ЗИНЗИВЕР № 4 (20), 2010

Есть в искусстве такие темы, которые в силу своей «традиционности», «укореннености» в культуре кажутся, на первый взгляд, невыигрышными, кому-то — даже банальными. Например, одна из моих литературно «подкованных» знакомых, прочитав лишь заглавие моего «Листопада», небрежно-высокомерно бросила: «Ну вот, еще один листопад!», — памятуя, верно, о «Листопаде» Бунина.
От произведений с «вечным» характером тематики всегда ждешь чего-то нового, совсем уж неординарно-своеобразного. Смешанное чувство сомнения критика и в то же время искреннего ожидания овладело мной, когда я взял в руки книгу Ольги Голубевой-Сванберг «Две осени года». Сможет ли автор дать хотя бы не пушкинское восприятие и понимание осени? Или же все сведется, судя по заглавию, к уже банальному выражению треволнений «осени» души на фоне осеннего времени года, несмотря на пока еще не банальное авторское определение жанровой формы своего творения — «роман в стихах, новеллах, рассказах, эссе и переводах». С каждой страницей книги мои сомнения все более слабели, сойдя, наконец, на нет, а ожидания оправдывались.
Это, действительно, оказался «роман», со множеством персонажей, изображающий перипетии их судеб, а потому — многоплановый, с достаточно разветвленным сюжетом. Но сразу же оговорюсь: роман особого покроя, роман лирический. А потому здесь, по большому счету, лишь один герой, точнее героиня — «женщина-Осень», и лишь один сюжет — сюжет ее судьбы. Появляется лирическая героиня на первых же страницах — в рассказе «Осенний этюд». Я склонен рассматривать его как пролог-экспозицию, где автор знакомит читателя со временем (осень) и местом (город) действия и, конечно же, с героиней, с «ее неяркой красотой», с «осенними глазами», со всеми «красками бабьего лета: багрянцем губ, прозрачной бледностью щек, всполохами золота в янтаре волос, зеленью шелка на плечах». «И в озере этого многоцветия плескалась глубокая и теплая синева ее глаз». Эта «осенняя» характеристика сквозит во всех «ипостасях» лирической героини, как, например, в Ассоль, имя которой даже созвучно с осенью.
Есть в книге стихотворение с многоговорящим заглавием — «Странность в степени осень». Думаю, оно требует особого внимания. Вижу его в контексте книги программным. Процитирую его полностью — оно того стоит:

Стихотворение о любви, но как «навязчиво, казалось бы, звучит в нем мотив «странности». Почему все здесь происходящее «странно»? Сама постановка такого вопроса возможна лишь с точки зрения «обыденного» сознания, для которого все странно, что непонятно, вызывает недоумение. Между тем, мы забываем о таком значении слова «странный» как «необычный». Вот и в этом произведении речь идет о любви, а она обычной, по сути своей, быть не может.
Думаю, «странность» таит в себе ключ и к более глубокому ее пониманию: странность как странствие по пути жизни. Подсказка этому дана самим автором в первых же строках произведения: «Комбинация странных молекул / В странной точке земной мирозданья». Их высокий строй задает высоту звучания всему стихотворению. Так в нем изначально определен мотив судьбы, состоятельность которой измеряется самой высокой «мерой» — любовью, которая и есть «степень осени».
Вообще, говоря о мотиве судьбы, рока, предопределения, нужно подчеркнуть их сюжетообразующую роль в книге «Две осени года». Насколько он важен для самого автора, свидетельствует хотя бы заглавие одного из ее рассказов — «Предопределенность», который и начинается-то очень характерно: «Он никогда не видел эту женщину раньше. Никогда… Он был в этом абсолютно уверен и мог бы поклясться. Но серые глаза со смешинками, изящная шея, поворот головы, изгиб бровей, рассыпанные по плечам тонкие волосы были ему невозможно знакомы. Откуда? Из снов?.. Из грез?.. Неисповедимых путей?..» Что это, как не любовь, которая определена свыше?
А вот как происходит встреча Его и Ее в уже упомянутом «Осеннем этюде»: «Он уже не помнил, откуда возник порыв подать руку незнакомой заплаканной женщине, выходившей из автобуса. Она опустила свои ледяные пальцы в его протянутую ладонь так же отрешенно и безразлично, как опустила бы монету в прорезь автомата, и, сделав несколько шагов по тротуару, дала своей руке скользнуть в карман пальто. Он пошел рядом только потому, что ему было по пути, уверенный, что женщина не замечает его присутствия. Но когда он пошутил: «Такими руками хорошо летом охлаждать пиво», она неожиданно легко и заразительно рассмеялась сквозь еще непросохшие слезы» (курсив мой — Р. С.). Далее герои расстаются, обменявшись лишь «ничего не значащими фразами». Но вот однажды его пассия Наташка, вбежав в квартиру, швыряет на журнальный столик газету бесплатных объявлений. Он, лениво просматривая ее, открывает страницу «Разное», и — «тут, как заказное письмо, брошенное за отсутствием адресата в почтовый ящик, на глаза ему попалась фраза: “Желающим охладить пиво представится возможность в следующее воскресение на том же месте в то же время”». Так, будто вдруг, происходит долгожданная, но неожиданная встреча двух людей, которым по пути — и не только земному, но и по пути Вечности. Не потому ли при чтении книги невольно теряешь ощущение времени, как один из ее героев чувствует, «как время исчезало рядом с ней», с возлюбленной. Да и время-то в произведениях Голубевой-Сванберг подчеркнуто фатально: «Ассоль автоматически взглянула на часы: …13.13. Однако…». Оно маркировано как оценкой героини («Однако»), так и многоточиями, которые, к слову, вообще то и дело возникают в самых порой неожиданных, «судьбоносных» местах книги. Фразу «Научись приглядываться к знакам и следовать им» из произведения любимого писателя Ассоль можно, по-видимому, считать жизненным девизом самого автора, ее верой, «что знаки даются каждому на языке его души: что «везение» и «совпадение» — это знаки, что все взаимосвязано и ничто не случайно…»
Актуальность для автора темы судьбы всячески им подчеркнута, причем в самых «сильных» местах его присутствия в тексте.
В рассказе «Городской часослов» Судьба маркирована прописной буквой, что, несомненно, свидетельствует о ее «высокозначимости» для автора. Она для него святая, как осень. Впрочем, осень — это тоже судьба:

И святость судьбы-осени определена ее связью со святой для Голубевой-Сванберг темой любви, освещена ею. Являющаяся вдруг, как снег на голову, столь же «предначертанная», как судьба, она становится ею, встречи людей оказываются «судьбоносными».
«Судьбоносность» Любви (с большой буквы: и в силу ее «судьбинности», и в силу важности, всеопределяемости в художественной системе автора) объясняет, на мой взгляд, его обращенность к поэтике предшественников. Так в миниатюре «Городской часослов» есть фраза «Мужчина играл Ее сердцем, как опытный жонглер мячиком», которая воскрешает в памяти знаменитые строки Маяковского из стихотворения «Ты»:

 Почему Маяковский? Думаю именно в силу «судьбинности» Любви. Разве не сыграла она свою трагическую роль в роковой развязке земной судьбы великого поэта. Как «громада-любовь» жила в сердце Маяковского, так «громадой-любовью» наполнена душа Голубевой-Сванберг, особый строй которой задает звучание всему повествованию «романа», насквозь пронизанного лиризмом, выдержанного в русле осенне-лирической поэтики.
Особенно это характерно для сюжетостроения книги, хотя понятием сюжет в привычном для прозы значении «цепь событий» пользоваться в разговоре о книге «Две осени года» сложно. Во всяком случае, лишь с той долей условности, когда событие понимается не только в его «внешнем», «действенном» смысле — событие как внешнее действие (пришел, увидел, победил), а прежде всего как событие-чувство, переживание, настроение. Поэтому, может быть, все и происходит на первый взгляд «странно», неожиданно с точки зрения «повествовательной», «фабульной», строгой «причинно-следственной» логики. Как об этом хорошо сказано в стихотворении «Остывшее имя»: «Все кончилось странно, нелепо и сразу, / Без поиска новых концепций сюжета».
Сюжет книги Голубевой-Сванберг выстраивается по закону ассоциативности, носит мотивно-образный характер, его составные элементы скрепляются благодаря «сквозным» образам метафорического и символического значения. В рассказе «Год собаки», например, такую смысловую нагрузку несет образ свечки в виде двух обнимающихся щенков, подаренной героиней своему возлюбленному во время их любви. Но вот происходит ссора, и во время тяжелого объяснения Она в сердцах бросает свечку в мусорную корзину. И вот финал: «Он смотрел в окно, курил и стряхивал пепел в мусорную корзину, не замечая в ней двух обломков свечки в виде щенков, которым уже не обняться…» Подобное решение сюжета — в принципе лирико-поэтическое. И такой сюжет есть не что иное, как отражение хода самой Судьбы. Стремлением прозреть изгибы судьбы собственной, ее логику, а стало быть, гармонию и высокий смысл, на мой взгляд, и определен замысел книги Ольги Голубевой-Сванберг «Две осени года».