ЗИНЗИВЕР № 5 (125), 2021

«Саша? Привет. Это Аня. Помнишь, мы у вас с Вадимом были? Помнишь, да? Ну, вот. Слушай, мне неудобно… Такое дело… Ты один, да? Можно, я к тебе подъеду?»
Да, конечно, я помнил. Как раз тогда завершились муторные хлопоты по продаже шикарной самарской квартиры с окнами на Волгу и покупке евродвушки в районе «Коммунарки». То есть после мытарств по общагам и чужим московским углам — свой угол! И метро под боком — прямая линия до Универа. Мечта иногороднего студента. И Маша пригласила Аню — подругу детства — на скромное наше новоселье. Аня оказалась красивой крупной блондинкой, эффектно обтянутой чисто символическим черным платьем — нюдовым, как выражаются нынешние гаджетные отморозки. Она приехала с кавалером — под стать себе крупным, с несколько бычьей упрямой физиономией, дорого одетым и тоже блондином — Вадимом. Маша, улучив минуту, шепнула, что он «типа, полумажор — папаша где-то в Моссовете, но не самый топ». Вадим учился в Плешке, потому что, как он мельком объяснил, туда был «целевой набор от пахановой конторы». Живая и остроумная Аня подхватывала и ловко развивала любую тему. Единственное же, что членораздельно изрек Вадим, было: «Годнота». Это касалось квартиры. Впрочем, быстро подняв несколько фужеров «абсолюта» почти без закуски, он погрузился в себя и не мешал. К ночи Аня стала собираться восвояси. Маша предложила остаться у нас, имея ввиду состояние ее «бойфренда». «Ну, если Саней поделишься, останусь», — без намека на шутку отозвалась белокурая гостья. Но услышав в ответ категоричное «у тебя свой есть», она выудила из кармана Вадимовых брюк ключи и грубо растолкала его: «Пора. Поехали, родной, прокачу».
Квартира в Самаре досталась мне после смерти родителей — один за другим ушли. И не старые, в общем-то… Хотя в жизни не особо мы были близки, а пусто в мире стало. Как раз тогда-то мы с Машей и сошлись. Она мне круто помогла — и с квартирой этой, и в жизни вообще. И любил я ее по-настоящему, без памяти. Каждый час разлуки переживался с болью. Но… Закончила Маша свой МГИМО и улетела в Скандинавские края. Расставание вышло скомканным и малообещающим. Что ж, всяк сверчок знай свой шесток. Или, как нынче говорят, по масти не качу. Тяжело мне это далось. Низкое свинцовое небо начала ноября цедило ледяную муть, и я, затарившись в ближайшей «Пятерочке», забросив учебу и вообще все, сидел на своем пятом этаже и пропивал остатки заработанного на летней шабашке. Вот тогда-то Аня и позвонила и через час стояла на пороге, одетая в черные джинсы и теплую круто забугорную оранжевую куртку с капюшоном, какие носят полярники и покорители Эвереста. Русые волосы эффектно обрамляли красивое с минимумом косметики лицо с крупными, но правильными чертами — прямым носом, большим чувственным ртом, большими серыми, смотревшими с упрямым вызовом, глазами. Собственно, только сейчас я и разглядел ее как следует. От прошлого раза осталось в памяти только «нюдовое», подчеркивавшее выразительные формы платье. «Узнаешь? — с осторожной улыбкой спросила она приятным певучим голосом. — А то виделись-то раз всего». Я смущенно улыбнулся: «Узнаю, Аня. И я, честно, рад тебе». Это была правда. Она шагнула в прихожую, поставила на пол черную объемистую спортивную сумку «адидас». «Сань, ты же один сейчас, как я понимаю. Можно я поживу у тебя какое-то время? Я, видишь ли, тоже одна. От Вадима сбежала — он дебил. Да и абьюзер порядочный. Короче, скотина. А дома я третья лишняя. Не выгонишь?» Я отрицательно помотал головой. «Не бойся, я в быту удобная. И готовлю классно — не то, что Машка избалованная. Не на Рублёвке, в коммуналке выросла, — она тихо рассмеялась и подмигнула: — Машка же мне наказала за тобой присматривать. Я не против. А ты?» Я снова отрицательно помотал головой. Аня сняла полярную куртку, оставшись в облегающем тонком черном свитере и джинсах. Всплеснула руками: «Эх, блин, тапочки не взяла». «Да вот, здесь есть», — я кивнул головой на Машины мягкие с белыми пушистыми помпонами красные тапочки. «Во спасибо! Как раз мне. Машкины, что ли?» Я кивнул. Аня подошла близко, взяла меня за плечи, легонько встряхнула, посмотрела в упор своими упрямыми серыми глазами. Она была одного со мной роста, и от нее веяло теплом и осторожной косметикой. «Надо жить, Сань. Такие мужики, как ты, должны жить, понял». Подхватила сумку: «У меня тут гостинцы кой-какие. Надо в холодильник поместить. Это на кухне, да?» Прошла в моем сопровождении на кухню, где на столе убогим натюрмортом расположились остатки моего сиротливого пиршества. Я открыл перед ней зияющий холодной пустотой холодильник. Она рассмеялась, перегружая в него содержимое сумки: «Во, видишь, как я кстати подгребла. Ты, я смотрю, на подсосе». Я виновато пожал плечами: «Вот, в "Пятерочку" заскочил. Не хочешь рюмашку с устатку?» «Ну, если нальешь», — запросто согласилась она. Мы, не садясь, подняли рюмки. «Со свиданьицем», — кивнула мне Аня и по-мужски единым духом махнула водку. «Давай только я в душ заскочу сначала, а потом продолжим». Как-то она сразу расположила меня к себе. Редко размыкавший плотный круг своего одиночества, я вдруг почувствовал безусловное приятие к этой совсем не знакомой мне девушке. И когда она вышла из душа — в голубом махровом халате, глубоко открывавшем полную ослепительной белизны грудь, благоухая свежестью, с влажными распущенными русыми волосами, перехваченными на лбу голубой лентой, что делало ее похожей на гречанку с древней амфоры, я радостно и облегченно вскочил ей навстречу, помимо воли выдохнув: «Наконец-то». Аня немного подняла брови, как бы тихо воскликнув «вот как?», и губы большого чувственного рта дрогнули в улыбке. Она по-хозяйски в мгновение ока превратила хаос моего натюрморта в накрытый на двоих стол. Я откровенно любовался ею. Устремленный на меня долгий взгляд ее больших серых глаз был внимателен и серьезен. «Мне хорошо у тебя — свободно. Я тебя не боюсь и, прости, не стесняюсь. Только, если надоем или мешать буду, сразу скажи», — тихо предупредила-попросила она. Я судорожно вздохнул, сглатывая застревающий в горле спазм: «Я бы, Ань, умом рехнулся, если б ты не пришла. Знаешь, обвал жизни какой-то». Она подошла, прижала к себе мою голову, гладя по волосам: «Я по голосу поняла, что тебе тошно. Мне и самой тошно было — хоть в прорубь головой. Правда, хорошо, что я пришла. А то че мы, сироты казанские…» Я обнял ее крепко, прижался. Она выждала мгновение и осторожно разомкнула мои руки: «Не сейчас. Это черт те что сейчас выйдет. Лучше потом, когда в себя придем… Я с тобой. Я никуда не денусь, если не выгонишь. Давай лучше еще выпьем и поговорим. Типа, душу изольем».
Мы пили водку, запивали пивом и говорили. Долго и откровенно. Потом она подошла ко мне, погладила по голове, потянула за плечи: «Идем спать, Сань. Я на диване в салоне лягу, ладно? Утро вечера мудренее». Вставая, я зацепился неверной рукой за поясок Аниного голубого халата. Халат распахнулся, роскошная нагота ее тела ослепила меня. «Аня», — ахнул я, обмерев. «Ну, вот, так и знала, — растерянно прошептала она и, взяв за руку, повела в спальню. — Ну, идем. Может, так и надо, Сань. Может это и к лучшему. А то че мы, сироты казанские…»
Пасмурным утром слабый серый сумрак царил в спальне. Мы лежали лицом друг к другу и открыли глаза одновременно. Мгновение оставались так — глаза в глаза — чтобы вспомнить и понять. И молча сомкнули объятия.
Немного выпили на кухне — поправиться. Я погладил ладонью ее лежащую на столе руку — как выточенную из белого мрамора великим мастером, только теплую, живую — глаз не отвести и ладони не отнять. «Ань, я уже говорил тебе и еще скажу — если б не ты, не знаю, где бы я сейчас был». — «Взаимно», — усмехнулась она. Чувствительное теплое вдохновение охватило меня: «Аня, Анечка, ты… Ты такая вот… Безусловная женщина. То есть мне трудно это объяснить. Но примерно так: если бы я, как Пигмалион, ваял женщину, тебя бы изваял и… И оживил бы. Потому что это дикая неправда, что тебя в моей жизни не было». Аня посмотрела на меня долгим влажным взглядом серых очей, не упрямым, а растерянно-нежным, губы кривились от сдерживаемого плача. «Вот как? Ну, спасибо тебе, родной».
Подсчитали финансы — бабок в обрез. Аня ободряюще похлопала меня по плечу: «Прорвемся, Сань. Помнишь, я тебе вчера рассказывала, как моделью работала. Я вот что из этих модельных приключений вынесла — все на сексе помешаны. Со мной одна училась — феминистка конченая. И она на всех углах орала, что в мире царит фаллоцентризм. То есть мужики стремятся все своему половому желанию подчинить. Ну, я думаю, на другой стороне той же монеты — вагиноцентризм. Одного без другого не бывает. И мы с тобой, Сань, на этом бизнес замутим. Скажешь, не ново? Согласна. Но мы что-то свое новое в это старое, как мир, внесем и, гляди, бабки срубим. А то че нам, сиротам казанским, остается? Ты говорил, Форексом баловался? Ну, судьбу мы испытывать не будем, а рассказать всяким лохам про Форекс — самое то. Да и не только про Форекс. Мы блог замутим, Сань. А я приманкой буду. И так мы этот долбаный фалловагиноцентризм используем. Заманим и будем мозги за бабки полоскать. Че-то покажем, че-то расскажем. Если фолловеров наберем, то и с рекламы капать будет. Че ты думаешь?» Рассмеялась, подскочила ко мне, переворошила волосы, нагнулась, держа в горячих нежных ладонях мою голову, заглядывала в глаза. Я рассмеялся в ответ: «Ну, будь по-твоему». Она, довольная, поцеловала меня в губы.
Не откладывая в долгий ящик, приступили к осуществлению интернет-идеи. Наших компьютерных познаний явно не хватало, и Аня вспомнила: «Есть у меня знакомый один — Фрик, Фрикуша. То есть это и фамилия его, и призвание. Он ко мне на третьем курсе настойчиво клеился, но взаимности не получил. Надеюсь, не смертельно на меня обиделся». Она нашла в бездонных недрах мобильника номер и довольно долго разговаривала с абонентом, переходя временами на сладкое мурлыканье — виноватое и многообещающее. Закончив, сообщила, что гений программирования приглашает ее — ее одну — в свой офис, расположенный ни много ни мало в Сити, завтра в 7 вечера — для предварительной беседы, чтобы составить впечатление о нашей идее. «Тебя одну?» — вскинул я на нее отчаянные глаза. Аня подошла, взяла меня за плечи, быстро поцеловала в губы, негромким ровным голосом сказала: «Тихо, Саня. Соль на раны нам ни к чему. Я с тобой. И буду с тобой столько, сколько тебе будет нужно. Обещаю. Только ты мне не мешай! Нам — тебе и мне — не мешай. Ладно?»
На следующий день в Универе я намеренно сидел допоздна с компом в читальном зале, чтобы, вернувшись, застать Аню уже дома. Но ее еще не было. Она пришла часов в одиннадцать. От нее пахло алкоголем и чужой косметикой. Взглянула на меня усталыми, но упрямыми серыми очами и приложила к моим, готовым раскрыться в ревнивом вопросе губам красивый холодный с улицы палец: «Тс-с. Я в душ и все расскажу». Быстро скинула куртку, сапоги, побежала в красных Машиных тапочках в ванную, крикнула, уже закрывая дверь: «У меня пузырь, хамон и багет в сумке. Достань».
Я ждал ее на кухне и твердо решил ни о чем не спрашивать — пусть рассказывает только то, что считает нужным. Так будет лучше нам обоим. В смутное время моей жизни она встретилась как друг, как единственное расположенное ко мне существо в этом живущем по закону всеобщего вытеснения мире — и я сразу повлекся за ней. И потому не очень задумывался, почему для того, чтобы устроить жизнь, необходимо именно «замутить блог», а не избрать другую стезю — может быть, обыденную, но менее скользкую и менее, как бы это помягче сказать, клоунскую.
Аня вышла из душа — нестерпимо красивая, благоухающая свежестью и чистотой. Я бросился к ней, обнял крепко и целовал в лицо, шептал: «Аня, Анечка, красивая какая! Самая-самая на свете красивая! Самое красивое, что я в жизни видел». Она осторожно отстранилась, сказала тоже шепотом: «Ты, Сашенька, тоже самое красивое, что я в жизни видела. Во всех смыслах. Честно-честно. Только ты успокойся сейчас, ладно? Давай сядем и о деле поговорим. О нашем с тобой деле». «Да, конечно, — согласился я. — И ты не думай, я не ревную тебя. Я… Я не тебя, Анечка, ревную… То есть тебя, конечно, но это не так, как обычно ревнуют. Я… Мне за красоту твою страшно. Понимаешь? Страшно, что что-то некрасивое, уродство какое-нибудь, вторгнется, встанет между нами — между тобой и мной — и все испачкает, испоганит». У нее повлажнели глаза и искривились губы: «Какой ты, Сашенька… Я обещаю тебе… Что бы ни было, я всегда для тебя вот такой буду». Мы прижались друг к другу и замерли. Успокоившись, сели за стол.
Дело обстояло так. Фрикуша был не просто крутым, а чем-то вроде Касперского. Папаша его — высокий чин в ФСБ — сам направил сына по компьютерной стезе и, как надо, сопроводил. А уж сын в грязь лицом не ударил — обосновался в офисе окнами на Пресненскую набережную. Расценки на услуги его фирмы зашкаливали и доступны были только по-настоящему крутым клиентам, а с Аней он согласился встретиться просто по старой памяти. «Я изложила ему вкратце нашу идею. Он говорит, сама по себе идея совсем не оригинальная. Адалт — это натуральный баян, от которого Интернет уже просто ломится. Но если, говорит, сделать хороший контент, то можно движуху в сетях устроить и даже бабла поднять, и, если вы меня убедите, что способны дать годный контент, на который клюнут, я готов помочь. Ну, я говорю, наглядная, так сказать, часть контента, это я, а текст мой талантливый товарищ какой хочешь напишет. Он опять помолчал, и, говорит, вообще-то я предпочитаю женщинам не доверять и держаться от них на определенном расстоянии, но ты, говорит, Аня, мне по-человечески симпатична. Достал коньячку, мы выпили… Ну, и, короче, слово за слово… Рассказал о своей женитьбе, которая продлилась ровно три месяца. Кинула она его некрасиво. Рассказала и я про себя кое-что. Ну и… Перешли мы ту границу, на которой прошлый раз остановились. Завтра он сам к нам пожалует. Хочет с тобой поговорить и детали обсудить». Кровь ударила мне в голову: «Ты… Ты с ним была?» — страшно прошептал я, впившись в нее взглядом. «Я с ним была», — спокойно ответила Аня, не отводя глаз. «Ну… Ну и как он? Лучше меня?» — в запале ревности выкрикнул я. Она тяжело усмехнулась: «Сань, ты че, дурак?» Уничтоженный, я сидел, насупившись. Она склонилась ко мне, снова взяла ладонями мою голову, посмотрела в глаза серыми очами: «Меня, Сань, моя непростая жизнь заставила и научила близкие отношения фильтровать. И когда без этого не обойтись, то… Есть некоторые необходимые условия. Если я вижу, что в мужчине не только скотская похоть, а и человеческое есть, когда он по-человечески помочь готов, навстречу пойти, и когда… Ну, когда телесный контакт мне не отвратителен… Тогда я готова это пережить. Ты скажешь, любовь в обмен на деньги, или на что-то другое нужное. Но это не совсем так. Это как бы степень моего доверия человеку. Понимаешь, что ли?» — «А я? А как же я?» — «Ты? Ты?! — переспросила она и даже задохнулась от переполнявшего ее чувства. — Ты… Тут никакого сравнения нет и быть не может. Потому что мы с тобой не как самец и самка, не как какой-то с какой-то, мы — это только ты и я. И для меня только с тобой такое возможно. Ты спросил, как он. А мне, Сашенька, все равно, как он. Для меня любой — никак. То есть не то, что я фригидная какая, бревно бесчувственное. Ты же знаешь, что нет… Но вот это самое, чего все бабы-самки хотят, вот этот самый «секс» — физиологически проникнуть, чтобы как два животных в диком оргазме выть… Я этого не хочу, не принимаю просто. Интимная близость — в моем понимании совсем другое. Это вот с тобой рядом лежать, нагим телом к нагому телу прижаться близко-близко, чтобы глаза в глаза. Обязательно, чтобы глаза в глаза. И все… И это с тобой только возможно, я с тобой только это и поняла. И это то, что ты не покрыть хочешь, не взять, а дать больше, чем получил. И потому я для тебя на все-на все готова. Вся — твоя. Поэтому не спрашивай, как он. Для меня все — никак, кроме тебя».
И мы легли рядом, нагим телом к нагому телу прижавшись близко-близко, чтобы глаза в глаза. И все…
На следующий день должен был пожаловать Фрикуша. Он просил, чтобы встретили его внизу, возле дома. Аня ждала меня у выхода из метро после Универа. Было часов 6, и мы зашли в супер купить фруктов для важного гостя. «Пузырь он с собой привезет, — пояснила Аня. — То, что он пьет, нам с тобой сегодня не по карману». У меня в воображении рисовался почему-то тощий очкарик-пройдоха с хитрой крысиной физиономией, сутки напролет шарящий крючковатыми пальцами-когтями по клавиатуре, мороча голову честным юзерам, к коим, понятно, относились в первую очередь мы с Аней. И я заранее проникся к нему недоверчивым отвращением, разумеется, приправленным определенной долей ревности, несмотря на Анино «для меня все никак кроме тебя».
Гений программирования прибыл, как и обещал, точно в семь на новехоньком мышиного цвета джипаре «инфинити», одетый в дорогую кожаную куртку, и оказался, несмотря на ожидания моего воображения, высоким и плотным, без очков, излучающим уверенность и благосостояние. Выглядел он моложе своих двадцати восьми. Невыразительное лицо его представляло довольно распространенный в столице тип преуспевающих «мажорных» отпрысков, готовящихся вот-вот сменить предков на мажорном поприще: круглая розовощекая физиономия, внимательно оценивающие все и вся маленькие колючие глаза, небольшая картофелина носа, пухлые губы, бобрик аккуратно постриженных белобрысых волос. Он чем-то напоминал Вадима, но в отличие от того совсем не выглядел идиотом. Они с Аней обнялись, как старые знакомые. Мне он сдержанно подал холодную широкую ладонь: «Анатолий Фрик». И счел нужным добавить: «Предки из поволжских немцев». Поднялись в квартиру. Гость высунулся из прихожей, окинул жилье опытным взглядом, одобрительно покачал головой. Сели, разлили по маленькой крутого Фрикушина коньяка, подняли рюмки. «За знакомство. Чтобы конструктивным вышло», — почти официально провозгласила Аня. «Во, да, — поддержал Фрикуша. — И раз уж у нас тут такой треугольник сложился, давайте обойдемся безо всяких там фрэндзон. Взаимный респект, как говорят». Он устремил на меня испытующий взгляд. Я согласно кивнул.
Сразу перешли к делу. «Насчет Форекса. Советы дельные, годно изложенные — это идет», — начал Фрикуша. Мы с Аней ответили, что уже обдумали тему. Это будет раздел под названием «Уроки Форекса. Как не остаться без штанов», украшенный живописным изображением живой аппетитной женской попы — предположительно, Аниной. Наманикюренные пальчики пытаются удержать трусики, которые наполовину уже стащила хищная когтистая лапа с татуировкой доллара. «Ё-о, круто!», — похвалил Фрикуша нашу фантазию. Часть для взрослых — адалт — то есть то, что должно было заманивать фолловеров, решено было разделить на несколько частей. В названии каждой будет присутствовать слово «раздел», созвучное с формой прошедшего времени 3-го лица мужского рода соответствующего глагола. Графически предполагалось представить это так: «Раздел — Смотреть», «Еще раздел — Касаться», «Еще раздел — Чувствовать». Примерно так. Два последних раздела будут, разумеется, платными. Еще можно сделать часть, типа, для интеллектуалов «Живые мифы древней Греции 18+» — ну, там соитие лебедя с Ледой и прочее в подобном духе. «Все это неплохо. Правда, насчет Греции — не ново. То есть будет зависеть от оригинальности и смелости контента, но я в вас верю, — оценил наши креативные способности Фрикуша и посмотрел на Аню: — Вопрос в том, как далеко ты готова зайти». — «Готова», — односложно ответила Аня, вскинув на нас упрямые серые очи. «Вирт?» — в упор спросил гений программирования. «Запросто», — парировала она. «Ну-ну», — Фрикуша покачал головой. «Только я в маске все время буду», — оговорилась Аня. «Кролика, что ли?» — прыснул Фрикуша. «Нет, в черной такой, как у Зорро. Я знаю, это мужиков заводит. Ну и все-таки — светиться меньше. И все, кто со мной — чтобы в таких же масках. И сайт назовем «Маски ласки». Анатолий Фрик уважительно склонил голову: «Во, блин, леди Годива». И сказал, что все технические хлопоты и поддержку в Сети берет на себя. «А бабки?» — спросила Аня. «Ну, для начала обмена удовольствиями мне вот так хватит, — рассмеялся он, исподволь глянув на меня. — И не думайте, что бабло сразу повалит. Это время займет. Ну, если за лимон деревянных начнет зашкаливать, отстегнете чего-нибудь. Мне не критично. Ребята вы честные. Я даже расслабился с вами. Благодарю». В знак успеха переговоров допили коньяк. Спустились проводить гостя до машины. «Может, такси вызвать? Выпивал, все-таки», — озаботился я. Фрикуша беспечно махнул рукой: «Я, между нами, с конторой сильно завязан, и эта тачка конторская. С их номерами не останавливают». Он пожал мне руку — уже по-настоящему — расцеловался с Аней и отбыл.
Мы вернулись домой молча. «Идем еще треснем», — предложила Аня. Она выглядела озабоченной, нервной. Выпили еще. «Ань, тебе не кажется, что это вроде модельного агенства будет?» — как мог мягко задал я вопрос, который она наверняка задавала себе самой. Она ответила не сразу. Встала, прошлась туда-сюда по комнате, остановилась напротив меня, опершись руками о спинку стула, сказала глухо: «Там я у хозяина была, а тут сама себе хозяйка». Я не сдержался: «Там тебя продавали, а тут — сама себя, типа?» Она дернула плечом: «По своей воле — другое дело. Ну… и ты же со мной».
Уже на следующий день вечером молодой человек из Фрикушиной фирмы привез нам камеру на штативе, установил, объяснил, как пользоваться. «Не мобильником же, как чайники, фоткаться. Здесь другие возможности — хоть онлайн, хоть как. Будут вопросы — вот моя визитка. Анатолий Владимирович поручил мне техническую часть проекта». Он положил на стол жесткую белую с фоном из голубой надписи «ФРИК» карточку со своими данными. Мы оценили ответственность Анатолия Владимировича и поняли, что поздно назад. И окунулись в виртуальный омут социальных сетей — ставший реальностью кошмар старой фантастики, где вместо живых людей существовали юзеры, блогеры и геймеры, лайкающие фолловеры и забанивающие хейтеры. Мы с Аней потеряли счет дням и ночам — создание и ведение блога отнимало и время, и душу. Алкоголь помогал быть в постоянном возбуждении остроумия, чтобы необыденным языком рассказывать о Форексе и остро реагировать на появляющиеся в Сети сообщения о беременностях, женитьбах, изменах и разводах всяких дегенеративных селебрити и просто на любую скандальную хронику, типа, «Смерть колбасного короля» — короля, понятно, «заколбасили». И уж совсем нельзя было обойтись без алкогольного дурмана при создании «эротического контента». На главных ролях там была, разумеется, Аня. Но иногда подключалась «вполне стоящая девка» — секретарша Анатолия Света. Эротический контент, богато и умело оформленный Фрикушиной фирмой разными компьютерными трюками, часто переходил рамки приличия — сцену соития Леды с лебедем мы с Аней исполнили вполне натурально. Анатолий настаивал: «Покажите все — лишнее уберем». Но в результате именно «лишнее», оцененное им на «бис», и составило основу красочной сцены. Сайт просто купался в море лайков. Это был наш первый опыт. Съемку мы производили сами — крутой Фрикушиной камерой, то есть без свидетелей. Но сознание того, что это — на всеобщее обозрение, хотя бы и маски скрывали наши лица, не давало покоя. После той первой съемки мы с Аней напились до бесчувствия, и она плакала в голос, спрятав лицо у меня на груди и повторяя: «Мне стыдно, Саня, стыдно мне…» Но мы преодолели первый испуг и первый стыд.
Но, как ни крути, это была часть души, выставленная на продажу, продаваемая чужим и уже не могущая к нам вернуться. Мы поняли это не сразу.
Участие Фрикуши в «проекте» мы почувствовали очень скоро. Не будучи исключительно оригинальным, наш сайт набирал «фолловеров» не по дням, а по часам, и несмотря на откровенный контент никто нас не «забанивал». Наоборот, вскоре поступило предложение от солидной фирмы рекламировать эротическое белье. На маски они были согласны и даже находили это привлекательным. На наш счет закапали денежки от рекламы.
Фрикуша, посещая нас, намекал на свои тесные связи с «конторой»: «Пока я с вами — вы неприкасаемые». Надо понимать, речь шла об одной из всесильных силовых структур. Денег с нас не брал. Хвалил, как натурально и не дешево мы все делаем. Хвалил мои хлесткие, часто до жестокости, комментарии: «Классно ты их, Саня! От этой голубизны, болотной отрыжки и зажравшихся содержанок вся гниль в России!»
Я никогда не был ура-патриотом и видел все то темное и неправедное, чем всегда была полна российская действительность. Но я — как бы объяснить — я в Россию верил. И все эти рациональные доводы и выводы о якобы провале российской истории, о России как империи зла… Да, за этим стоят факты, определенная жизненная правда. Но — не вся правда. А потому — по большому счету — неправда. Настоящая правда — всеохватна, всевзыскующа. А когда выхватывают из общего строя жизни жареный факт и строят на нем обвинительное заключение целой стране, какая же это правда? Да, Завальный прав, когда говорит о зарвавшейся и зажравшейся власти, о коррупционном беспределе. Но то, что его Запад использует, бабки за эту его правду платит — разве честно? Ведь понятно, что дяде Сэму российский народ, как таковой, до фонаря. Ему Россию бы ослабить, обескровить, бабла за ее счет поднять. Да ведь это невооруженным глазом видно! То же и Украина — карта в антироссийской борьбе и ничего больше. Что, лучше стало там после «свободного демократического выбора»? Да там и остатки-то демократии с лица земли исчезли — мафия одна жиреет. А Крым? Кто же виноват, что бездарный коммунистический — космополитический, читай — властитель взял да и перекроил карту. Подумаешь — одно же государство. А теперь вот… Ну да, нехорошо насильно землю отнимать. Ну, а чего же тогда демократическая Украина в начале «свободного» пути не сказала: «Неправедно мы Крым получили. По исторической сути не наш он. Забирайте его, россияне». Нет, она там хозяйничать пуще прежнего начала. Поэтому давайте-ка помолчим о правде и неправде. Понятно, что комментарии в этом духе отпугивали определенную публику. Но Фрикушу это не волновало. Наоборот.
Иногда Фрикуша забирал у меня Аню на целые сутки. Она говорила, что ему тоже с ним удобно и что «надо же друг от друга отдыхать, а то, знаешь, от любви до ненависти — один шаг». Держа в ладонях мою голову, целовала в губы, смотрела в глаза бездонными серыми очами и — исчезала до утра. Когда я давал на то согласие, Фрикуша привозил мне на замену очень ценимую им секретаршу Свету — «она классная и не дура». Она и вправду была такой.
Не знаю, называть ли то, что происходило в моей тогдашней жизни развратом, но было много алкоголя и эротики, легко переходящей в самый откровенный секс. Я не люблю это слово, но назвать встречи со Светой, а тем более происходившее перед камерой любовью не поворачивается язык.

А потом… Глядя мне в глаза упрямыми серыми очами, Аня объявила, что должна уехать с Фрикушей заграницу месяца на три. Я рванулся к ней. Она взяла меня за плечи, поцеловала в губы, усмехнулась: «В путь зовут далекие планеты, а пока я близко улетаю». Пойми, так надо. Нам обоим. И… Это предложение, от которого отказаться нельзя. Потом, когда можно будет, объясню. Я на связи буду. По возможности». Взгляд серых очей вдруг стал влажным, просящим: «Идем, полюбишь меня».
Следующим утром, рано-рано, Аня уехала. Я слышал сквозь полудрему, как она заказывает такси. Какое-то оцепенение овладело мною, и я продолжал лежать, как будто спал. Уже совсем одетая подошла ко мне, склонилась, поцеловала в щеку, шепнула «пока» и… С легким стуком закрылась за ней дверь.
По приобретенной в последнее время привычке я запил. Аня позвонила через день: «Я по делу. Мы же вопрос с бабками не решили. Просто позавчера язык не поворачивался про это говорить. Короче, я тебе половину того, что на моем счете, переведу. Надо будет еще — скажи, не молчи и не стесняйся. Данные счета мне на мобилу сбрось». Я залепетал что-то невнятное: «Не надо, Ань… Не в бабках же счастье… Я тут перекантуюсь…» «Сань, — строго перебила она, — возьми себя в руки и сделай, что прошу. Только повнимательнее. И это… С бухаловом завязывай и жить начинай. Ради меня, хотя бы. Мне важно знать, что все с тобой в порядке. А то… А то тоже сопьюсь на хрен. Понял? Давай, универ заканчивай. Фрикуша о тебе помнит и что может сделает. А он, Сань, многое может. А я… Ой, ну тебя, сам знаешь, что я… Короче, давай, Сань, жить, а там — как Бог даст. Все, пока. Успокоюсь — еще позвоню».

Анатолий Фрик и Аня прилетели из Белоруссии военным спецрейсом. В Белоруссию же из цивилизованной Европы пришлось пробираться всякими неправдами по чужим документам — европейские спецслужбы уже, как говорят, висели у них на хвосте. Но в конце концов, все обошлось, и они вернулись неузнанными. На одном из армейских аэродромов Подмосковья их уже ждали и на черном джипаре с мигалкой доставили в Ивановку, где находилась небольшая семейная усадьба Фриков. Отдых они заслужили. Поставленную им задачу — проверку интеллектуальной разведывательной сети и латание образовавшихся в ней кое-где дыр — выполнили блестяще. Уже через неделю Анатолий принимал у себя важного гостя по имени Денис Никитич и вышел встречать его к воротам, где дежурил охранник с коротким «калашом». По сложившейся вирусной традиции и хозяин и гость были в масках и поздоровались прикосновением локтей.
— Во, блин, накрыло нас, — сокрушенно покачал головой Денис Никитич. — А как там в старой доброй Европе? Посвободнее?
— Какое посвободнее! Напуганы до смерти — как мыши, по норам сидят, — махнул рукой Анатолий и с усмешкой тихо добавил: — Нам-то это на руку было. Все только Вирусом заняты.
Они вошли в дом. Хозяин стянул маску:
— Тут не обязательно. Мы люди проверенные.
По лестнице в вестибюль спустилась Аня, как и Анатолий, в темно-синем спортивном костюме, выгодно обтягивающем ее прелести. Она похудела и постройнела, русые волосы эффектно подчеркивали загар на ее свежем ухоженном лице. Она была очень красива. Денис Никитич воскликнул: «Так вот вы какая! Куда там Мата Хари до вас! С такой дивой можно целый мир на уши поставить!»

Сразу по окончании Университета Сашу, неожиданно для него, пригласили на собеседование в загадочную контору в одном из переулков старой Москвы. Предлагаемая работа была сугубо интеллектуальной, связанной с разработкой государственной идеологии и, понятно, сугубо секретной. Денис Никитич — тот, что проводил собеседование-экзамен, оказался хорошо знаком с Сашиной сетевой деятельностью. Прощаясь, сообщил: «Наш человек свяжется с тобой в ближайшие дни. Пока отдыхай».
Саша проснулся поздно. Привычная уже пустота в квартире показалась неуютной. Вроде бы жизнь устраивалась, наконец, а все как-то… Как-то не так. Сел на балконе с бутылкой пива. День стоял тихий и прохладный, он развалился в соломенном балконном кресле и задремал. Не сразу понял, что в дверь звонят. Недоумевая, кто это, подбежал, открыл и… остолбенел. Перед ним стояла высокая стройная молодая красавица, изысканно одетая в черные обтягивающие ее выразительные формы брюки и легкую белую куртку. Забранные назад русые волосы подчеркивали загар свежего ухоженного лица, огромные серые глаза смотрели упрямо и насмешливо. «Аня…», — прошептал он. Она легонько втолкнула его внутрь, закрыла дверь, овеяла тонким запахом какой-то неземной косметики, обняла, крепко поцеловала в губы и тихо сказала: «Здорово, Сань». Сняла с плеча и поставила на пол черную спортивную, издавшую легкий стеклянный звон сумку. Подмигнула: «Помнишь, как я тогда приехала — в первый раз?» Он молча кивнул. Она рассмеялась: «Расслабься! История не только как фарс повторяется — иногда и как кайф». «Ты одна? А Фрикуша?» — растерялся он. «Зачем тебе Фрикуша? Ты же любишь меня, а не Фрикушу, — усмехнулась Аня и прибавила то ли нарочито хвастливо, то ли серьезно: — И чтобы знал — я теперь тоже самая главная. Так что, работать со мной будешь». «Ты?!» — вскрикнул он. Она улыбнулась, взглянула в глаза его очами серыми:
— Помнишь, тогда, после первого раза наутро, что ты мне сказал? Помнишь это: «Я, Анечка, не то что сказать, я даже подумать не могу тебе «нет» сказать». Помнишь?
— Помню, — эхом отозвался он.
— Что-то изменилось с тех пор?
Саша отрицательно помотал головой.
— А помнишь, я тебе сказала, что для меня все никак, кроме тебя?
— Помню, — сказал он одними губами.
— Ну вот, чтоб ты знал, у меня с тех пор тоже ничего не изменилось.
Он вдруг бросился к ней, зацеловал в лицо, прижал к себе, чувствуя в руках ее такое родное, такое желанное тело и безумея от этого.
— Родной… Сашенька, родной, — прошептала она и улыбнулась облегченно.
— Ты даже и не позвонила. А если б меня дома не было? — спохватился он, замялся, понизил голос: — Ну, или не один был бы?
Она подошла к нему близко-близко, погладила по щеке, прошептала загадочно: «Ты даже представить, Сашенька, не можешь, как много я про тебя знаю. Все-все. Понял? Мой ты. Хоть с кем будешь, а все равно — мой».
Потом она, как когда-то, накрыла на кухне стол. Подняла бокал вина:
— Со свиданьицем.
— Как отдохнула-то? — спросил Александр. Она усмехнулась:
— Да я больше работала, чем отдыхала.
Александр взглянул на нее удивленно-вопросительно. Она снова усмехнулась:
— По шпионской части. Тебе ведь теперь все можно знать.
Потянулась к нему, обняла за шею, притянула к себе, долгим поцелуем впилась в губы, позвала тихо, так что у него дрожь прошла по коже:
— Идем. Соскучилась по тебе до смерти.
И они легли как когда-то — нагим телом к нагому телу прижавшись и глаза — в глаза. И погрузились в медленную нирвану райского забытья.
Но Саше показалось, что на этот раз было меньше нирваны и больше плоти. Сладкой-сладкой, неповторимо Аниной, но — плоти. Ему показалось, что она хочет не просто «нагим телом к нагому телу прижаться, чтобы глаза в глаза», а чего-то еще. Он почувствовал, как властная энергия, но не отталкивающая, а поглощающая, обволакивающая его, исходит от всего ее существа. А может, ему только показалось.