ЗИНЗИВЕР № 4 (20), 2010

Владимир Голубев, «Гол престижа», сборник научно-фантастических произведений. — Рязань: Поверенный, 2009.

Первый сборник писателя Владимира Голубева, автора научно-фантастических рассказов, должен был состоять не из пяти, а, как минимум, из двадцати рассказов (столько произведений малой формы было у автора в наличии, когда началась подготовка сборника). В том, что в итоге сборник появился на свет не в должном 2008 году, а летом 2009 года, и в том, что в сборнике «Гол престижа» оказалось только пять произведений — рассказы «Гол престижа», «Посланник», «Клуб кукловодов», «Жук», «Герой» — вина не писателя, а с начала и до конца издательства. Затевать серьезную рецензию на книгу из пяти рассказов, пусть даже они лаконичны по форме, но емки по содержанию (таково отличительное свойство прозы Владимира Голубева), и каждый «тянет» по содержанию и многослойности смыслов на повесть, тем не менее, напоминает стрельбу из пушки по воробьям. Поэтому я решила в этой рецензии высказаться обо всем творчестве Владимира Голубева, которое в наибольшем разнообразии представлено в научно-фантастическом альманахе Бориса Стругацкого «Полдень XXI век». То, что рассказы прозаика, живущего в Рязани, с завидной регулярностью появляются в одном из ведущих фантастических изданий России, на мой взгляд, служит им лестной характеристикой. Последней по времени — в номере за июнь 2010 года — опубликована повесть «Теорема Неттер». Корректнее, конечно же, обещать, что в рецензии будут рассмотрены общие тенденции прозы этого автора, его стилистики и писательского мировоззрения — на большее рецензия не рассчитана.
Фантастика — жанр, в принципе, трудноопределяемый даже самыми высоколобыми из критиков и литературоведов. Юлий Кагарлицкий в своей монографии с честным вопросительным названием «Что такое фантастика?» (М., Художественная литература, 1974) — приводит развернутый конспект почти всех фантастических произведений, созданных на Земле, пока ее населяет человечество, начиная с античности, но не дает конкретного ответа на один-единственный вопрос — вынесенный в заглавие книги. Ибо истоки фантастических произведений неизбежно обретаются в мифах и сагах (в особенности — легендах о героях), а в случае произведений, имеющих, в отличие от эпоса и мифов, авторов, границы фантастики неуклонно растворяются в сказочных сюжетах, мифических преданиях, «готических» новеллах. Даже с агиографией фантастика находит точки пересечения! Именно поэтому в ее «поле деятельности» оказались в разные годы такие непохожие авторы, как Ф. Достоевский, М. Шелли, П. Мериме, Вл. Одоевский, Э. По, Д. Дефо, Дж. Свифт, М. Булгаков… и так далее. В XIX — ХХ веках, после того, как от огромного, чтобы не сказать «размытого», жанра фантастики отпочковались новые побеги — воспевающие силу человеческого разума и возможности человеческих свершений — терминология внутри жанра еще более усложнилась. Сюжеты, имитирующие дохристианские мифы о сотворении мира, богах, героях и Рагнареках, возникшие с легкой руки Дж. Толкиена, много позже появления его «Властелина Колец» и «Сильмариллиона» стали называть «фэнтези» (о том, кто придумал термин, до сих пор нет единого мнения); а всякое искажение действительности, имеющее целью высветить социальные недостатки либо дать политический прогноз (вроде «Собачьего сердца» и «Мастера и Маргариты» М. Булгакова) — «магическим реализмом». Еще позже в недрах магического реализма зародился турбореализм… и теперь уже опять черт голову сломит в особенностях структуры фантастического жанра. Но одно направление выделилось из этой путаницы, словно выкристаллизовалось. Это и была научная фантастика.
Универсального определения и на ее счет пока не существует. Более или менее подходящих предложено множество. Самое примитивное, но и самое доходчивое, как повелось, предлагает Википедия: «Научная фантастика основывается на фантастических допущениях в области науки и техники, в том числе как естественных, так и гуманитарных наук. Типичные элементы научно-фантастических произведений — новые открытия, изобретения, неизвестные науке факты, исследования космоса и путешествия во времени. Действие научной фантастики часто происходит в будущем, что роднит этот жанр с футурологией». Писатель-фантаст Сергей Павлов, сетуя на ту же терминологическую скудность, дополняет популярную характеристику своим посылом: «Научная фантастика — это литература новых представлений о грядущем, основанных на достижениях современной автору цивилизации». Заметьте, я опускаю все поэтические формулировки и романтические уподобления научной фантастики, броские, но ничего не прибавляющие к знанию об особенностях этого литературного жанра — как, например, сравнение Александра Казанцева научной фантастики с прожектором, светящим вперед с парохода современности… Однако следует твердо запомнить, что научная фантастика придерживается материалистического взгляда на мир и отвергает всякие научно не объяснимые чудеса — тем воздает должное магическому реализму.
Владимир Голубев не вырабатывал собственного определения «НФ», как любовно-фамильярно называют этот жанр все его служители. Однако его представления о том, какой она должна быть, таковы же. Владимир Голубев точно знает, что служит науке и развенчивает мистику (типичный пример такого подхода — рассказ «Фокусник», где чудеса получают «простую» научную природу, а люди ждут от фокусника волшебства). А его представления о религии сугубо утилитарны, и мысль о божественном начале мира, будь то творение либо эманация, не имеет права на проникновение в его прозу (хотя в рассказе «Золотой дубль» можно уловить аллюзию к библейской легенде об истреблении младенцев Иродом, зато рассказ «Наблюдатель» весьма антиклерикален). Но! Парадокс этого писателя, на мой взгляд, в том, что он может быть понят и совершенно в ином контексте. Что со мной неоднократно происходило, пока я читала книгу «Гол престижа» и разрозненные рассказы и повести в «Полдне». Огромная проблема НФ — в том, что гуманитарий чаще всего тоскливо не понимает ее и считает скучной, особенно если авторы, обремененные высотой ученой степени либо научных изысканий в какой-нибудь наивысшей математической сфере, увлекаются и повествуют о тайнах бытия, недоступных простому смертному. Хуже всего тем читателям, у кого, как у меня, была заслуженная «пара» по физике и алгебре…
Но на первых же рассказах Владимира Голубева я с удивлением поняла, что мне интересны эти рассказы! Что я понимаю их и почти не лезу в словарь научно-технических терминов — не считая нужным, так как глубинный смысл рассказов непременно «человеческий». За научно-фантастическим антуражем, богатство которого лично я не могу оценить в полной мере, всегда стоит старая, как мир, нравственная коллизия — чаще всего это тема Выбора и его последствий (как в повести «Шаг назад», рассказах «Монстр», «Посланник», отчасти в «Теореме Неттер»). Вторая «излюбленная» Голубевым тема — градация человеческого рода. В ее раскрытии нет ничего уголовно наказуемого — писатель верит в существование рядом с нами неких сверхлюдей, более совершенных, умелых, развитых духовно и физически. Но все рассказы, где появляются эти «суперы», как их называет автор («Фермер», «Псих», повесть «Купол», обратная по замыслу, содержащая мысль об «усреднении» человека) так или иначе указывают на то, что люди еще не готовы ни правильно воспринять, ни полноценно общаться со следующей ступенью собственного развития. «Теорема Неттер» вообще гласит о том, как опасно для рядового человечка Сверхзнание — обыкновенный инженер открыл, ни много ни мало, секрет строительства пирамид и разгадал не только исторические загадки, вроде строительства Стоунхенджа, но и, страшно сказать, тайну Вознесения Христова, а потом вынужден был скрываться от мафии единственным оставшимся в его распоряжении способом… Иными словами, про большинство рассказов Владимира Голубева я кощунственно подумала, что это не научная фантастика. Это самый удачный вариант литературных произведений с фантастическим сюжетом: фон и декорации (наиболее частая «обстановка» — космическая, либо интерьер межпланетного корабля, либо лунная поверхность, либо Космос) подчеркивают основную идею, в которой нет ничего более древнего и таинственного, чем Человек.
Впрочем, автор зачастую против такого «лобового» прочтения его рассказов, против «добывания» из них общепонятного смысла. Для него в его творениях нет ничего лишнего или случайного — научные эксперименты, напряженная работа мысли, технические достижения человечества Владимир Голубев описывает со знанием дела, опираясь на собственные знания, опыт, профессиональные наработки. Наука и ее возможности — одно из главных действующих лиц всех его рассказов. Их присутствие в истории всегда функционально. Порой складывается впечатление, что для него в фантастическом допущении важно не что достигнуто, а как достигнуто. Скажем, кто только из писателей ни отсылал своих героев на Марс — но у Голубева в рассказе «Гол престижа» полет до красной планеты описан «изнутри», глазами пилотов, с жутковатым правдоподобием клаустрофобии и прочих маний, одолевших пилотов в бесконечном путешествии.
Поняв это, я осознала, что фантаст Голубев, несмотря на то, что пишет преимущественно малую прозу, умеет вкладывать в нее несколько уровней художественной реальности — что не всегда и не у всех получается и на пространстве большого романа. Один из этих полноправных уровней — научно-фантастический. Другой, что для гуманитарно ориентированных читателей более важно, — психологический. Третий же — самый интересный, чисто литературный. Это интрига, которую Владимир Голубев проводит в каждом своем рассказе. За чистотой и логичностью научного построения, за отрицанием всего нематериального всегда остается какая-то нерешенная загадка, какая-то частица тайны (очень показательны лепестки ромашки в «Голе престижа» — и так далее, не открывать же всех «заманок» автора). Умение конструировать литературные «ловушки» — один из показателей мастерства писателя. Полностью посвящен литературе мрачный рассказ «Кладбище», на мой взгляд, один из лучших у Голубева, благодаря его гуманному посылу, обращенному на неожиданный объект. Изящна концовка рассказа «Клуб кукловодов», где автор неожиданно устами своих героев указывает на самого себя. Такого рода находки «поднимают» прозу Владимира Голубева над типовым уровнем фантастического рассказа. Замечено — в этом жанре трудно найти «золотую середину», у фантастики малой формы есть два полюса слабости: она или скатывается в голое наукообразие, или являет собой откровенную и нежизнеспособную фантазию. Владимир Голубев соблюдает почти леонардовское равновесие между литературой и наукой.
Уязвимым местом прозы Голубева может показаться его язык. Он суховат — сразу видно, функционален — и избегает всяческих красивостей. Наверное, дело в мировоззрении писателя — словесная эквилибристика в его насыщенной смыслами прозе так же неуместна, как вазочка на кружевной салфеточке в каюте космического корабля, летящего к Луне. Стилистика Владимира Голубева преимущественно проста, предложения односложны, фразы короткие, местами рубленые — что-то есть в такой прозе от блеска хромированных деталей механизма, основная прелесть которых не в эстетичности сочетания, а в легкости работы целого. Но, видимо, благодаря именно такой подаче рассказы Голубева воспринимаются легко даже не подкованными научно читателями. И благосклонно приняты на русском «фэндоме»: в апреле 2010 года он получил «Золотую звезду Ампары» за победу на конкурсе фантастического рассказа «Звезды Внеземелья». Были у него и другие награды за произведения.
Разумеется, мера вклада писателя в литературу не премиями измеряется. Но знаки отличия словно бы символизируют, что автор стоит на правильном пути. Не знаю, в какие дали Вселенной заведет Владимира Голубева выбранный путь, возможно, описав круг, он вернет его на Землю, где тоже очень много удивительного… но у этого писателя есть собственная стезя, а с ней — и перспективы роста.

Елена САФРОНОВА



Ирина Горюнова, «У нас есть мы». — М.: Олимп, 2010.

В аннотации к первому изданию романа Ирины Горюновой «У нас есть мы» (лонг-лист Национальной литературной премии «Большая книга» 2009 года) говорится, что «проза этой разносторонней и очень неоднозначной писательницы играет подчас на лезвии бритвы «табуированных» тем». Действительно, первая крупная проза Ирины Горюновой будто бы задается целью дразнить читателя «табуированными темами»: гомо— и лесболюбовью, да еще прописанной откровенно, со всеми эпитетами, которыми награждают друг друга расстающиеся «голубые» либо ссорящиеся «розовые», с отчетливой физиологичностью и столь же дотошным психологическим анализом... Какая вызывающая позиция автора для дебютного романа!
Но правомерно ли считать, что роман Ирины Горюновой осваивает какую-либо «табуированную» тему в «лицах» гомосексуалистов и лесбиянок? Оглянемся назад! Сколько было обращений к мужеложству, женоложству и прочим ...ложствам в мировой истории искусств — ведь не только литература отдавала им дань, но и живопись, зодчество, танец… Античное и средневековое искусство не знало условностей и запретов на воспевание физической любви, руководствуясь правилом «что можно делать — о том можно и писать». Христианство пыталось наложить табу на эту тему и ее художественное отображение — но чем строже был устав монастыря, тем изобретательнее и разнузданнее он нарушался, вспомните великий «Декамерон». Несмотря на все старания ханжей, физическая любовь и ее однополая «версия» никогда не исчезала из поля зрения искусства. Поэтому закономерен вопрос — кого из читающей публики писатель сегодня удивит выбором темы нетрадиционной любви, жесткого секса, ролевых игр любовников в повелителя и раба?.. И есть ли в литературе хоть один альковный уголок, оставшийся затемненным; хоть один физиологический процесс, не вытащенный на свет Божий, не растащенный на атомы букв и молекулы слов, описывающий его с разной степенью механистичности? И дано ли еще читателям художественных произведений смущаться от чрезмерных откровений про отношения полов? «Физиологическую» линию современной русской литературы Алексей Слаповский довел, кажется, до логически крайней точки, написав «Оно» — «роман про гермафродита». С тех пор, как «Моральный кодекс строителя коммунизма» вкупе с утверждением «В СССР секса нет!» отлетел, как шелуха, таинства любви и ее нестандартные проявления оказались в эпицентре литературных страстей, и было признано, наконец, в пику прежде господствовавшему в искусстве лицемерию, что отношения М+Ж, М+М и Ж+Ж имели место и раньше, но тщательно скрывались, у бабочек происходит то же самое, а что естественно — то не безобразно. Если и напугало слегка интеллигентное общество внезапное появление перед ними голой области ниже пояса — во всех ракурсах — то теперь эффект внезапности давно прошел, к виду привыкли, экзотикой он уже не кажется. Вся общественная шумиха вокруг однополой любви и браков сводится, в конце концов, к бородатой фразе: «Петр Ильич Чайковский тоже был гомосексуалист, но мы его любим не за это».
Итак, выбором темы Ирина Горюнова не открыла Америку. Более того, сделала попытку встать в один ряд с литературным наследием Софьи Парнок, Анны Барковой, Андрэ Жида, Оскара Уайльда и так далее. Литературные произведения, в сюжет которых вместе с любовными перипетиями включен секс, делятся на две категории: в одних кроме секса, грубо говоря, ничего нет, так как ради него они и создавались, в других постельные сцены служат арт-приемом либо антуражем для демонстрации главного замысла писателя.
Роман «У нас есть мы» относится ко второй категории произведений. У меня язык не повернулся бы назвать его «эротической прозой» или как-то в этом духе. Ирина Горюнова — это чувствуется буквально на каждой странице — писала не затем, чтобы смаковать реалии «голубого» либо «розового» секса. Но затем, чтобы подчеркнуть «что любовь, если это действительно она, не имеет пола» (из аннотации к книге). Главные события в романе — психологические переживания его персонажей, их мучительные шаги по лестнице личностного роста, их балансирование на краю моральной гибели и неожиданное спасение. Спасение опять же духовное, не физическое — физически они все здоровы (кроме центральной фигуры первой части, ВИЧ-инфицированного Андрея), полноценны, в безопасности, под пулями не ходят… Но ад, который у каждого из них в душе, сжигает Андрея, Арину, Ирину и Асю — персонажей, через болезненное, порой мазохистское восприятие которых явлена читателям простая истина: «У нас есть мы». Так называется, так же и завершается роман. В его третьей, наиболее оптимистичной, если это слово хоть сколько-нибудь применимо к кровоточащей прозе Ирины Горюновой, части показан один из путей преодоления собственной драмы. Помогая другим, поможешь и себе, — утверждает космоэнергет Ирина. С помощью космоэнергетики (что это такое, подробно разъяснено в романе) она очищает чакры и сливает негативную энергию, черную и дурнопахнущую, как торф. Ее пациенты — все, нуждающиеся в духовном спасении персонажи романа. «Я стою на сеансе, закрыв глаза, и чувствую, что рядом со мной находятся такие же ученики, как и я: Сергей, Ким, Андрей, Арина, Рита и Алексей… Внутренним зрением я вижу, как Петр открывает частоты, колодец, куда сливается грязь, как постепенно меняется наша аура. Мне становится легко, тело наполняется энергией, светом… приходит осознание того, что
ВСЕ БЕЗУСЛОВНО БУДЕТ ХОРОШО».
Хотя на космоэнергетику герои Ирины Горюновой возлагают множество надежд, но понятно, что без усиленного напряжения всех ресурсов собственного тела и души невозможно достичь сатори, пройти катарсиса, тем более — осознать, что миром правит Любовь (ближнего к ближнему, а не мужчины к женщине, мужчине или автомобилю). В своем глубинном смысле роман «У нас есть мы» жизнеутверждающий, провозглашающий подлинные ценности, ставящий верные духовные ориентиры. Полагаю, их наличие и сообщило ему успех вскоре после появления на свет. Можно было бы назвать роман «У нас есть мы» безусловной удачей Ирины Горюновой в крупной форме и завершить на этом рецензию…
Но есть одно «но», о котором не могу умолчать. Не зря я начала свою рецензию с апелляций к раскрытию темы однополой любви в искусстве минувших эпох. Дело в том, что эта нота как будто доминирует в романе надо всем остальным — в том числе над подлинным смыслом, в котором нет ровно ничего физиологического. Страдания «не таких, как все» героев, изгоев в равнодушном мире безлюбия, мало того, что исключительно болезненны, втягивают читателя в свой ядовитый водоворот… Они, эти муки — одиночества в толпе, поиска родственных душ, выбора партнера, непонимания, предательства, разлуки, — прописаны в таких аспектах и с такой детальностью, будто бы намеренно подталкивают читателя к выводу — «они страдают из-за своей сексуальной ориентации». Безусловно, Ирина Горюнова и сама это заметила. Во второй части романа любовницы Максим и Арина спорят о пьесе Арины «Чудовище» — пьеса о сложных взаимоотношениях двух женщин также включена в роман в качестве коды, ибо расположена после всех трех прозаических блоков: «Ты понимаешь, что написала страшную вещь? — горячится Максим, прочитав пьесу своей «жены», как она называет всех временных подруг. — Так нельзя, надо, чтобы все было мягче, нежнее, чтобы не оставалось такого чувства обреченности, ведь человек, прочитавший твою пьесу, сделает вывод, будто однополая любовь ведет к трагедии». Дальнейшая дискуссия между персонажами о допустимой степени реализма и оптимизма в литературе мало что меняет для читателей сложносоставной вещи «У нас есть мы» (сложносоставной, так как в нее, помимо пьесы, включены стихи Ирины Горюновой, частью из книги «Улыбка Хатшепсут», М. Вест-Консалтинг, 2009). Велик соблазн объявить, что и весь роман — о том, к каким сложностям и переживаниям ведет однополая любовь. К тому же пьеса «Чудовище», надрывная и тяжелая, своей психоделикой и открытым финалом «Такую песню испортил!» — очень знакомый финал, не правда ли? — словно бы перечеркивает достижения света и мудрости, обретенные героями в части третьей. Возможно, ее следовало бы расположить либо «в теле» второй части, либо сразу после нее — но как заключительный аккорд она, по моему мнению, сбивает звучание. Вся тональность пьесы перевешивает весы восприятия в сторону «романа об однополой любви». Боюсь, что Ирина Горюнова, расставляя психологические ловушки своим персонажам, сама угодила в одну из них — ведь почти все герои романа не способны выбраться из западни, в которой им и больно, и сладко. Вот и автор с постоянством, напоминающим мазохизм, и с удивительной психологической точностью, возвращается к описанию и анализу этих ловушек — а не к прорыву сетей. В итоге в романе больше болезней, чем выздоровлений, больше мук, чем исцелений… и больше одиночества непонятых по причине особенностей физического свойства людей, чем одиночества каждого в мире, лишенном любви и души. При том, что писательница ясно видит, что причины эмоциональной зависимости, заставляющей людей терпеть изощренные унижения, вовсе не в сексуальной ориентации: «И человеком правит страх. Страх оказаться в одиночестве». Но Ирина Горюнова считает, что ничто на свете не способно оправдать унижение человека человеком. В том числе и страх одиночества. Одиночество уходит, когда человек тянется навстречу другим и щедро делится с ними своими душевными и нравственными силами. Появляется смысл и цель в жизни. Так отчего же в романе доминирует тема зависимости, а не тема освобождения?..
Не хочется допускать мысли, что целью Ирины Горюновой было сканирование будней «не таких, как все», или даже их психологические портреты. Роман о тотальной нелюбви и стремлении «исправить» этот мир собственной любовью к ближним — куда более благородная задача. Но, возможно, эта глобальная цель слегка подвела писательницу своей всеохватностью… Скажем, учение агностицизма считает невозможным объективное познание окружающей действительности посредством единичного частного опыта. Касательно романа «У нас есть мы» можно выразиться примерно так: объективное постижение мира тотальной нелюбви не может быть достигнуто силами одного ума, личной эмпирикой одного человека на нескольких частных примерах, сколь бы характерны и броски эти примеры ни были. Зато постичь Любовь намного проще — она ведь одинаково преображает и человека, и толпу. Поэтому самым сильным открытием романа «У нас есть мы» для меня лично явилась его третья часть, посвященная обретению героиней Ириной интереса к жизни, новых ценностных ориентиров, смелого взгляда в будущее и даже упования на воссоздание почти было рухнувшего семейного союза посредством… социальной работы и сеансов космоэнергетики. Секрет этого чуда прост — человек прекратил замыкаться на своих страданиях, обратил взгляд вокруг и увидел, скольким созданиям Божиим хуже, чем ему. Даешь любовь — обретаешь любовь; требуешь любви — обретаешь пустоту и обиды. Закономерность — проще некуда, но как трудно до них додуматься!.. Тяжелому труду открытия этой закономерности и посвящен роман «У нас есть мы».

Елена САФРОНОВА