда не ждала от мужчин особых манер, при этом себя к феминисткам тоже не относила. Когда мужчины проявляли знаки внимания и уважения, ей это нравилось, и она всегда это отмечала, но никогда на этом не зацикливалась.
— Ты часто ощущаешь необходимость разрядиться? – неожиданно задала вопрос Веста.
— Не очень, — начал он ответ. — У меня в жизни постоянная смена декораций. Рутины нет, скучать не приходится. Пока еще слишком много амбиций и планов. На все не хватает времени.
— А на что его тебе не хватает особенно? — продолжала расспрос Веста.
— Не поверишь – на романтику, — задумавшись, ответил он и посмотрел в ее глаза, чуть сощуренные вместе с повисшей улыбкой.
После короткой паузы Альгрис продолжил.
— За твою улыбку и глаза в средние века тебя бы объявили ведьмой — слишком загадочные и завораживающие.
— Это опять комплимент или упрек? – быстро среагировала Веста.
— Нет, просто разочарование оттого, что мне это открылось только сейчас, — парировал Альгрис.
Веста внезапно ощутила, что началась игра обольщения, и, при этом, оба стали примерять актерские костюмы обольстителя и жертвы.
— Похоже, что после долгих скитаний в море страстей, Дима нашел тихую гавань, — Альгрис поменял тему разговора, одновременно пододвигая за ней стул и присаживаясь рядом.
— Ну, я бы так не сказала. Дело в том, что на тихую гавань Даша совсем не похожа,— подхватила Веста и улыбнулась.
Альгрис взглянул на нее весело и тоже улыбнулся.
— Да, тут ты права,  молодость есть молодость! Да и Дима просто преобразился, как будто зарядился энергией. Я очень рад за него — чувство любви облагораживает всех нас. К сожалению, не все умеют этим чувством правильно распорядиться, — закончил он многозначительно.
— А кто определяет правильность или неправильность? Это ведь все очень субъективно. По-моему, в любви нет никаких канонов или правил, — отпарировала Веста, явно напрашиваясь к спору, и продолжила. — Тем и прекрасен мир внутри нас, что все непредсказуемо. Вот если ты влюбишься, ты разве знаешь заранее свои шаги?
Альгрис внимательно посмотрел на нее, причем Веста ощутила, как он рассматривал ее глаза. Его серьезный взгляд был очень задумчивым.


(Продолжение читайте в следующем номере)