ЗИНЗИВЕР № 6 (120), 2020

ЯН ПРОБШТЕЙН
Поэт, переводчик поэзии, литературовед, канд. фил. наук, доктор литературоведения (Ph. D.), профессор кафедры английского языка и литературы (Touro College, New York). Родился в 1953 году. Составитель, редактор, автор предисловия, комментариев и один из ведущих переводчиков книги «Стихотворения и избранные Cantos» Эзры Паунда (1 т., СПб, Владимир Даль, 2003) «Стихотворения и поэмы» Томаса Стернза Элиота (М., АСТ, 2013), «Полное собрание пьес и стихотворений Т. С. Элиота» (СПб.–Москва: Азбука-Иностранка, 2019), «Испытание знака», Избранные эссе и стихотворения Чарльза Бернстина (М.: Русский Гулливер, 2020). Участвовал в издании «Собрания стихотворений» Дилана Томаса (М.: Рудомино, 2015), автор 12 книг стихов и нескольких книг эссе и литературоведческих исследований на русском и английском языках. Стихи, переводы, эссе и статьи печатались также в журналах «Новое литературное обозрение», «Иностранная литература», «Новый мир», «Крещатик», «Новая юность», «Prosodia», «Арион», «Плавучий мост», «Квадрига Аполлона», «Гвидеон», «Поэзия», «Новый Журнал», «Континент», «Стрелец», «Время и Мы», «Семь искусств», в электронных изданиях «Лиterraтура», Textonly, Gefter.ru, Textura.by, «Облака», «Сетевая словесность», в альманахах «Новая кожа», «Зарубежная Россия», «Связь времен» и в других периодических изданиях. Всего около 500 публикаций.



Т. С. ЭЛИОТ:
ОТКРЫТИЕ СТАРОГО СВЕТА 1910—1922

В статье «Влияние пейзажа на поэта» (1960) Элиот писал о «Драй Сэлвейджес»: «Вы заметите, что это стихотворение начинается там, где я начинал, на Миссисипи, и заканчивается там, где я и моя жена собираемся закончить <жизнь>, в приходе церкви крохотной деревушки в Сомерсете».[1] «Открыв» Старый свет, Элиот еще долго оставался американцем, хотя блестяще образованным и весьма восприимчивым к европейской культуре. Если в первой половине своей жизни он, подобно Генри Джеймсу, был в своем творчестве американцем, открывающим Европу, то во второй половине жизни Нобелевский лауреат и влиятельный критик Элиот стал как бы европейцем, если не англичанином, заново открывающим Америку. При этом Эзра Паунд остался по сути американским поэтом, повлиявшим на американскую поэзию, чьи «Кантос», если не породили, то дали толчок нескольким крупнейшим направлениям современной американской поэзии — так называемому «исповедальному направлению», одним из ярчайших представителей которого был Роберт Лоуэлл, Луису Зукофски (1904–1978), который написал цикл «А», навеянный Кантос. Оказал Паунд влияние и на «поэтов Блэк Маунтэн» (Black Mountain) и прежде всего на Чарльза Олсона (1910–1970), в 1950 году опубликовавшего эссе-манифест «Проективный стих», причем Олсон сам пишет, что толчком к написанию этой статьи послужило общение с Паундом в больнице св. Елизаветы и его «Пизанские кантос», с которыми Олсон ознакомился в рукописи.[2] Общепризнано, что поэзия Паунда до сих оказывает влияние на развитие американской поэзии в большей степени, нежели поэзия других модернистов или даже постмодернистов. Американская поэзия продолжает традиции Паунда и Уильямса, не Элиота, к которому были близки, хотя и преодолели его влияние, как раз англичане — Уистен Хью Оден, Луис Макнис, Стивен Спендер, написавший об Элиоте замечательную книгу, отчасти Тед Хьюз, и другие, в частности, поэт Сидни Кейес (1922–1943), поэма которого «Пустыня» (The Wilderness) была, вероятно, навеяна «Бесплодной землей».
Как известно, Элиот отправился в Париж на пароходе и 14 октября 1910 года, как гласит запись, сделанная им в путеводителе «Бейдекера», остановился в Лондоне по дороге в Париж. В Лондон, который спустя 4 года станет его домом, он еще вернется во время пасхальных каникул 1911 года (об этом чуть позже), однако в тот год определяющим и самым счастливым временем в его жизни был Париж. Он остановился в пансионе супругов Касабон, где проживал еще один американец, Генри Уодсворт Лонгфелло Дана, который приехал из Гарварда за два года до этого преподавать английский в Сорбонне, и англичанин Мэттью Причард, искусствовед, который работал в Бостонском художественном музее, знал художника Матисса, с которым впоследствии познакомил Тома Элиота, и английского искусствоведа Роджера Фрая, организатора выставок импрессионистов в Лондоне. С Причардом был знаком брат поэта, Генри Элиот, представивший брата Причарду, который, как и Том впоследствии, слушал лекции Анри Бергсона[3]. С ними у молодого Элиота было немало общих интересов, увлеченность Бергсоном в первую очередь. Кроме того, Причард был увлечен искусством авангарда, кубизмом, однако особенно Томас Элиот сблизился со студентом-медиком Жаном Верденалем, который был увлечен литературой, а не медициной. Верденаль был знаком с Жаком Ривьером, который публиковался в La Nouvelle Revue Française и который впоследствии станет главным редактором этого журнала и пригласит Элиота сотрудничать, в частности, в 1922 г. Элиот опубликует «Письма из Лондона» в Nouvelle Revue Française,[4] и его шурином Анри Альбаном Фурнье (1886–1914), печатавшимся под псевдонимом Ален-Фурнье, блестящим молодым писателем, который стал частным преподавателем Элиота, причем их общение не ограничивалось изучением французского: Ален-Фурнье настоятельно рекомендовал Элиоту не только романы Ш.-Л. Филиппа «Bubu de Montparnasse» (другой роман Филиппа «Marie Donadieu» Элиот прочел в 1911 году), но и стихи Поля Клоделя, Шарля Пеги, прозу Андре Жида и Ф. М. Достоевского. Именно благодаря Ален-Фурнье Элиот прочел по-французски «Преступление и наказание», «Идиота» и «Братьев Карамазовых» зимой 1910–11 г. до того, как был написан «Пруфрок».[5] В свою очередь, и Элиот рекомендовал Ален-Фурнье романы Дж. Конрада, Форда, «Катриону» Стивенсона, что следует из письма последнего, адресованного в Мюнхен Элиоту.[6] Некоторые критики намекают на то, что отношения между Элиотом и Верденалем носили гомосексуальный характер, основываясь, в частности, на том, что последний в своих письмах обращался к Элиоту «Мой дорогой друг» (Mon cher ami), однако точно так же обращался к нему и Ален-Фурнье.[7] С другой стороны, Дана и Причард были гомосексуалистами,[8] однако впоследствии отношение Элиота к ним охладилось, а Причарда он даже называл занудой. Более того, даже в письмах Конраду Эйкену в 1914 г. Элиот высказывал озабоченность тем, что он все еще девственник.[9] В Верденале было подкупающее сочетание серьезности и легкости, причем к литературе он относился гораздо серьезнее, чем к избранной им профессии врача, о которой почти никогда не говорил. Благодаря Ален-Фурнье и, видимо, Верденалю, Элиот ознакомился с трудами консервативного лидера правой партии «Французское дело» Шарля Морраса. Консерватор, анти-романтик и антисемит Моррас считал, что интеллектуалы, в первую очередь литераторы, были порабощены стерильным капиталистическим обществом. В рецензиях «Нувель Ревю» Морраса определяли как «классициста, католика и монархиста». Примечательно, что через пятнадцать лет, в 1927 г., Элиот использует ту же формулировку для определения собственных взглядов. По мнению Верденаля, Шарль Моррас тяготел к монархизму теоретически, но не настолько, чтобы принять участие в этом экстремистском движении на практике.
Пансион на 151 bis на улице Сен-Жак был удобно расположен, так что до Сорбонны и Коллеж де Франс можно было дойти пешком. Он находился между магазином, где продавалась дичь, и рестораном, перед которым прямо на мостовой выставлялись столики. Перед входом в пансион стоял фонарь, над которым был балкон с декоративной оградой из кованного железа, и фонарь освещал ряды ощипанной дичи, висевшие в витрине магазина.[10] Все это, как известно, воплотилось в «Рапсодию ветреной ночи», написанной в марте 1911 г., но опубликованной в 1915 г. в журнале вортицистов «Бласт‑2», который издавали Эзра Паунд и Уиндэм Льюис:

Вдоль тротуаров в лунном свете,
Во власти сложных лунных чар,
Попав в магические сети
И заклинания шепча,
Теряет память ясность, точность,
Границы памяти стираются,
А каждый уличный фонарь,
Как барабан судьбы, взрывается,
Но в темных закоулочках, как встарь,
Полночь сотрясает память,
Как безумец — мертвую герань.

                    (Элиот 2019: 116. Перевод Яна Пробштейна)

Хотя после чтения этого стихотворение в Колумбийском университете 28 апреля 1958 г., Элиот заметил: «Признаю, что герани — Жюля Лафорга, а не мои, боюсь. Я их позаимствовал»,[11] в 1911 г. столь современных стихов на английском никто не писал, даже Эзра Паунд.
Как пишут Нэнси Харгроув и Роберт Кроуфорд, в Театре ду Шатле в мае 1911 года состоялась премьера пятичасового балета «Мученичество св. Себастьяна» по либретто Габриэле Д’Аннунцио на музыку Дебюсси в постановке Михаила Фокина, с костюмами Леона Бакста и с Идой Рубинштейн в главной роли. Рецензенты писали, что Себастьян был «женщиной с гибким и сладострастным телом бледной и сияющей плоти, которая исполняла в полных истомы, чувствительных танцах Крестное Стояние в дикарском и безумном произведении искусства, оставляющем пронзительное впечатление — божественное ли, дьявольское ли — на наше сознание». Жан Кокто сказал просто: «Она восхитительна».[12]
Римский папа запретил работы Д’Аннунцио, а парижский архиепископ заявил, что отлучит от церкви тех, кто ходил на этот спектакль. Точно не установлено, видел ли Элиот этот балет, но он несомненно слышал о нем, так как три года спустя спрашивал в письма друга и бывшего однокурсника и соредактора «Harvard Advocate» Конрада Эйкена: «Никто не рисовал св. Себастьяна в виде женщины, верно?»,[13] посылая ему «Любовную песнь Св. Себастьяна», полную насилия и эротики:

Я вышел бы во власянице,
Пошел бы ночью со свечей
У лестницы твоей молиться,
В кровь иссекать себя часами
Молитвы, пытки и восторга,
На пламя стала б кровь струиться,
И вспыхнула б она, как пламя,
Твоим восстал бы неофитом
И погасил тогда бы пламя,
Чтоб лишь твоим ведомый светом,
За белоснежными стопами
Идти во тьму твоей кровати,
Где кос твоих краса сверкала
На белизне ночного платья.
<…>
Ты все понять тогда б сумела
Излишни были бы слова.
Меня б ты полюбила, ибо
Я б задушил тебя в тот миг —
Ты полюбила б за бесчестье,
Твое бы изувечил тело,
И я, красу твою губя,
Сильней бы полюбил тебя,
Осталась бы прекрасной ты
Лишь для меня на целом свете.

                     (Перевод Яна Пробштейна)

В этом неопубликованном при жизни Элиота стихотворении так же, как и в «Любовной песни Альфреда Дж. Пруфрока», при помощи приема маски, к которому Элиот пришел самостоятельно и вполне независимо от Эзры Паунда, поэт выявляет собственную закомплексованность во взаимоотношениях с женщиной, вероятно с Эмили Хэйл, о чем ниже, выразившуюся в гротескном сочетании эроса и танатоса.
Бесспорно, что самым большим интеллектуальным откровением для Элиота были лекции Анри Бергсона, взгляды которого впоследствии Элиот пересмотрит и найдет его систему незавершенной, в частности, бергсоновское учение о протяженности времени (durée), которое Элиот развивает в «Четырех квартетах». Однако в то время идеями и самим стилем Бергсона восхищались и более искушенные люди, в частности Уильям Джеймс, писавший о «прозрачности» стиля Бергсона, который «соблазняет вас и подкупает… это чудо и он настоящий маг».[14] Говоря о «потоке жизни», Джеймс писал, что по Бергсону, «мысль касается только поверхностей. Она может назвать густоту реальности, но не может измерить ее… нужно нырнуть в поток самому, если хочешь познать реальность».[15] Элиот прочел «Материю и память» и «Творческую эволюцию» на французском, а занятия с Аллен-Фурнье подготовили его к тому, чтобы понимать изысканный стиль философа. Помимо Бергсона в Коллеж-де-Франс в это время преподавал Эмиль Дюркхейм, благодаря которому социология стала полноценной наукой, на основе тогдашних лекций которого впоследствии была написана книга «Примитивные формы религиозной жизни» (1912), которую Элиот прочтет на французском. Коллега Дюркхейма профессор Сорбонны философ Люсьен Леви-Брюль утверждал, что между ментальностью примитивных народов и современных людей существует разница, о чем Элиот впоследствии заметит, что «Леви-Брюль на его взгляд очень ясно очертил разницу между умственным процессом примитивных и цивилизованных народов»,[16] а также психолог Пьер Жане, который читал в Гарварде лекции об истерике в 1906 г., когда он впервые употребил термины «подсознание» и «диссоциация» (обозначавшее психологический разрыв с реальностью) и состоял в переписке с Уильямом Джеймсом. Примечательно, что Элиот, впоследствии использует термин «диссоциация восприимчивости», разобщение мысли и чувства в поэзии, произошедшее, по мнению Элиота, в английской поэзии XVIII–XIX вв. Он утверждал, что единство восприимчивости было в полной мере свойственно поэтам-метафизикам.[17] Элиот отобразил также в стихах подобные моменты психологического разрыва с реальностью, описанные в труде Жане «Неврозы и навязчивые идеи», озаглавив их «Наблюдения» (как впоследствии будут называться и цикл стихов и книга — «Пруфрок и другие наблюдения»: «Женщина, которая выказывала признаки наследственной истерии», а среди затронутых тем были голоса на разных языках и связь между сексуальной патологией и религиозным экстазом. Впоследствии одно из стихотворений 1915 года Элиота будет так и называться «Истерия» (или «Истерика»):

Она все смеялась, и до меня, наконец, дошло, что я причастен к этому хохоту, зубы ее почти исчезли, превратившись во вспышки ракет, пригодных для ротных учений. Я бился в удушье, хватая воздух, и сгинул в темных кавернах глотки ее, сбитый пульсацией невидимых мышц. Старик официант трясущимися руками торопливо разглаживал скатерть в розово‑белую клетку на ржаво‑зеленом железном столе, приговаривая: «Если дама и господин желают пить чай в саду, если дама и господин желают пить чай…» Я решил припомнить мгновения этого дня, если бы только унять удалось колыханье грудей, и все вниманье свое тщательно сосредоточил только на этом.

(Элиот 2019: 126. Перевод Яна Пробштейна)

Вероятно, это «наблюдение» было навеяно жизненным опытом, так как написано оно было уже после того, как Элиот женился на Вивьен Хэй-Вуд, однако начало подобным наблюдениям было положено задолго до этого. В связи с этим небезынтерсно, что в статье «"Бесплодная земля": сотрудничество Т. С. Элиота и Эзры Паунда над [изучением] истерии» Уэйн Коустенбаум пишет, ссылаясь на совместную работу Фрейда и Брейера «Исследования истерии» (1895), что истерия связана также с нарушением речи, как яствует из наблюдением над пациенткой Фрейлейн О:

«…У нее возникло серьезное функциональное расстройство речи. Поначалу было заметно, что ей трудно подбирать слова, а со временем расстройство это стало усугубляться. Вскоре из речи ее исчезли любые признаки правильной грамматики и синтаксиса, она позабыла все правила спряжения глаголов и под конец спрягала их исключительно неправильно, употребляя в основном глаголы в неопределенной форме, образованные от причастий прошедшего времени, и говорила без артиклей. Со временем она позабыла почти все слова и с трудом подбирала недостающие слова из четырех или пяти известных ей языков, поэтому разобрать, что она говорит, было почти невозможно… В те часы, когда она чувствовала себя лучше всего и не испытывала никакого стеснения, она говорила по-французски или по-итальянски. В промежутках между этими эпизодами и теми периодами, в течение которых она говорила по-английски, у нее наблюдалась полная амнезия.[18]

Далее Коустенбаум проводит параллели не только с главой «Игра в шахматы» и монологом Мари Лариш из первой главы «Погребение мертвеца» «Бесплодной земли», но также с «Пруфроком» и с состоянием самого Элиота, начиная с 1918 г., при этом надо учесть, что Элиот работал над «Бесплодной землей», когда сам был на лечении в Лозанне у доктора Виттоза.[19]
Во время пасхальных каникул Элиот посетил Лондон, который и на этот раз не произвел на него особого впечатления. «В Лондоне делаешь вид, что наступила весна», — писал он своей кузине Элеоноре, но «продолжаешь дремать среди кирпичных стен»,[20] — эта фраза впоследствии прозвучит в его стихотворении «Интерлюдия в Лондоне»:

Мы спим среди кирпичных стен,
Между оконных рам живем,
Где в шесть часов по вечерам
Мы с чаем мармелад жуем,
Столь безразличные к ветрам
И к неожиданным дождям,
Несущим благодать садам.

Сигары курим апатично,
К весне идущей безразличны, —
В ней — вдохновенье для цветов,
Разбитой флейты чердаков.

                     (1911. Перевод Яна Пробштейна)

В творчестве Элиота можно проследить, как прямо или косвенно отображены его близкие и дальние странствия, его вояжи под парусом в студенческие годы, отзвук которых слышится уже в «Геронтионе»,[21] его первое путешествие в Старый Свет в 1910–1911 гг., когда во время поездки в Мюнхен в июле 1911, как показал Роберт Кроуфорд, появились первые наброски Пруфрока, известные как «Prufrock’s Pervigilium»[22]:

Смогу ли рассказать, как вечерами
Средь узких улиц я глазел на дым из трубок
Холостяков, склонившихся в окошках?
Когда ж проснулся вечер, уставясь в слепоту свою,
Детей я слышал хныканье в углах,
Когда мамаши вышли подышать,
Вываливаясь из корсетов на пороге,
И газовый рожок дрожал на сквозняке,
Скукожилась на лестнице клеенка.
…… … … … … … … … … … … … …
Когда ж заря пришла в себя
И посмотрела с тошнотой, что разбередила:
Глаза людей и ноги —
Прошаркал я к окну взглянуть на мир,
Послушать, как поет мое безумие на мостовой
(Бормочет и поет навеселе старик слепой —
На стоптанных подошвах грязь множества канав)
Под это пенье мир начал распадаться…
          Родиться бы с корявыми клешнями
          И драпать ото всех по дну морскому.

                     (Элиот 2019: 969. Перевод Яна Пробштейна)

Образы сумасшествия, головокружения, болезни, особенно сильные в первоначальном варианте, вызваны, по мнению Кроуфорда, тем, что в Мюнхене Элиот перенес приступ церебральной анемии, к счастью, в не очень тяжелой форме, и закончилось это возвращением Элиота к поэзии после интенсивных занятий и путешествий.[23]
Не исключено, что именно в Мюнхене Элиот познакомился с Мари Лариш, которая по мужу была герцогиней Мюнхенской и была несчастлива в браке.[24] Тогда же Элиот посетил озеро Штарнбергензее:

Лето нас удивило потоками ливня
Над Штарнбергерзее; мы переждали под колоннадой
И пошли по залитой солнечным светом аллее в «Хофгартен»,
Пили там кофе и почти целый час проболтали.
Bin gar keine Russin, stamm’ aus Litauen, echt deutsch.[25]
А когда я в детстве гостила в доме кузена
Эрцгерцога, тот пригласил меня покататься на санках,
А я испугалась. Мари, сказал он тогда,
Покрепче держись, Мари. И помчались мы вниз.
В горах ощущаешь свободу.
По ночам я часто читаю, а зимой уезжаю на юг.

                     (Элиот 2019: 161–62. Перевод Яна Пробштейна)

Все это, как и многие впечатления от путешествий, заметки в «Бейдекере» и, конечно, интенсивное чтение и занятия, в том числе и буддизмом, санскритом и пали в опосредованной форме воплотились в будущих произведениях Элиота — от «Бесплодной земли» до «Четырех квартетов» и поздних пьес. То же можно сказать и о первом путешествии в Италию, куда Элиот направился из Мюнхена. При нем всегда была записная книжка, в которой он записывал не только впечатления от посещений музеев и соборов, но и делал точные зарисовки. Так, в веронской Сан-Дзено Маджиоре он зарисовал кесонный потолок, который впоследствии появится в главе «Игра в шахматы» «Бесплодной земли». Однако к Венеции, которую Эзра Паунд полюбил с детства, и куда прибыл в 1908 г. изгоем, Элиот отнесся довольно скептически. Это выразилось не только в последствии написанном стихотворении «Бёрбанк с Бейдекером, Блайштейн с сигарой» с весьма недвусмысленным антисемитским подтекстом, но и с записью тех лет, сделанной в дневнике: «Непривлекательное золото» написал он о Palo d’Oro в базилике Сан-Марко, а о Libreria Vecchia (Старой библиотеке): «Впечатляющее здание, которое меня не впечатляет». В целом же, полный идеями Бергсона, он возвращался в Америку, чтобы стать философом.
В Гарварде он изучал санскрит и читал «Бхагават-гиту» в оригинале с профессором Чарльзом Ланманом, пали — с индусом Шрипадом Кришна Белвалкаром, индийскую философию с профессором Джеймсом Вудсом, который впоследствии будет убеждать Элиота вернуться в Гарвард в качестве профессора философии. Он читал «Упанишады» на санскрите, Гераклита на греческом, Канта на немецком, Данте на итальянском и Спинозу на латыни. Все это так или иначе отразится в его творчестве, включая главу «Что сказал гром» из «Бесплодной земли». Он стал президентом философского общества Гарварда, ассистентом кафедры философии, а в свободное время участвовал в театральных постановках, как в Гарварде, так и в доме своей кузины Элеаноры Хинкли, на одной из которых он познакомился и сблизился с Эмили Хэйл (1891–1969), обаятельной и талантливой дочерью унитаристского священника, к которой впервые в жизни испытал глубокое чувство, но этой любви суждено будет остаться платонической. В тот вечер 17 февраля 1913 г. Эмили пела, и Элиот был совершенно ей очарован. Они посещали вместе концерты и оперу, не исключено, что и на «Тристане и Изольде» Вагнера они были вдвоем. Элиот неловко объяснился в любви и был поражен сдержанной, если вообще не безразличной реакцией Эмили, с которой это объяснение было воспринято. Очевидно, и Эмили была застенчива, несмотря на свой артистизм, природную открытость и присущую ей живость в общении. Вероятно, молодые люди были просто неопытны и произошло недоразумение. Впоследствии, когда он уже будет женат на Вивьен Хэй-Вуд, они возобновят дружбу и длительную переписку, которую Эмили Хэйл передала в двенадцати ящиках Принстонскому университету, запечатанных по ее воле до 1 января 2020 года.
В 1914 г. в Гарвард был приглашен Бертран Расселл, который в письме к своей тогдашней возлюбленной Оттолайн Морелл в мае 1914 г. назвал Элиота «самым образованным и сверхинтеллигентным»: «Мой студент Элиот был там — единственный из них цивилизованный, а он сверх-цивилизованный, очень хорошо знает античную литературу, всю французскую литературу от Вийона до Вильдрака и в целом у него безупречный вкус, но у него нет жизненной силы или энтузиазма».[26] Не менее наблюдательным был и Элиот, который впоследствии посвятил Расселлу стихотворение «Мистер Аполлинакс». Описание внешности Расселла включает сексуальность и «заостренные уши», фраза из письма Т. С. Элиота:[27]

Когда мистер Аполлинакс посетил Соединенные Штаты,
От его смеха чайные чашки звенели.
Я вспомнил о робком Фрагильоне, меж берез таившемся когда-то,
И о Приапе, кто спрятался в кустах,
Подглядывая за дамой, качавшейся на качелях.
Во дворце у миссис Флаккус и у профессора Чаннинг-Гепарда в гостях
Он хохотал, как безответственный зародыш, неудержимо,
Его хохот был скрыт глубоко под водою,
Как смех морского старца
Среди коралловых островов,
Когда встревоженные тела утопленников, плывут в зеленом молчании мимо,
Обрушиваясь с пальцев прибоя.
Я искал катавшуюся под стулом голову мистера Аполлинакса

Либо ухмылявшуюся из-за ширмы
С водорослями в волосах.
Я слышал, как по твердой земле кентавр бьет копытом в саду,
Пока его сухая или страстная речь пожирала остатки дня.
«Он, конечно, очарователен» — «Но что он имел в виду?»
«У него заостренные уши» — «Вероятно, он психопат».
«Кое-что из его высказываний можно оспорить безусловно».
От вдовы миссис Флаккус и от профессора Гепарда и его супруги
Помню кусочек лимона и надкушенные макароны.

                     (Элиот 2019: 125. Перевод Яна Пробштейна)

В стихотворении противопоставляется Англия — Новой Англии, в ироничном свете явлены добропорядочные основательные бостонцы: описание профессора Чанинг-Гепарда напоминает Уильяма Генри Шофилда (William Henry Schofield,1870–1920), одного из гарвардских профессоров самого Элиота.[28] Как пишет Гровер Смит, Расселл и Элиот впервые встретились на чаепитии в особняке миссис Гарднер, где присутствовали также гарвардский профессор Б. А. Г. Фуллер с женой. Через два года, познакомившись с ним поближе, Расселл скажет, что Элиот был его лучшим студентом в Гарварде. Все персонажи, включая Расселла, изображены с добродушной иронией, хотя и гротескно, с аллюзиями на Приапа, Иоанна Крестителя и «Саломею» Лафорга.[29] В том же письме к леди Оттолайн Моррелл Расселл описал свой визит к профессору Фуллеру, автору книги «Проблема зла у Плотина»: «Я проводил уик-энд у Фуллера (у того, кто <написал> о Плотине)… У него есть озеро и лес, и всевозможные приятные вещи, и по всем правилам, он сам должен быть приятным, так как он добр по натуре и культурен, но почему-то я говорю про себя: "А все-таки ты осел"[30] …Фрагильон — род улитки (megalobulimus fragilion), обитающей на земле, раковина которой чрезвычайна тонка и хрупка; англ. "fragile" — хрупкий. Приап, бог плодородия и мужской силы подглядывает за дамой, качающейся на качелях с высоко задранными юбками, сродни тому, как изображено на картине Жана-Оноре Фрагонара (Jean-Honore Fragonard,1732–1806) «Качели» (1766), находящейся в лондонской галерее Уоллеса, которую Элиот отметил в своем «Бейдекере» еще во время посещения Лондона во время пасхальных каникул 1911 г. Сам Расселл писал в «Автобиографии»: «У меня был класс из 12 аспирантов, которые приходили ко мне на чаепитие раз в неделю. Один из них был Т. С. Элиот, который впоследствии написал стихотворение об этом под названием "Мистер Аполлинакс"» (Т. 1, 212).[31]
В 1914 году Элиот получил стипендию (феллоушип) для занятий философией в Оксфорде, и в очередной раз пересек Атлантику. Его наблюдения в прозе и в стихах выказывают не только острый глаз, чувство юмора, но и неожиданный, если не трагический ход размышлений и ассоциаций. Так в прозаическом стихотворении «Двигатель», написанном в манере Шарля Вильдрака, он задумывается о том, что случилось бы, если бы корабль затонул:



I

Двигатель молотил и жужжал. Плоские лица американских бизнесменов лежали вдоль рядов кресел на одной плоскости, нарушаемой лишь клиньями коричневых сигар и красными уголками шестипенсового журнала. Пароход был тверд, устремлен и напряжен; выбрав неведомую мотивацию и цели пробиться сквозь туман, он следовал своему курсу; жизнь палубы колыхалась и была безмолвна, как беспокойная чешуйка на гладкой поверхности. Машина была уверена и самодостаточна, как розовый куст, равнодушно оправдывающий бесцельного паразита.



II

После остановки двигателя я лежал в кровати, прислушиваясь, пока шум волн не затих и шарканье ног не замерло. Музыка прекратилась, но губной орган рулевого управления подхватил мотив. Я включил свет лишь для того, чтоб увидеть на стене паука, тугого, как барабан, жизнь бесконечных геологических периодов, сконцентрированных в маленьком пятнышке напряженной апатии у моих ног. «А если корабль пойдет на дно, — я подумал сонно, — он готов и как-то выстоит, ибо он очень древний. Но плоские лица…» Я попытался собрать те туманности в одну форму. Не сумев этого сделать, я, встряхнувшись, услышал, что двигатель вновь заработал, а потом музыку, а потом и топот ног на палубе.

(Перевод Яна Пробштейна)

Ненадолго остановившись в Лондоне, где он приобрел только что вышедший вортицистский журнал «Бласт», Элиот направился в Марбург, намереваясь провести летний семестр за изучением философии и приобрел книгу Гуссерля на немецком. Примечательно, что в статье об Элиоте и Пастернаке «У страха глаза велики: Элиот и Пастернак в начале 1940‑х», Григорий Кружков начинает с ряда неточностей: 1) «Оба <Элиот и Пастернак> в молодости увлекались философией — и едва не пересеклись в одной точке пространства: Пастернак в 1913 году провел несколько месяцев в Марбурге, Элиот приехал изучать философию в Марбург годом позже, в 1914‑м; но начавшаяся война изменила его планы». Элиот приехал изучать философию и писать диссертацию в Оксфорде, а в Марбургском университете зарегистрировался на летний семестр 1914 года по собственному почину. Элиот не просто «увлекался философией», но к тому времени уже выполнил все требования, кроме диссертации, необходимые для получения степени доктора философии, был уже в 1912 г. назначен ассистентом кафедры философии Гарвардского университета и преподавал введение в философию, греческую философию и др. курсы (сохранились планы курсов). Как сказано выше, он был президентом философского общества Гарварда.[32] Он снял комнату у пастора Хаппиха и, несмотря на тревожные вести, наивно надеялся, что войны не будет. Однако 1 августа 1914 года, когда Германия объявила войну России, все изменилось. 3 августа Германия объявила войну Франции, на следующий день немецкая армия вторглась в Бельгию, и Великобритания объявила войну Германии. Французские и российские студенты были задержаны на неопределенное время. Несмотря на то, что США в войну не вступили, Элиоту, как и другим иностранным студентам, пришлось испытать многие тяготы, включая и материальные, так как кредитные билеты, которые у него были, немецкие банки перестали принимать. С большим трудом с несколькими компаньонами он добрался до Франкфурта, затем меняя поезда, добрался до Кёльна, пересек границу, добравшись до Голландии, и, наконец, 20 августа прибыл в Лондон. Он поселился в отеле на площади Бедфорд 28, где было много беженцев из Европы: он слушал французскую, русскую, испанскую, фламандскую и даже японскую речь. Однажды он случайно встретился с Бертраном Расселлом в районе площади Бедфорд. Раселл пригласил его к себе на чаепитие, во время которого они говорили о пацифизме, войне, Германии и ситуации в Европе. Пацифист Расселл, который впоследствии поплатился за свои взгляды штрафом, исключением из Тринити-колледжа в Кембридже и тюремным сроком, не смог убедить своего бывшего студента, который ответил: «Я не пацифист».
Стараниями Эйкена он познакомился с Эзрой Паундом, и два поэта, которых свяжет полувековая дружба, произвели друг на друга весьма благоприятное впечатление. Живший в Лондоне с 1908 года и опубликовавший с полдюжины книг, включая переводы с провансальского и литературоведческий труд «Дух средневекового романа» (The Spirit of Romance, 1910), среди которых выделялась самая современная поэтическая книга на то время «Ответные выпады» (Ripostes, 1912), Паунд приобрел известность и в Англии, и в США, будучи фактическим зарубежным редактором журнала «Поэзия» (Poetry), который основала Хэрриэт Монро. У Паунда, который к тому же был в то время литературным секретарем У. Б. Йейтса, было редкое качество — умение не только оценить по достоинству произведение другого, даже не очень близкого себе автора, но и всячески помогать талантам. Немедленно оценив «Пруфрока», Паунд написал Хэрриэт Монро: «Он прислал лучшее из всех стихотворений, которые я до сих пор читал или видел у американца. […] Он единственный из известных мне американцев, кто прошел, как я это именую, адекватную подготовку для писательства. Он действительно научился всему сам, равно как и самостоятельно модернизировал себя. Другие подающие надежды молодые люди преуспевают в чем-то одном, но никогда в том и другом сразу… Молюсь Богу, что это не станет единственным и уникальным успехом».[33] Реакция Хэрриэт Монро, однако, была весьма сдержанной, если не скептичной, и Паунду пришлось приложить немало усилий, чтобы ее убедить: «М‑р Пруфрок "не кончает хорошо". Это картина поражения, персонажа, который проигрывает, и было бы артистически фальшиво закончить все на победной ноте. Мне не нравятся строки о Гамлете, но они написаны давно, дороги Т. Э., он от них не откажется, и это единственный отрывок стихотворения, который понравится читателям уже при первом его чтении; не думаю, что он принесет много вреда. Об остальном: сатирический портрет пустой жизни не может превратить квинтэссенцию этой пустоты, м‑ра П., в героя, излучающего огонь и свежий воздух».[34] В конце концов «Пруфрок» был опубликован в июньском номере журнала «Поэтри» за 1915 год со следующей биографической заметкой: «Мистер Т. С. Элиот, молодой американский поэт, проживающий в Англии, который до сих пор ничего не опубликовал в этой стране».[35]
Молодой американский поэт тем временем поспешил в Оксфорд, который подобно Марбургу, был средневековым университетским городом, впоследствии несколько разросшимся из-за развития промышленности, обрастая пригородами, которые писатель и карикатурист Макс Биирбом охарактеризовал в 1911 г. как «те трущобы, которые связывают Оксфорд с остальным миром».[36] Оксфорд опустел из-за войны: в основном из высшего класса студенты Оксфорда считались идеальными британскими офицерами (и многие впоследствии пали на фронтах Первой Мировой войны). Из 50 студентов Мёртон-колледжа, где предстояло учиться Элиоту, было шестеро американцев, два канадца и четыре индуса. Там же Элиот столкнулся со старым приятелем Скофилдом Тэйером, будущим основателем журнала «Дайал», с которым Элиот учился вместе в академии Милтон и в Гарварде, и который приехал в оксфордский колледж Магдалены изучать философию. Когда Элиот приступил к занятиям в Мёртоне, философ Ф. Г. Брэдли (Francis Herbert Bradley; 1846–1924), автор труда «Видимость и реальность» (1893), был еще активен и в 1914 году опубликовал «Эссе об истине и реальности», в котором полемизировал с Уильямом Джеймсом и Бертраном Расселлом. Коллеги, однако, включая руководителя (тьютора) Элиота Гарольда Иоахима, тщательно охраняли покой мэтра, ограждая его от назойливых студентов, а Элиот был скромен и даже застенчив в подобных вопросах, так что встречи между автором будущей диссертации «Опыт и познание в философии Ф. Г. Брэдли» и философом не произошло. С потомком эмигрантов‑евреев из Венгрии Иоахимом, автором труда «Природа истины» (1908), в котором Иоахим полемизировал с Бертраном Расселлом, разбирая труды Аристотеля, Декарта, Спинозы и Брэдли, Элиот изучал «Метафизику» Аристотеля на греческом, а впоследствии и «Вторую аналитику», посещал его лекции по «Никомаховой этике». Иоахим настаивал на ясности изложения, правя работы Элиота, призывая того избавляться от литературных аллюзий и цветастых метафор. С другой стороны, впоследствии он написал отзыв об Элиоте как о «человеке исключительных способностей», хваля его «основательное знание древнегреческого», он писал, что «его американский студент был глубоким ученым и отличным во всех отношениях».[37] Помимо Иоахима, Элиот слушал лекции профессора Колингвуда «О душе» Аристотеля и профессора Стюарта о Плотине, причем в классе последнего было всего два студента — Элиот и молодой студент-классицист Доддс (примечательно, что впоследствии Доддс станет профессором Бирмингемского университета, где будет также преподавать отец У. Х. Одена, и молодой поэт будет посылать свои новые стихи Доддсу, весьма прислушиваясь к мнению последнего). Они сблизились, и Доддс, который тоже писал стихи, как-то пригласил Элиота на заседание группы поэтов «Котери», где были уже печатавшиеся поэты, тяготевшие, однако, к викторианской и георгианской лексике. Среди них был и молодой студент Оксфорда Олдос Хаксли, которому тогда исполнился 21 год. Элиот прочел «Любовную песнь Альфреда Дж. Пруфрока», и как вспоминал Доддс, «мы были ошеломлены, и да, несколько озадачены, но взволнованы более, чем озадачены». Как писал Элиот Конраду Эйкену, «Оксфорд очень мил, но я не хочу омертветь»,[38] a еще раньше писал ему о том, что «устал от профессоров и их жен, добавляя, что ненавидит университетские городки и университетских людей».[39]
Уиндэм Льюис собирал новый номер журнала «Бласт», в который взял «Рапсодию ветреной ночи» и «Прелюдии», но отверг «Балладу о большой Луизе» (очевидно, вариант «Ballade por la grosse Lulu») и «Триумф Чуши» (первое зафиксированное в Большом оксфордском словаре (OED), употребление слова «bullshit», которое, однако, в то время явно обсценного характера не носило, перевести его можно скорее как «чушь» или, в крайнем случае, «херня») по цензурным и эстетическим соображениям, говоря о том, что не принимает слова, оканчивающиеся на «-Uck», «-Unt» и «-Ugger»:

Дамы, чьего добивался внимания,
Если заслугам моим грош цена,
Если бесцветен, подвержен влиянию,
Оригинальность моя не видна,
Коль изощрен я, заумен, бесплоден,
Со вкусом негодным, как говорят,
Однообразен, капризен, негоден, —
Ради Христа, засуньте их в зад.

<… >

Дамы, коль речи мои столь шумливы,
Коль милый фигляр я, орущий столь громко,
Что люди кричат: «Этот слишком ретивый»,
Коробка игрушек в руках у ребенка:
Львы плотоядны, а пушки дымливы,
И двигатели, что только чадят, —
«Все штуки и шутки его столь глумливы», —
Ради Христа, засуньте их в зад.

Когда же ты серебряной стопой
Пройдешь среди Теорий, что лежат
Разбросаны средь трав, тогда, друг мой,
Ты ради Христа, засунь их в свой зад.

                     (Перевод Яна Пробштейна)

Томас Элиот нашел, что ответ Льюиса был до разочарования «пуританским». На вечеринке у Скофилда Тэйера он познакомился с молодой энергичной Вивьен Хэй-Вуд, подругой сестры Тэйера Люси. У нее был «танцевальный дар», как выразился Элиот, который сам любил танцевать. Как потом выяснилось, она была помолвлена со школьным учителем Чарльзом Баклем, но помолвка была расторгнута по настоянию матери жениха, которая нашла Вивьен «психически ненормальной». У сестры Тэйера и брата Вивьен Мориса сложилось впечатление, что Скофилд ухаживал за Вивьен, и они ходили друг другу в гости, на танцы, Тэйер приглашал ее в ресторан, но она хотела ускорить дела. Скофилд, однако, был более сдержан и перед отъездом в Америку по окончании учебного года в июне так и не сделал предложения. Впоследствии она напишет письмо Скофилду, что он глубоко пожалеет о своем решении, а Чарльзу Баклю пошлет книгу своего мужа. Для Элиота этот брак был стремлением избавиться, наконец, от своей закомплексованности, застенчивости и девственности, а для Вивьен, стремившейся реализовать свои матримониальные планы, — нечто вроде реванша над отвергнувшими ее женихами. Изначально Паунд не имел к этому отношения, но узнав о готовящемся браке, поддержал нового друга, стремясь спасти того для поэзии, оберегая его от унылой профессорской жизни (впоследствии дипломатическую роль посредника в осложнившихся отношениях между отцом Томаса Элиота и поэтом возьмут на себя Бертран Расселл и Паунд). 26 июня 1915 года, известив родителей письмом, в весьма узком кругу друзей и родных Томас Элиот и дочь академика живописи Вивьен Хэй-Вуд вступили в брак. Бертран Расселл, также принявший участие в судьбе молодых и даже предоставивший им жилье и оказывавший материальную помощь, поначалу думал, что брак этот был обречен, хотя потом изменил свое мнение. Когда Расселл и Вивьен стали любовниками точно не установлено, но она вскоре написала Скофилду Тэйеру, что «Берти по уши в меня влюблен»,[40] что не могло ей не льстить. Выдающийся философ, замечательный оратор, аристократ, сын виконта Расселл был известным дон-жуаном, и находился в связи с несколькими женщинами одновременно, включая замужних леди Оттолайн Моррелл и Констанс Мэллесон.
В тот же день, 26 июня 2015 г., Элиот получил извещение о том, что утвержден ассистентом кафедры философии, от чего отказался. Почти полвека спустя Элиот напишет, что все, что он хотел от Вивьен, это: «Легкая интрижка, но я был слишком застенчив и непрактичен, чтобы добиться этого с кем бы то ни было. Полагаю, что я убедил себя в том, что был влюблен в нее, потому что хотел сжечь корабли и остаться в Англии. А она убедила себя [также под влиянием Паунда — Я. П.], что она спасет поэта, задержав его в Англии… Брак не принес ей счастья… Меня же он привел в то состояние духа, из которого появилась "Бесплодная земля"».[41]
Расселл написал родителям о блестящих перспективах для их сына и как поэта, и как критика, и как преподавателя, добавив, что со старой компанией вортицистов Томас Элиот почти не общается (что было неверно). Отец Генри Уэйр Элиот старший, листая «Бласт» заметил, что удивлен «количеством лунатиков в мире, которые оказывают поддержку подобным журналам».[42]
Знали бы родители, что помимо общения со скандальными вортицистами, сын вскоре станет завсегдатаем салона леди Оттолайн Моррелл, жены либерального члена парламента Филипа Моррелла, в ее загородном доме в Гарсингтон-мэнор. С некоторыми из них Элиот был уже знаком, например, с Олдосом Хаксли. Завсегдатаями Гарсингтона помимо Расселла были Джулиан и Джульетта Хаксли, художественный критик Клайв Белл, член группы Блумсберри, прозаик Д. Лоуренс, роман которого «Радуга» был конфискован полицией как непристойный, Литтон Стрэйчи и многие другие представители художественной богемы. Примечательно, что в июне 1917 года, когда Элиот уже стал завсегдатаем Гарсингтона и группы Бумсберри, салон Оттолайн Моррелл посетил направлявшийся во Францию Н. С. Гумилёв, остановившийся в доме журналиста, переводчика и критика К. Бехгофера, с которым познакомился в «Бродячей собаке» в 1914 г. Бехгофер познакомил его с У. Б. Йейтсом, Вирджинией Вулф, Олдосом Хаксли, Д‑Х. Лоуренсом, Г. К. Честертоном, критиком Р. Фраем и даже первым биографом Паунда Д. Курносом, но нет документальных данных, подтверждающих то, что Гумилёв встречался с Элиотом или Паундом, хотя интервью с Гумилёвым было опубликовано в журнале «Новый век» (New Age), постоянным сотрудником которого был Паунд. Небезынтересно, однако, что вскоре стихи Паунда и Элиота начал переводить Михаил Зенкевич.
Леди Моррелл, нашедшая стихи Элиота, которые показал ей Расселл, весьма примечательными, но самого поэта слишком формальным и вежливым и просто скучным, дала ему кличку «гробовщик» («undertaker»), недоумевая, откуда берется его «неврастеническая поэзия». Она хотела, чтобы он говорил раскованнее, и заговорила с ним на французском, что не принесло желаемых результатов, хотя все же было лучше, чем общение на английском, и нашла, что «американцы не менее чужеземцы, чем немцы».[43] Вивьен же на ее взгляд была вульгарна, представляя собой тип «испорченного котенка» с плохими манерами.[44]
Тем не менее, Элиот станет непременным участником обоих салонов, Моррелл и Вирджинии Вулф, с которой с течением времени у него установятся довольно близкие, доверительные отношения, что видно из дневников Вулф и из их переписки, и таким образом станет частью литературно-художественной элиты к неудовольствию Паунда.
Стараниями Эзры Паунда, который даже принял финансовое участие, книга «Пруфрок и другие наблюдения» была опубликована в Англии Хэрриет Уивер, которая стала издателем журнала «Фривумэн», переименованного по настоянию Паунда в «Эгоист», при котором вскоре было создано издательство специально для публикации романа Джойса «Портрет художника в юности». Книга Элиота с несколько непоэтичным, но точным названием «Пруфрок и другие наблюдения», так как Элиот считал в те годы, что поэту следует воздерживаться от моральных суждений, а его роль — это роль наблюдателя, была посвящена памяти Жана Верденаля, погибшего в 1915 году, с которым была связана самая счастливая пора жизни Элиота. Следует отметить, что и Паунд в то время посвятил свои воспоминания Анри Годье-Бжеска, талантливому скульптору, своему близкому другу, также погибшему на Первой Мировой войне.
Книга «Пруфрок и другие наблюдения» вызвала противоречивые рецензии — от положительных до резко отрицательных. В лондонском «Инглиш ревью» критик Эдгар Джепсон писал о «новой форме», выраженной в новой музыке»,[45] но в «Литературном приложении Таймс» заметили, что «книга имеет слишком маленькое значение для кого бы то ни было, даже для самого Элиота».[46] Писательница Мэри Синклер утверждала, что «Любовная песнь Пруфрока» — «песня, которую мог бы спеть Бальзак, если бы он писал стихи»,[47] а критик Артур Во написал в «Квортерли ревью», что это стихи «пьяного раба, выставленного как предупреждение в семейной зале».[48] Отвечая ему в статье «Пьяные илоты и м‑р Элиот», опубликованной в июньском номере журнала «Эгоист», Паунд ехидно заметил: «С каких это пор илоты начали читать Данте и Марло? С каких это пор илоты начали создавать новую музыку, новую утонченность, новый метод превращения старых выражений в новые?»[49] Примечательно, что в своей лекции «Границы критики», впоследствии опубликованной, говоря о книге «Интерпретации» (Interpretations), в которой двенадцать молодых тогда английских критиков проанализировали по одному стихотворению по своему выбору, Элиот охарактеризовал такой подход как «тип критики выжимания лимона».[50] Причем, говоря о разборе «Песни Любви Альфреда Дж. Пруфрока», Элиот заметил, что сам удивился, узнав, что «туман каким-то образом пробрался в гостиную… Однако анализ «Пруфрока» не был попыткой найти истоки в литературе или в более темных глубинах моей жизни; это была попытка выяснить, какой смысл у этого стихотворения, не важно, подразумевал ли я это или нет. И за это я благодарен».[51] Далее Элиот пишет, что «иногда объяснения… могут вовсе отвлечь нас от стихотворения как поэзии, вместо того, чтобы вести нас по направлению к пониманию».[52]
В это же время и Элиот пишет несколько важных статей, в частности, «Размышления о верлибре», в которой утверждал, что нет разницы между традиционным, или как он выразился, «консервативным» стихом и верлибром: «есть лишь хорошие стихи, плохие стихи и хаос»,[53] приводя в качестве высоко организованного свободного стиха, стихотворение «Набережная» Т. Э. Хьюма и отрывок из «Близ Перигора» Паунда. Другая статья была посвящена Паунду и называлась «Эзра Паунд: его метрика и поэзия». Говоря о том, что Паунд, писавший докторскую диссертацию о Лопе де Вега и отказавшийся от академической карьеры и «мертвечины американских университетов ради активной творческой жизни»,[54] Элиот, вероятно, подразумевал и себя. Он говорил об обширных и глубоких знаниях Паунда, но утверждал, что для понимания его стихов читателю не обязательно знать провансальскую, испанскую, либо итальянскую поэзию — стихи говорят сами за себя. Далее Элиот пишет, что если поэт, освоивший все формы от сонета до канцоны, тем не менее избирает верлибр, значит, содержание требует новой формы, прежде всего, отказа от пятистопного ямба ради новой музыки. Среди стихотворений Паунда, полностью процитированных Элиотом, была «Девушка»:

ДЕВУШКА

Вошло в мои руки дерево,
По рукам заструился сок,
Вросло в мою грудь дерево —
Кроной вниз,
Как руки, ветви растут из меня.
Ты — это дерево,
Ты — это мох,
Ты — фиалки на ветру в высоте,
Дитя — в высоте — это ты,
Но все это — глупость для мира.

                     (Перевод Я. Пробштейна)

При этом Паунд, много сделавший для пропаганды верлибра в Англии и в США, за плохие верлибры ответственности нести не может. «Каждый поэт, — добавлял Элиот, — кто продолжит писать после двадцати пяти лет (букв. пережив свое двадцатипятилетие), должен заняться гораздо более длинным произведением»,[55] очевидно имея в виду «Кантос», первые три, так называемые «Протокантос» или Ur-Cantos, вскоре будут опубликованы в журнале «Поэтри».[56]
В «Эгоисте» Элиот опубликовал ряд статей под псевдонимом «Apteryx» (букв. «бескрылый», вероятно, ставший впоследствии одним из основных образов «Пепельной среды»). Противопоставляя Паунда, Джойса, Льюиса и Жана де Бошера (на французском) косности и мертвечине «Антологии Георгианской поэзии», Элиот также обратил внимание на стихи Марианны Мур, которую тогда лично не знал, но стихи которой были опубликованы в антологии «Другие», где была также и его подборка. В поэзии Мур он увидел качества, родственные тем, которые восхищали его в Лафорге, говоря, что благодаря тому, что она была американкой, мисс Мур смогла избежать «диеты» английской поэзии XIX века, добавляя, что Генри Джеймс и Джозеф Конрад также были иностранцами.[57] В то же время, размышляя о национальных литературах в ряде статей, опубликованных в журнале «Атенеум», он писал, что в ирландской литературе были заметны «грубость и эгоизм», хотя эти качества в некоторых произведениях Йейтса и в «Улиссе» Джойса «вырастали до уровня величия».[58] Сравнивая романтиков Англии и Германии, Элиот полемично утверждал, что в английском романтизме, на его взгляд, видны черты декаданса, хотя и «декаданса гения» в стихах Вордсворта, «незрелость гения» в стихах Шелли и Китса, а немецкий романтизм Гёте, по крайней мере, явил черты «совершенно пробудившегося интеллекта».[59] Затем, обратившись к шотландской литературе, Элиот заметил, что она в чем-то «была сродни книжной культуре Новой Англии», с которой он расстался — она стала провинциальной. «Основа литературы — единый язык», — писал Элиот, рассматривая Америку, Шотландию и Ирландию как периферию. Теперь он предостерегал против «нетерпимого и фанатичного духа» Шарля Морраса, который считал, что «непереваренные иностранные влияния» угрожали французской литературе.[60] Американцем, преодолевшим провинциализм и ставшим европейцем, Элиот считал Генри Джеймса.
28 июня 1918 года произойдет знаменательная встреча между Элиотом и Леонардом и Вирджинией Вулф, вылившаяся в непростую дружбу из-за сложности характеров, трудностей, которые испытывал Элиот в то время, неправильно истолкованных впоследствии Вирджинией. Однако несомненная симпатия и уважение друг к другу двух выдающихся представителей модернизма явились залогом духовной близости и важного сотрудничества. Хотя формально Леонард написал Элиоту, идея пригласить его принадлежала Вирджинии Вулф, которая разыскала адрес Элиота. Она записала в своем дневнике, что Элиот «изысканный, культурный, сложный молодой американец, говорящий так медленно, что каждому слову, похоже, придается особенное значение. Но под этой внешней видимостью, очевидно, что он весьма интеллектуален, нетерпим, с твердыми взглядами и поэтическим кредо». Она сожалела, что Элиот считает Паунда и Льюиса большими поэтами или по крайней мере, как он выразился, «интересными писателями». На ее взгляд, Элиот верил «"в живые фразы" и их отличие от мертвых; он пишет с крайним тщанием, соблюдая синтаксис и грамматику, и так создавая эту новую поэзию, расцветающую на стебле древнейшей».[61] В то время они организовали издательство Хогарт пресс, в котором будет издана книга «Стихотворения» 1920 года, в которую он включит и «Гиппопотама», и два стихотворения о Суини, и «Шепотки бессмертия», и «Воскресную заутреню мистера Элиота». Элиот писал мало, показывал еще меньше, а публиковал и того меньше, подвергая все написанное им строжайшему отбору. В свете этого многие высказывают сомнения в целесообразности последующих публикаций юношеских стихотворений поэта Кристофером Риксом из тетради «Изобретения (или выдумки) Мартовского Зайца»,[62] в свое время подаренной американскому другу и покровителю Джону Куинну и потерянной после смерти последнего, но уже после смерти Элиота найденной и переданной в отдел редких рукописей коллекции Берга Нью-Йоркской публичной библиотеки. Элиот писал Дэниэлу Вудварду, что не сожалеет, что эта записная книжка и рукописный полный вариант «Бесплодной земли» исчезли <после смерти Куинна>: «Не испытываю сожаления, что этот <машинописный текст> [то есть рукопись «Бесплодной земли»] и записная книжка исчезли. Неопубликованные стихотворения из записной книжки были недостойны публикации.[63] Тем не менее, в 1971 г. вторая жена Элиота Вэлери при участии Эзры Паунда опубликовала факсимильное издание «Бесплодной земли» с правками Паунда (и Паунд даже приехал на презентацию в Нью-Йорк фактически за год до смерти), а потом Кристофер Рикс опубликовал книгу Inventions of the March Hare (Harcourt Brace, 1996), при участии Вэлери Элиот.
Работа на износ, болезни и нервные срывы Вивьен, как бы подтверждающие верный диагноз матери первого жениха Чарльза Бакла, не могли не сказаться и на Элиоте. Большим потрясением явилась для него смерть отца в 1919 году — видевшего сына профессором философии Гарварда и тяжело, до разочарования и отчуждения, переживавшего решение сына порвать с академической карьерой во имя сомнительного стихотворства. Все это привело к усталости и нервным срывам самого Элиота, которому требовался отдых и смена обстановки, чему способствовала его поездка во Францию. С Эзрой и Дороти Паундами Элиот бродил по Провансу. Там в замке Эксидёй он удивил Паунда, как тот потом написал в Канто XXIX, заменив имя:

И Арнаут повернулся и над ним
Узор волны был в камне,
Нависшей конусом и так застывшей,
А выше — башня из добротно тесаного камня,
И молвил он: «Страшусь я жизни после смерти»
и помолчав:
«Вот, наконец, и я потряс его».[64]

                     (Перевод Яна Пробштейна)

Тогда же Элиот показал Паунду стихотворение «Геронтион», которое, явилось подступом к «Бесплодной земле». Tак же, как и статьи, написанные в те годы, которые были не просто размышлением критика о поэзии, как бы ни были они противоречивы, а «по капле перелиты» в стихи. После того, как Паунд присоединился к Дороти, Элиот в одиночку осмотрел первобытные наскальные рисунки в пещере Мадлен, о чем он тоже напишет в программной статье «Традиция и индивидуальный талант», о которой ниже. Все основные статьи, написанные в те годы, включая и полемичную «Гамлет и его проблемы» войдут в первую книгу эссе «Священный лес» (1920). Впоследствии Элиот будет постоянно уточнять понятие «внеличностной поэзии» и свое отношение к Шекспиру, Милтону и Шелли, но как правильно в свое время отметил А. М. Зверев, пожалуй единственный из советских литературоведов, воздавший должное Элиоту как поэту и критику, речь шла о борьбе с эпигонами романтической поэзии, символизма, о выстраивании иерархии, об определении «классика как выразителя духа всего народа».[65] При этом теория «объективного коррелята», сформулированная впервые в «Гамлете», идет, на мой взгляд, не только от учения Ф. Г. Брэдли, как справедливо полагает А. Аствацатуров,[66] но и от идей Джона Китса, цитату из письма Бейли которого он с восхищением приводит в эссе «Шелли и Китс», когда тот пишет о "Смирении и способности подчиняться".[67] Так как Элиот говорит в этой статье и о «блестящих наблюдениях» в других письмах Китса, нелишним будет вспомнить и об «отрицательной способности» (negative capability) из письма братьям Д. и Т. Китсам, то есть имеется в виду «способность находиться во власти колебаний, фантазий, сомнений, не имея привычки назойливо докапываться до реальности и здравого смысла»,[68] что в свете предыдущего письма, а также письма Рейнольдсу от 3 февраля 1818 г. о том, что «поэзия должна быть высокой и ненавязчивой, такой, чтобы, проникая в душу, потрясала или изумляла ее не своими приемами, а внутренней сутью»,[69] наводит на размышления о связи между идеями Китса и теориями «объективного коррелята» и «внеличностной поэзии». Как полагает Кроуфорд, Элиот «приписал Шекспиру те трудности, с которыми ему предстояло столкнуться самому… как выразить чувства».[70]
Книга «Священный лес» будет опубликована в 1920 г., сначала в Англии, а потом в США издательством «Кнопф» (Knopf). Эзра и Дороти помогали вычитывать корректуру. В то же время и другие статьи Элиота из этой книги, например, «Филип Мэссингер», указывали не только на теоретические размышления Элиота-критика, но и на выработку установок поэта:

«Незрелые поэты подражают; зрелые поэты крадут; плохие поэты обезображивают то, что берут, а хорошие поэты улучшают это, или по крайней мере, делают из этого нечто иное. Хороший поэт переплавляет свою кражу в целостное чувство, которое неповторимо, совершенно отлично от того, откуда было вырвано; плохой поэт швыряет это туда, где нет связи. Хороший поэт обычно заимствует у поэтов, удаленных во времени либо из чужих языков, либо отличающихся по интересу. Чапмэн заимствовал у Сенеки, Шекспир и Уэбстер у Монтеня».[71]

Однако долгое вынашивание замысла новой поэмы также добавило раздражения и тревоги. Материал не переплавлялся в единое целое. Когда он показал 5 февраля 1921 года Уиндэму Льюису черновик новой поэмы в четырех частях, тот заметил общему приятелю Сиднею Шиффу, что она «не только хороша, но это совершенно новый подход», однако Элиот был не удовлетворен. В августе 1920 Элиот собирался провести отпуск во Франции с Олдингтоном, но тот отказался, и напарником Элиота стал Уиндэм Льюис, остроумный и увлекательный собеседник, по собственному замечанию поэта. Тогда же произошла и первая встреча Элиота и Джойса в Париже. Вчетвером — так же с художественным критиком Фрицем Вандерпилом — они обедали в ресторане. Автор «Улисса» был на шесть лет старше Элиота, и несмотря на свою сдержанность, произвел сильное впечатление на поэта. Джойс, как писал Элиот через несколько дней Шиффу, «довольно тихий, но довольно категоричный в суждениях… (и по моему убеждению, как у всех выдающихся людей), осознает собственное значение. Его степенность кажется скорее протестантской, чем католической. Он очевидно тот человек, который написал свои книги — то есть он производит впечатление достаточно важного персонажа»[72]. В дальнейшем между Джойсом и Элиотом установятся достаточно близкие отношения, так что следующие главы рукописи «Улисса» писатель будет посылать поэту, позаимствовавшему у него метод «остранения» мифа, скрытых цитат и аллюзий, которыми будет пронизана «Бесплодная земля», в том числе и на «Улисса». Как он сам писал в своей рецензии на роман «Улисс», опубликованной в журнале «Дайал» (ноябрь 1923):

«Используя миф, умело внедряя параллель между современностью и древностью, г‑н Джойс применяет метод, которые и другие обязаны применять вслед за ним. Они будут считаться не подражателями, а скорее, будут сродни ученым, которые используют открытия Эйнштейна, занимаясь своими собственными, независимыми, дальнейшими изысканиями».[73]

В течение короткой поездки Вивьен умудрилась написать несколько писем и открытку, как всегда, жалуясь на здоровье, при этом отпуская эротические намеки и шутки, ее излюбленный метод, которым она пользовалась и в отношениях с Тэйером и Расселлом. Тем не менее черновой вариант первых двух глав, особенно главы, которая первоначально была озаглавлена «В клетке», а впоследствии переименованной в «Игру в шахматы», привел ее в восторг, но она настояла чтобы он исключил строку «Слоновой кости человечки — наше общество теперь», показавшуюся ей намеком на ее взаимоотношения с Расселлом. В стихотворении «Смерть герцогини» из факсимильного первоначального варианта, где есть также намек на Хэмстед, лондонский район, где Вивьен жила до замужества с родителями, и на лондонский район Мэрилебон, где в 1916 году Элиоты одно время снимали квартиру, эта строка сохранена:

У жителей Хэмстеда — шелковые шляпы
В воскресный полдень все идут на чай
В субботу теннис на газоне, после чай
А в понедельник — в город, после чай.
Что чувствовать и думать ежечасно
Им объясняют типографской краской
Что чувствовать и думать знают все
Жители Хэмстеда, вечно кружащиеся на колесе.

<… >

II
По вечерам люди торчат на мосту,
Как связки лука, подвязанные к потолку.
На площади льнут друг к другу, как снопы на току
<…>
У нас будут мраморные полы
И в твоих волосах играть будет пламя,
И не будет ступенек ни вверх, ни вниз перед нами.

Люди, льнущие на площади друг к другу,
Обсуждают вечерние новости и птичьи дела прочие.

У моих мыслей есть хвосты, но нет крыльев сегодня ночью.
Они свисают с люстры пучками
Или падают на пол одна за другой.
Ее волосы вьются огненными язычками
Под расческой — волей, воспламененной словами,
А потом все стихает, поглощенное тишиной.

«У тебя полюбить меня есть причина, я впустила тебя в сердце
До того, как ты соблаговолил попросить ключик от дверцы».

Обернулась, стоя спиной и готовясь задать вопрос,
Руки свои обнажила, ладонью пригладив вихри волос
И вспыхнуло пламя там, где она провела рукой.

<…>
А если б я сказал: «Люблю тебя», довелось
Нам музыку вдохнуть, и на охоту мы, как встарь, пойдем?
Рука расслабится, ведя расческу вдоль волос?
Когда служанке завтра двери отопрем,
Мы испугаемся иль зададим вопрос?
Ужасно одному, но мерзко быть вдвоем.

А если я скажу: «Люблю тебя», вздохнем
Расслабится ль рука, ведя расческу вдоль волос?
Но как ужасно, что все будет, как всегда!
Когда нам утром в двери постучат,
Мы скажем им: Нам нужно то и это,
Коль будет дождь, в четыре подадут закрытую карету.
Мы будем в шахматы играть,
Слоновой кости человечки — наше общество теперь,
Мы будем в шахматы играть,
Тереть глаза, не знающие сна, и дожидаться стука в дверь.

Пора отвоевать мне дверь.

<…>
Потом нашли, должно быть, ее,
Когда пошла она
Исследовать тишину, сомкнувшуюся вкруг нее.

Я управляющий ее именья,
Но я знаю все и знаю, что знала она без сомненья.

                     (Перевод Яна Пробштейна)

«Смерть Герцогини», с одной стороны, является аллюзией на драму Джона Уэбстера (1578–1634) «Герцогиня Мальфи», написанную ок. 1614 г. (впервые опубликованную в 1623 г.) по мотивам новеллы «Герцогиня Амальфи» Маттео Банделло (ок. 1485–1561), новеллы которого являлись источником «Ромео и Джульетты», «Двенадцатой ночи», «Цимбелин», «Много шума из ничего» Шекспира. Прототипом героини была Джованна Арагонская, отцом которой был Энрико д’Арагон, маркиз Джераче, незаконнорожденный сын неаполитанского короля Фердинанда I. По сюжету, герцогиня тайно обвенчалась со своим управляющим Антонио ди Болонья после смерти своего первого мужа Альфонсо Пикколомини, герцога Амальфи, чему воспротивились ее братья, кардинал и Фердинанд, которые наняли убийцу Босола. Пьеса начинается как история любви герцогини, которая тайно выходит замуж за представителя более низкого класса, и заканчивается трагедией, когда ее два брата мстят ей, погубив этим также самих себя. Пьеса считается одной из величайших трагедий английской драматургии. С другой стороны, написанное в 1919 г. стихотворение это предваряет главу «Игра в шахматы» в черновом варианте «Бесплодной земли».
Посещение матери, брата и сестры Мэрион в июне 1921 года было радостным, но изматывающим, что усугублялось тем, что отношения матери с Вивьен оставляли желать лучшего, хотя обе старались. Пройдет еще почти год, понадобится еще одна поездка во Францию, что всегда действовало на Элиота благотворно, затем отдых сначала в Маргейте, а потом по рекомендации леди Морелл лечение в Швейцарии у доктора Р. Виттоза в Лозанне в ноябре-декабре 1921 г. после нервного срыва, когда на одном дыхании будет дописана глава «Что сказал Гром», а на обратном пути Эзре Паунду, перебравшемуся в Париж, будет показан предчистовой вариант, который Паунд, «проделав кесареву операцию», предложит сократить вдвое. Элиот посвятил «Бесплодную землю» Эзре Паунду, который весьма существенно отредактировал ее и настоял на том, чтобы автор исключил из поэмы довольно большие по объему фрагменты. Посвящение гласит: “Il miglior fabbro” — «Мастеру выше, чем я» — слова Данте о провансальском трубадуре Арнауте Даниэле. Как пишет Кроуфорд, «редактура Паунда была высоко этична: он вычеркивал материал, оставляя только лучшие слова Тома, но не вставлял свои слова. Он заострял, не изобретал или добавлял».[74] Наконец, в 1922 году будет опубликована поэма «Бесплодная земля», принесшая Элиоту славу.
Возвысившись над собственными невзгодами, переплавив личные чувства в художественное произведение, Элиот, как никто другой, сумел выразить бездуховность окружающей жизни, создать незабываемые образы Пруфрока, Суини, полых людей, неспособных ни решительно действовать, ни основательно мыслить, ни глубоко чувствовать, ни — главное — верить. И «Бесплодная земля», земля послевоенной Европы, — это земля неверия, безысходности, земля полых людей, неспособных и не годных ни к какой деятельности и переходящих из «царства призрачной смерти», из небытия смерти-в‑жизни, в «царство истинной смерти» — небытие в смерти.

Литература


Аствацатуров А. Работа «Назначение поэзии и назначение критики» в контексте литературно-критической теории Т. С. Элиота. Элиот Т. С. Назначение поэзии. Киев‑Москва, 1997.
Элиот Т. С. Назначение поэзии. Киев‑Москва, 1997.
Элиот, Т. С. «Шелли и Китс». Назначение поэзии. Киев‑Москва, 1997.
Элиот Т. С. Бесплодная земля. Полые люди. Поэмы, стихотворение, пьесы.
Аннотированное издание. Предисловие и примечания Я. Пробштейна./
Перевод Я. Пробштейна, А. Сергеева, В. Топорова. С. Лихачевой, Ю. Рац. СПб.: Азбука-Иностранка, 2019.

References


Bell, Clive. A letter to Mary Hutchinson of April 7, 1917; cited in: Carole Seymour-Jones. Painted Shadow. p. 204–205.
Сarpenter, Humphrey. A Serious Character: The Life of Ezra Pound. Boston, Mass.: Houghton Mifflin Company, 1988.
Crаwford, Robert. Young Eliot. From St. Louis to The Waste Land. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2015.
Eliot Thomas Stearns. The Complete Poems and Plays. Faber & Faber, 1969, rpt. 2004.
Eliot, T. S. “In Memory of Henry James.” The Egoist. V:1 (January 1918): 1–2.
Eliot, T. S. [Apteryx.] “Observations”. Egoist 5.5 (May 1918), p. 69–70.
Eliot, T. S. “A Foreign Mind”. Athenaeum. 4 July 1919, p. 553.
Eliot, T. S. “The Romantic Generation if it Existed”. Athenaeum. 18 July 1919, p. 616–617.
Eliot, T. S. “Was There a Scottish Literature?” Athenaeum. 1 August 1919, p. 680–81.
Eliot, T. S. Philip Massinger. Times Literary Supplement. 27 May 1920. P. 325. The Sacred Wood. London: Methuen, 1920.
Eliot, T. S. Selected Essays. London: Faber & Faber, 1963.
Eliot, T. S. To Criticize the Critic and Other Writings. London: Faber & Faber, 1965.
Eliot T. S. Selected Prose. The Centenary Edition. Frank Kermode, ed. New York: Farrar, Straus & Giroux, 1988.
Eliot Thomas Stearns. The Waste Land. A Facsimile and Transcript of the Original Drafts Including The Annotations of Ezra Pound. Edited and with Introduction by Valerie Eliot. San Diego — New York — London: Harcourt Brace, 1971.
Eliot, T. S. The Contemporary Reviews. Ed. by Jewel Spears Brooker. Cambridge and New York: Cambridge University Press, 2004.
Eliot, T. S. “Frontiers of Criticism”. On Poetry and Poets. New York: Farrar, Straus and Giroux, [1957], 2009.
Eliot Thomas Stearns. The Annotated Text. The Poems of T. S. Eliot in II vols. Edited by Christopher Ricks and Jim McCue. London: Faber and Faber, Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2015.
Eliot Thomas Stearns. Inventions of the March Hare. Poems 1909–1917. Edited by Christopher Ricks. New York — London: Harvest — Harcourt Brace, 1998.
Gardner Helen. The Art of T. S. Eliot. London-Boston: Faber and Faber, 1949, rpt. 1979.
Hargrove, Nancy Duvall. T. S. Eliot’s Parisian Year. Gainesville, FL.: University Press of Florida, 2009.
Hutchinson, Mary. T. S. Eliot, unpublished Memoir; cited in: Crаwford, p. 267.
Monk, Ray. Bertrand Russell: The Spirit of Solitude (London: Jonathan Cape, 1996
James, William. “The Philosophy of Bergson.” Hibbert Journal, 7 (1909), p. 562.
Joachim, Harold. Reference for T. S. Eliot 26 August 1918 (Houghton bMS Am 1691.14 (16); cited in: Crаwford, p. 214.
Pound, Ezra. Three Cantos I. Poetry, X, 3 (June 1917), pp. 113–121; Three Cantos II. Poetry, X, 4 (July 1917), pp. 180–88; Three Cantos III. Poetry, X, 5 (August 1917), pp. 248–54.
Russell, Bertrand. Autobiography. Vol. I. London: Allen and Unwin, 1967.
Russell, Bertrand. To Ottoline Morrell. The Selected Letters. The Public Years, 1914–1970. Ed. Nicholas Griffin. London: Routhledge, 2001.
Seymor, Miranda. Ottoline Morrell: Life on the Grand Scale. London: Hodder and Stoughton, 1992). Cited in: Crаwford, p. 248–250.
Seymour-Jones, Carole. Painted Shadow. A Life of Vivienne Eliot. London: Constable, 2001.
Shand-Tucci, Douglass The Crimson Letter: Harvard, Homosexuality, and the Shaping of American Culture (New York: St. Martin’s Press, 2003.
Smith Grover. T. S. Eliot’s Poetry and Plays. A Study in Sources and Meaning. Chicago: The U of Chicago P. 1956, rpt. 1971.
The Letters of T. S. Eliot. Ed. Valerie Eliot. Vol. I 1898–1922. London: Faber & Faber, 1988.
The Letters of Ezra Pound: 1907–1941. Ed. by D. D. Paige. N. Y.: Harcourt, Brace and Company, 1950.
Woolf, Virginia. The Diary of Virginia Woolf, Volume I, 1915–1919. Ed., Anne Oliver Bell. London: Hogarth Press, 1977.



[1]   The Annotated Text. The Poems of T. S. Eliot in II vols. Edited by Christopher Ricks and Jim McCue. London: Faber and Faber, Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2015. Цит. по: Ricks & McCue, I, 988

[2]   Олсон Ч. Проективный стих / Пер. и коммент. Александра Скидана // НЛО. 2010. № 105. С. 255–265.

[3]   Как предполагает литературовед Фрэнсис Дики (Francis Dickey), которая одной из первых ознакомилась с архивом Эмили Хэйл (Emily Hale), открытым по завещанию последней с 1 анваря 2020 г., Причард мог быть прототипом мистера Сильверо из «Геронтиона». (Disclosures February-March 1931, Francis Dickey 06 Jan 2020): https://tseliotsociety.wildapricot.org/news?pg=2 (Дата обращения 7 января 2020 г.).

[4]   См. Crawford, p. 404.

[5]   Crаwford, Robert. Young Eliot. From St. Louis to The Waste Land. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2015, p.153.

[6]   The Letters of T. S. Eliot. Volume I: 1898–1922. Revised edition. Edited by Valerie Eliot and Hugh Haughton. New Haven and London: Yale University Press, 2009. P. 26.

[7]   The Letters of T. S. Eliot, I, p.25.

[8]   Об этом пишет Кроуфорд (Crаwford 2015: 145), ссылаясь на Shand–Tucci, Douglass The Crimson Letter: Harvard, Homosexuality, and the Shaping of American Culture (New York: St. Martin’s Press, 2003, p. 129-136).

[9]   The Letters of T. S. Eliot. I, p. 63

[10]   Hargrove, Nancy Duvall. T. S. Eliot’s Parisian Year. Gainesville, FL.: University Press of Florida, 2009, цит. по: Crаwford 2015: 146.

[11]   Ricks and McCue, 2015, I: 420.

[12]   Hargrove, Nancy Duvall. T. S. Eliot’s Parisian Year. Gainesville, FL.: University Press of Florida, 2009, цит. по: Crаwford 2015, p 149.

[13]   The Letters of T. S. Eliot. Volume I, p. 49.

[14]   James, William. «The Philosophy of Bergson.» Hibbert Journal, 7 (1909), p. 562.  цит. по: Grawford, 150.

[15]   Op. Cit. 572–73, цит. по: Grawford, 150.

[16]   Элиот, Т. С. «Интерпретация первобытных ритуалов». Hayward Bequest, Kings College, Cambridge. Цит. по: Grawford, 148, 446.

[17]   Eliot, T. S. Selected Essays. London: Faber & Faber, 1963. P. 288.

[18]   Фрейд З., Брейер Й. «Исследования истерии». // Перевод Сергея Панкова / ВЕИП.: Санкт-Петербург, 2005, т. 1.  (Серия: Собрание сочинений в 26 томах).

[19]   Koestenbaum  Wayne. The Waste Land: T. S. Eliot´s and Ezra Pound´s Collaboration on Hysteria. Twentieth Century Literature, Vol. 34, No. 2 (Summer, 1988), pp. 116–117.

[20]   The Letters of T. S. Eliot. Volume I: 17.

[21]   Как показал Кроуфорд, стихи «С ветром борется чайка/ В проливе Бель-Иля» навеяны опасным морским путешествием на парусной шлюпке Элиота летом 1910 г. с его гарвардским другом моряком Гарольдом Петерсом. Пролив Бель-Иль (Белл-Айл) находится между полуостровом Лабрадор и Ньюфаундлендом (Crаwford, Robert. Young Eliot. From St. Louis to The Waste Land. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2015, p. 143).

[22]   Crаwford, Robert. Young Eliot, p. 160.

[23]   Crаwford 2015, p.160.

[24]   The Waste Land. A Facsimile and Transcript of the Original Drafts Including The Annotations of Ezra Pound. Edited and with Introduction by Valerie Eliot. San Diego — New York — London: Harcourt Brace, 1971. P. 125–126. Однако, как предполагает литературовед Фрэнсис Дики (Francis Dickey), которая одной из первых ознакомилась с архивом Эмили Хэйл (Emily Hale), открытым по завещанию последней с 1 анваря 2020 г., прототипом Мари могла также быть Мари фон Мориц (Marie von Moritz), с которой Элиот также познакомился в Мюнхене в 1911 г. (Disclosures February-March 1931, Francis Dickey 06 Jan 2020): https://tseliotsociety.wildapricot.org/news?pg=2 (Дата обращения 7 января 2020 г.).

[25]   Я вовсе не русская, родом из Литвы, чистокровная немка (нем.).

[26]   Цит. по: Ricks & McCue, 2015: I, 435.

[27]   The Letters of T. S. Eliot. Ed. Valerie Eliot. Vol. I 1898–1922.  London: Faber & Faber, 1988, p. 483.

[28]   Letters, I, p. 483.

[29]   Smith Grover. T.S.Eliot’s Poetry and Plays. A Study in Sources and Meaning.  Chicago: The U of Chicago P. 1956, rpt. 1971. P. 32.

[30]   Цит. по: Ricks & McCue, 2015: I, 435.

[31]   Russell, Bertrand. Autobiography. Vol. I. London: Allen and Unwin, 1967, p. 122.

[32]   Далее начинаются уже просто грубые ошибки: «Ист-Коукер» входит в цикл «Четырех квартетов», целиком напечатанный в 1943 году. Но эта поэма, вторая по расположению в цикле, — самая ранняя из четырех: она написана в начале 1940 года и опубликована весной — до вторжения Гитлера в Нидерланды и в Бельгию, до захвата Франции, задолго до начала бомбардировок Англии (первый налет люфтваффе на Лондон произошел 24 августа 1940 года)». Даже студентам-первокурсникам английского отделения (факультета)  известно, что первым из «Четырех Квартетов», когда они еще не были квартетами, был «Бернт Нортон», созданный в 1935 г. (хотя завершенный, очевидно, в 1936 г.), из фрагментов, исключенных Элиотом из его драмы «Убийство в Соборе»; он виделся поэту скорее как завершение предыдущего этапа, включая «Хоры» из мистерии «Камень» (1934), нежели начало нового этапа, как он сам говорил в интервью Дональду Холлу (Eliot T.S. The Paris Review interview with Donald Hall. //The Art of Poetry No. 1. /The Paris Review 21 (Spring–Summer 1959). http://www.theparisreview.org/interviews/4738/the-art-of-poetry-no-1-t-s-eliot . Кроме того, как явствует из записки Эмили Хэйл в архиве, завещанном Принстонскому университету и открытом для публики 1 января 2020 г., «Том всегда говорил, что “Бернт Нортон” — его любовное стихотворение для меня». https://tseliotsociety.wildapricot.org/news/8640400 (Дата обращения 21 января 2020).

[33]   The Letters of Ezra Pound: 1907-1941. Ed. by D.D.Paige. N.Y.: Harcourt, Brace and Company, 1950. P.40.

[34]   The Letters of Ezra Pound. P.50.

[35]   Цит. по: Ricks & McCue, 2015: I, 373.

[36]   Beerbohm, Max. Zuleika Dobson. London: Penguin [William Heineman, 1911], 1988, p. 8.

[37]   Joachim, Harold. Reference for T. S. Eliot 26 August 1918 (Houghton bMS Am 1691.14 (16); цит. по: Crаwford, p. 214.

[38]   The Letters of T. S. Eliot. Ed. Valerie Eliot. Vol. I, p. 85.

[39]   Op. cit., p. 81.

[40]   The Letters of T. S. Eliot. Ed. Valerie Eliot. Vol. I, p. 120.

[41]   The Letters of T. S. Eliot. Ed. Valerie Eliot. Vol. I, p. xix

[42]   The Letters of T. S. Eliot. Vol. I, p. 144.

[43]    Seymor, Miranda. Ottoline Morrell: Life on the Grand Scale (London: Hodder and Stoughton, 1992), p. 256. Цит. по: Crаwford, p. 248-250.

[44]   Seymor, Miranda. Ottoline Morrell: Life on the Grand Scale (London: Hodder and Stoughton, 1992), p. 96-97. Цит. по: Crаwford, p. 248.

[45]   T. S. Eliot: The Contemporary Reviews. Ed. by Jewel Spears Brooker. Cambridge and New York: Cambridge University Press, 2004, p. 16.

[46]   T. S. Eliot: The Contemporary Reviews, p. 6.

[47]   T. S. Eliot: The Contemporary Reviews, p. 13.

[48]   T. S. Eliot: The Contemporary Reviews, p. 4.

[49]   Egoist IV, 5 (June 1917), p. 72-74. T. S. Eliot: The Contemporary Reviews, p. 5.

[50]   Eliot, T. S. “Frontiers of Criticism”. On Poetry and Poets. New York: Farrar, Straus and Giroux, [1957], 2009, P. 125.

[51]   Eliot, T. S., Op. Cit., p. 126.

[52]   Eliot, T. S., Op. Cit., p. 129.

[53]    Eliot, T.S. Selected Prose. The Centenary Edition. Frank Kermode, ed. New York:  Farrar, Straus & Giroux, 1988, p. 35.

[54]   Eliot, T.S. To Criticize the Critic and Other Writings. London: Faber & Faber, 1965. P. 166.

[55]   Eliot, T.S. To Criticize the Critic, p. 177.

[56]   Pound, Ezra. Three Cantos I. Poetry, X, 3 (June 1917), pp. 113-121; Three Cantos II. Poetry, X, 4 (July 1917), pp. 180–88; Three Cantos III. Poetry, X, 5 (August 1917), pp. 248–54.

[57]   T. S. Apteryx. «Observations». Egoist 5.5 (May 1918), p. 69-70.

[58]   Eliot, T. S. «A Foreign Mind». Athenaeum. 4 July 1919, p. 553.

[59]   Eliot, T. S. «The Romantic Generation if it Existed». Athenaeum. 18 July 1919, p. 616–617.

[60]   Eliot, T. S. «Was There a Scottish Literature?» Athenaeum. 1 August 1919, p. 680-81.

[61]   Woolf, Virginia. The Diary of Virginia Woolf, Volume I, 1915–1919. Ed., Anne Oliver Bell. London: Hogarth Press, 1977. P. 218–19..

[62]    Eliot, T. S. Inventions of the March Hare: Poems 1909–1907), Christopher Ricks, ed. New York: Harcourt Brace, 1996. В российском элиотоведении есть тенденция переводить это слово как «инвенция» на том основании, что Элиот был весьма музыкален и в этой книжке у стихов много музыкальных названий. Однако названия эти очень часто ироничны, а нередко и саркастичны, как например, стихотворение «Опера», никак не сочетаются с Мартовским Зайцем из «Алисы в стране чудес», а само слово «инвенция» приобрело в русском языке специфическое искусствоведческое или культурологическое значение, как это зафиксировано в Национальном корпусе русского языка РАН:http://search1.ruscorpora.ru/search.xml?env=alpha&mycorp=&mysent=&mysize=&mysentsize=&mydocsize=&dpp=&spp=&spd=&text=lexform&mode=main&sort=gr_tagging&lang=ru&nodia=1&req=%E8%ED%E2%E5%ED%F6%E8%E8

[63]   Цит. по: Inventions of the March Hare, p. xii.

[64]   См. Сarpenter, Humphrey. A Serious Character: The Life of Ezra Pound. Boston, Mass.: Houghton Mifflin Company, 1988. P 349. Паунд изменил имя на Арнаут (Даниэль). Замок Экседёй, где действительно есть узор волны в камне, связан с трубадуром Гираутом де Борнейлем (1165-1200).

[65]   См., например, «О литературно-критическом наследии Т. С. Элиота» в Т. С. Элиот «Назначение поэзии» Киев-Москва, 1997, сс. 7-14.

[66]   А. Аствацатуров. Работа «Назначение поэзии и назначение критики» в контексте литературно-критической теории Т. С. Элиота. Там же. Сс. 21.

[67]   Элиот, Т. С. «Шелли и Китс». Там же. Сс. 105-106. Перевод М. Гришаковой.

[68]   Китс, Джон. Из письма Д. и Т. Китсам 22 декабря 1817 г. Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.: Издательство московского университета, 1980, с. 351.

[69]   Китс, Джон. Из письма Д. Г. Рейнольдсу 3 февраля 1818 г. Там же. С. 352.

[70]   Crаwford, p. 335.

[71]   Eliot, T. S. Philip Massinger. Times Literary Supplement. 27 May 1920. P. 325.  The Sacred Wood. London: Methuen, 1920, p. 72.  Перевод мой — Я. П.

[72]   The Letters of T. S. Eliot. Vol. I, p.494.

[73]   Eliot, Tomas Stearns. Selected Prose, ed. by Frank Kermode. P. 177.

[74]   Crаwford, p. 402.