Владимир ДЕЛБА
Прозаик, поэт. Родился в 1946 году в Сухуми, Абхазия. Член Союза художников СССР, Союза художников Абхазии, Международной федерации художников ЮНЕСКО, член Союза литераторов РФ, Московское отделение, Союза писателей XXI века и Творческого совета еженедельника «Поэтоград». В 1965–1970 учился на художественном факультете Московского Технологического института. Специальность — проектирование интерьеров, ручное ковроткачество. В 1970–1985 гг. работал по специальности в различных организациях Москвы. В таких, как институты «Спортпроект», «ЦНИИнефтехим», Художественный комбинат Управления общественного питания Мосгорисполкома. В эти же годы сотрудничал с рядом книжных и журнальных издательств Москвы в качестве художника-иллюстратора («Смена», «Советский экран», «Совьет лэнд», «Работница» и др.). Участвовал в различных художественных выставках. В 1985–1992 гг. возглавлял Художественно-рекламный комбинат в г. Гагра, в Абхазии. С 1992 года вновь проживает в Москве, в настоящее время пенсионер.
Прозаик, поэт. Родился в 1946 году в Сухуми, Абхазия. Член Союза художников СССР, Союза художников Абхазии, Международной федерации художников ЮНЕСКО, член Союза литераторов РФ, Московское отделение, Союза писателей XXI века и Творческого совета еженедельника «Поэтоград». В 1965–1970 учился на художественном факультете Московского Технологического института. Специальность — проектирование интерьеров, ручное ковроткачество. В 1970–1985 гг. работал по специальности в различных организациях Москвы. В таких, как институты «Спортпроект», «ЦНИИнефтехим», Художественный комбинат Управления общественного питания Мосгорисполкома. В эти же годы сотрудничал с рядом книжных и журнальных издательств Москвы в качестве художника-иллюстратора («Смена», «Советский экран», «Совьет лэнд», «Работница» и др.). Участвовал в различных художественных выставках. В 1985–1992 гг. возглавлял Художественно-рекламный комбинат в г. Гагра, в Абхазии. С 1992 года вновь проживает в Москве, в настоящее время пенсионер.
ТРИ РАССКАЗА
ОПЛАКИВАНИЕ В АДЗЮБЖЕ
ОПЛАКИВАНИЕ В АДЗЮБЖЕ
Звонок телефона, доносивший из кухни, отличался от обычного прерывистыми своими, короткими трелями. Значит, межгород, — решил я. Поговорив с кем-то, отец, постучавшись, вошел в мою комнату.
— Звонила Зина, начальница нашего сельского почтового отделения. Старик Башныху ушел из жизни! Ты помнишь его?
Конечно, я помнил, ведь он был дедом моего адзюбжинского друга и ровесника — Джансуха. Правда, время немного размыло образ, но в памяти сохранился высокий, немного сутулый, суровый, неулыбчивый седой человек с большой бородой и кустистыми бровями, одетый постоянно, как и многие селяне, в выцветшую полувоенную рубашку-«сталинку» и брюки галифе.
— Надо ехать в Адзюбжу на оплакивание. Желательно, чтобы поехал и ты, раз уж находишься в Абхазии. — Предложение родителя звучало как приказ, хотя необходимости в нем не было, я поехал бы в любом случае.
Адзюбжа — наше родовое село в Восточной, Абжуйской Абхазии. Когда поселились в нем мои предки, носители фамилии Делба, мне не было известно точно, но факт, что очень давно. Крепкий крестьянский род обладал достаточно большим наделом так называемой общественной земли, принадлежавшей всей общине, выделявшейся безвозмездно той или иной семье без права продажи или дарения.
К чести моих прародителей, трудившихся на земле, они понимали, что светлое будущее может принадлежать их потомкам только при наличии у тех образования! Потому, очевидно, одна из первых в Абхазии начальных школ была открыта именно в Адзюбже. Действовал в селе и небольшой православный храм, церковь Рождества Пресвятой Богородицы.
Село большое, красивое, уютно раскинувшееся вдоль шоссе на Очамчиру и морского берега, в котором, помимо абхазских семей, проживали мегрелы, русские и даже единственная в Абхазии семья чернокожих африканцев по фамилии Абаш, завезенных когда-то, в середине девятнадцатого века, в наши края аж из самой Эфиопии! Эфиопы, кстати, быстро натурализовались, и уже через поколение говорили только на абхазском, да и считали себя абхазами.
Пока мы ожидали дядю Бориса, пообещавшего отвезти нас в Адзюбжу на своей «Волге», я вспомнил Джансуха, которого мы, друзья, называли Джоном, его нелегкую судьбу, наше детство. Вспомнил и его отца Аслана, чей «вагон», собственно, и покатился когда-то странным, драматическим маршрутом по рельсам Судьбы.
Встретив Победу в Чехословакии с солидным количеством боевых наград, осенью 1945-го года возвращался он в родные края. Путь предстоял сложный и долгий. Во время ожидания очередного воинского эшелона на пустынном полустанке недалеко от полностью сожженного немцами Курска к Аслану вдруг подошла совсем еще юная девушка. Ветхий ватник, темный шерстяной платок, от которых пахло дымом, бледная, будто прозрачная кожа, большие глаза, в которых, казалось, навек поселились страдание и страх. Девушка странно, невидящим взглядом смотрела на Аслана и шевелила губами, не произнося ни слова.
Усадив незнакомку на скамейку, Аслан развязал вещмешок, отрезал приличный ломоть от буханки хлеба, посыпал его крупной солью, уложил сверху большой кусок сала и протянул девушке. Та медленно, осторожно приняла дар, не веря, видимо, в такой неожиданный щедрый подарок, и очень аккуратно, придерживая хлеб в ладошке, дабы не потерять ни крошки, стала есть.
Глаза солдата повлажнели.
Неосвещенный полустанок продувало холодным колючим ветром, визгливо скрипели подвешенные к столбу часы с выбитым стеклом и без стрелок, в сохранившейся части полуразрушенного павильона кто-то зажег то ли свечу, то ли керосиновую лампу, и этот единственный, появившийся непонятно откуда в кромешной темноте неяркий свет дарил, как ни странно, хрупкую надежду на будущее.
И пока девушка ела, в голове Аслана неожиданно созрел план.
— Тебя как зовут? Ирина? Ирина, здесь ты совсем одна, насколько я понимаю. Так вот, я принял решение: ты едешь со мной, ко мне на родину, в Абхазию! И это мое решение не обсуждается!
Вначале все у них складывалось довольно удачно: Аслан получил работу пожарного, молодым выделили отдельную комнату в старом доме в центре столицы. Комната, правда, выходила, как и несколько других, на общую веранду второго этажа, кухня же и туалет, тоже общие, приютились на этаже первом. Ванной комнаты не было вообще, но это особо не мешало жильцам, ибо в центре города в те годы работали три или четыре общественные бани. Ведь главное — свое жилье!
Ирина оказалась хорошей хозяйкой: неплохо готовила, относилась к мужу с уважением и нежностью, в их комнате всегда было чисто и уютно. Единственное, что немного беспокоило Аслана, так это замкнутость и неразговорчивость молодой жены, правда он объяснял все ее природной застенчивостью и непривычным образом жизни в Абхазии. А иногда в глазах Ирины вновь появлялся страх, который Аслан хорошо помнил с первой их встречи.
В положенный срок в семье появилось прибавление — сын, которого назвали Джансухом. И вот как раз после рождения ребенка у Ирины начались проблемы с головой. Она перестала узнавать окружающих, путала имена, отказывалась кормить малыша грудью. Видимо, сказалось перенесенное во время войны.
Диагноз, поставленный специалистами, оказался неутешительным — шизофрения. После курса лечения женщине вроде бы стало лучше, но на второй день после выписки Ирина исчезла из дома! Навсегда! Куда и как — осталось тайной.
Аслан был вынужден отправить крохотного Джансуха в Адзюбжу, к дедушке с бабушкой. На время, как предполагалось. Но, как известно, мы, люди, предполагаем, а решения принимаются на Небесах!
Спустя три месяца Аслан посватался к сестре сослуживца и вскоре сыграл свадьбу. Очевидно, он мечтал, что новая его жена, абхазка из высокогорного села с красивым именем Лилия, заменит родную мать маленькому Джансуху. Но увы! Девица оказалась сварливой и ленивой. К тому же она, что было крайне странно, ненавидела детей — как своих, которых категорически отказывалась заводить, так и тем более чужих.
В общем, помучившись какое-то время, вынужден был Аслан, скрепя, как говорится, сердце, отвезти Лилию домой, вернув родителям, а Джансух так и остался в доме деда.
«Вагон» же судьбы Аслана тем временем, образно говоря, достиг тупика, где заканчиваются рельсы. Джансуху только-только исполнилось три годика, когда его отец геройски погиб при тушении пожара, успев вынести из огня двоих детей.
В семь лет, как и было положено, старик Башныху, ставший к этому времени вдовцом, трудившийся учетчиком в колхозном пункте приема сельхозпродукции, определил внука в первый класс адзюбжинской начальной школы.
Так они и жили вдвоем, дед и внук. Внук учился в школе, помогал деду по хозяйству и мечтал стать военным летчиком…
Автомобильный сигнал прервал мои воспоминания. Пора было ехать. По гладкому асфальту шоссе мы быстро и комфортно добрались до поворота на Адзюбжу. А вот тут пришлось немного помучиться на грунтовой дороге, объезжая ямы и колдобины, тем более что старый каштановый дом, построенный, судя по всему, еще дедом или даже прадедом Башныху, стоял на пригорке в самой дальней части села.
Знакомый дом, привычная для глаз, соответствующая ситуации картина.
В абхазских селах — неважно, случается что-либо грустное или радостное — моментально приходят на помощь родственники и соседи. Вот и сейчас, несмотря на то что старик скончался совсем недавно, все необходимое уже было организовано.
Проводы человека в последний путь, вернее ритуалы этих проводов, формировались веками. В Абхазии, в зависимости от ее конкретной части, они могли немного отличаться, причем некоторые потихоньку отмирали, уходили в прошлое. Однако оставшиеся, как правило, соблюдались повсеместно, особенно в селах.
Машину мы оставили за околицей и пока шли через огромный двор с развесистым ореховым деревом к дому, я внимательно оглядел все, что встречало нас.
Прямо перед фасадом дома, недалеко от входных дверей, под небольшим навесом покоился на кушетке усопший, пока еще без гроба. Справа, на отдельном столике была выставлена большая его фотография в массивной темной раме. Еще один столик, специально для головных уборов, стоял перед навесом. Рядом с ложем покойника, на листе фанеры можно было разглядеть большой фибровый чемодан с металлическими уголками. Согласно традиции, это — аншьан, личные вещи покойного, собранные как бы в дорогу.
С двух сторон от изголовья Башныху сидели женщины в черных одеяниях, так называемые плакальщицы, а перед навесом выстроились мужчины, близкие родственники, тоже в темных одеждах.
Второй навес, гораздо большего размера, еще не полностью смонтированный, как раз устанавливали в стороне, рядом с летней кухней-апацхой, над которой вился дымок. Там готовили еду для поминального стола. Собственно, сегодня угощенье еще не было поминальным в буквальном смысле слова. Опять же согласно традиции, необходимо было накормить людей, приходивших или приезжавших на оплакивание издалека.
Как и на предстоящих поминках, набор блюд был крайне скромным. Мясо не допускалось принципиально. Обычно на стол выставлялись: свежий хлеб, акуд — вареная фасоль со специями, соления своего приготовления, иногда и сладкий плов. Ну и конечно, домашнее вино.
Когда наша небольшая делегация приблизилась к навесу, плакальщицы поднялись со стульев и дружно запричитали, царапая свои щеки ногтями. Это также было данью традиции, частью ритуала.
Постояв у ложа, поклонившись усопшему, мы, выразив соболезнования родственникам, отошли в сторону, присоединившись к группе селян, стоявших поодаль.
Проходя мимо столика с фотографией Башныху, я почему-то задержал на ней свое внимание. Было нечто странное в этом портрете, но что именно, понять сразу я не мог. Кого-то старик на фото мне очень напомнил, но кого?
Изображение усопшего, живописный портрет или большое фото являлось обязательным атрибутом проводов в последний путь.
Как правило, им запасались заранее. Семьи состоятельные заказывали портреты у живописцев, остальные заранее возили, если была возможность, своих родственников в фотоателье, ну а чаще всего просто передавали маленькие по размеру фото на увеличение. Эти фотопортреты так обычно и назывались — «увеличение». Создать качественное «увеличение» было задачей нелегкой, как правило, специалист помимо обычной фототехники был обязан владеть искусством ретуши, причем иногда заказчики требовали сделать из черно-белого оригинала цветной «шедевр». Так что порой было трудно узнать реального человека в изображении на фотопортрете.
Очевидно, с портретом Башныху произошло именно это — мастер чересчур увлекся ретушированием. Я обратил внимание, что и мой отец смотрел на изображение старика несколько удивленным, чтобы не сказать странным взглядом.
В целом качество работы было на высоте, но!!! Гладкое, без морщин лицо, ухоженная борода, пристальный взгляд умного, образованного человека (коим усопший не являлся) и потом какой-то «старорежимный» костюм немного легкомысленного фиолетового цвета. Вряд ли у деда Джона мог быть такой. Ну, а если придираться по полной, слева из-под бороды выглядывал фрагмент какого-то непонятного аксессуара, но очень напоминающего «крылышко» галстука-бабочки. Ну, это, видимо, вконец заигрался уже я!
День потихоньку уходил, тени стали длиннее и четче, контур дальних гор прорисовался загадочным, едва заметным свечением, в общем, вечер настойчиво предъявлял свои права на всей территории Абхазии. Под навесами включили электрическое освещение. Иссяк и поток желающих выразить именно сегодня свое соболезнование семье покойного.
Теперь можно было усаживать за стол оставшихся во дворе родственников.
Великий Фазиль Искандер когда-то подметил, что в Абхазии немного по-разному провожают в последний путь людей, ушедших по меркам долгожителей рано, безвременно, и тех, кого Всевышний призвал к себе в очень-очень почтенном возрасте. Как в случае с Башныху.
Так что застолье, пройдя обязательную печальную тональность, медленно перешло в привычный, неторопливый бытовой регистр общения близких людей, не видевших какое-то время друг друга.
Джансух присоединился к компании, сев рядом со мной.
— Старик, как же я рад тебя видеть! Жаль, что повод печальный, но смерть, как и рождение, увы, незримо сопровождает всех нас постоянно! (Джон любил пофилософствовать.) Как там у вас в Москве? — Приобняв меня за плечо, начал разговор друг моего детства.
— Да в Москве все по-старому! И в самом городе, и у меня в доме! Брежнев вот опять вчера по телевизору выступал, об очередных успехах рассказывал! Ты-то сам как? Знаю, работаешь в Очамчире, на чаеразвесочной фабрике, растишь двоих спиногрызов! Это здорово! Имею в виду твоих пацанов!
— Вова, отстал чуток от жизни, у меня теперь три, как ты выразился, спиногрыза. Я счастлив, ты же знаешь, мне очень повезло с женой. С радостью передам Амре привет от тебя! У меня там хороший дом, и я пытался забрать деда к себе, но бесполезно. Как рыба в воде он ощущал себя только в Адзюбже! Да и крепкий был, к тому же родня присматривала за ним. Я же приезжал регулярно на выходные.
Ладно, вижу некий немой вопрос в твоих глазах! Да и не только твоих! И догадываюсь — какой именно! Постараюсь удовлетворить твое любопытство, но с условием, остальным ни слова. Договорились? Если только втихаря дяде Мише. Он человек надежный!
Короче, слушай внимательно и не перебивай. Начинаю издалека. Хочу разбудить и в твоей душе былую страсть, говоря торжественно! А предмет общей нашей страсти ведь был великолепен. Не знаю, как с тобой, но меня каждую ночь преследовали видения, я испытывал неимоверное наслаждение от обладания им, мы вдвоем переживали фантастические эмоции, сливались, становились одним целым и улетали в космос!!! Но каждое утро я пробуждался буквально в слезах, ибо ОН, увы, оставался там, во сне!
Ты же помнишь эту красоту?! Это совершенство?! Элегантная, удобная рама темно-синего или шоколадно-коричневого цвета с золотистой надписью «Орленок», сверкающий никель педалей, регулируемые по высоте руль и сиденье! И, о чудо, фонарик, работавший от миниатюрной динамо-машины! Ну вот, и в твоих глазах появилась ностальгическая грусть! Значит, и ты не забыл?!
Ну да, конечно же! Я ведь помню, как ты, мальчишкой, укатил отсюда, из Адзюбжи в Сухум на велосипеде дяди Ясона — без спроса, никого не предупредив. Представляю, что пережил тогда бедный твой дядя!
Но мое увлечение имело под собой и вполне практическую базу, ибо добираться из дедушкиного дома до школы было мероприятием очень сложным, долгим, к тому же порой рискованным, особенно в дождь, когда грунтовая дорога превращалась в липкое глиняное месиво. На велосипеде же можно было, минуя грунтовку, перебраться через железнодорожные пути и тропинками выехать на шоссе, ну а там по асфальту домчаться до школы за считанные минуты.
Попадая изредка в столицу, я обязательно шел к магазину спорттоваров «Динамо» и подолгу, пуская слезу, любовался выставленным на витрине велосипедом. Ценников тогда не прикрепляли, но стоимость мечты мне была известна — 43 рубля! Да, для тех времен деньги немалые, но и одновременно не такие уж заоблачные. Но для меня да, заоблачные! Ибо зарплата у деда более чем скромная, да и сам старик был, светлой ему памяти, человеком прижимистым. И хоть обладал он, я это знал точно, некоей заначкой, выпросить деньги на велосипед у моего деда?! Нет, Вова, у кого угодно, только не у него!
И вот как-то, побывав на очередных похоронах, зовет дед меня и неожиданно спрашивает, не слышал ли я случайно, где хорошо делают «увеличение», в Дранде или в самой столице?
— Тебе зачем, дедушка? Думаю, рано о своих проводах беспокоиться! А меня на кого оставишь? — Неожиданно плаксивым голосом произнес я.
— Удзири, дад (слушай, малыш)! Никто пока никуда не собирается. Но о некоторых вещах нужно думать заранее, — мягко парировал Башныху. — Вот тебе два рубля, поезжай в город и все разузнай.
— Деда, прибавь еще один, в кино схожу. Там, я знаю, про Чапаева показывают!
Чапаев был для моего деда, пожалуй, одним из немногих исторических авторитетов, наряду с Хаджаратом Кяхба и Мелитоном Кантария, так что в данном случае я был уверен, что получу вожделенную трешку. И я ее получил!
Путь к кинотеатру «Сухуми» лежал мимо спортивного магазина, и, конечно же, я не устоял перед соблазном, как всегда, пообщаться, хоть и сквозь витринное стекло, с мечтой всей моей жизни.
И пока я мысленно гладил руль «Орленка», регулировал под себя удобное кожаное сиденье, в голове моей внезапно возник план, не план даже, а скорее, безумная идея, от которой меня сначала взяла оторопь, но которая распространилась внутри меня с ужасающей скоростью, не оставляя шансов на сопротивление. И я сдался!
Вернувшись домой, доложил деду, что нашел через директора Дома пионеров лучшего в городе специалиста по «увеличению», встретился с ним, все узнал, посмотрел образцы. Классно работает, исполняет, хоть и берет дорого. Нужна любая портретная фотография, независимо от размера и качества, все остальное — мастерство фотохудожника!
Еще я с благодарностью сообщил, что получил огромное удовольствие от фильма, а на сэкономленный рубль умудрился купить еще и два лотерейных билета.
Докладывая, я растроганно попытался обнять деда, хотя тот всякие щенячьи нежности терпеть не мог.
— Хорошо, дад, молодец! Так сколько конкретно просит мастер за свою работу?
Конечно, я не знал, как буду выкручиваться, куда приведет меня «задумка», но коль скоро я пошел на обман, на сделку с совестью, то и играть решил по-крупному. Теперь уже не могу сказать, почему я запросил именно столько.
— Шестьдесят рублей, деда! — Озвученная мною цифра ввела старика в шок! Он побледнел и замахал руками, как бы отвергая, задним числом, саму идею создания портрета.
Однако, спустя некоторое время, пришел в мою комнату, тяжело вздохнул и произнес неожиданно сиплым голосом:
— Поедешь в следующее воскресение, подготовлю фото и деньги.
Неужто сработало?!! Нужно было еще и прожить грядущую неделю! Знаешь, Вова, я ведь до сих пор помню, как медленно сочилось время, как я считал, нет, не дни и даже не часы, а минуты и секунды!
И вот наконец сижу я в автобусе, направляющемся в столицу. По настоянию деда деньги — три десятки, четыре пятерки, две трешки и четыре замусоленных рублевки, завернутые в кусок марли, убраны в потайной самодельный карманчик внутри брюк, под поясом.
Автобус бежит по шоссе довольно резво, мне же кажется, что он стоит на месте, так не терпится осуществить первый этап задуманного.
Но вот наконец-то город! Иду в ближайший общественный туалет, извлекаю и перекладываю пятирублевую купюру из марлевого пакетика в карман. У меня ведь праздник, который надо отметить, и я знаю как!
Когда-то наш класс возили в столичный музей. После экскурсии сопровождавшие учителя и члены родительского комитета угощали нас мороженым. Ничего вкуснее в своей жизни я не ел, тем более в компании игривых, веселых медведей, нарисованных на стенах кафе. Туда-то, в то самое кафе напротив кинотеатра «АПСНЫ», и несли меня ноги.
И оторвался я по полной: марципаны с какао, слоеный хачапури, и, конечно, мороженое в серебряной вазочке, политое пахучим сиропом, посыпанное дроблеными орешками! Сейчас, Вова, и кафе того нет, и мороженого тоже! Увы!
Ну теперь подходим с тобой к главному событию дня, ибо подхожу я к «Динамо». Здесь можно смело доставать «заначку». Прошу продавца распаковать синего «Орленка», вытираю заранее заготовленной тряпкой масляную смазку и… — внимание — фанфары! — оплачиваю покупку в кассе!!!
Продавец помогает мне установить цепь, проверяет давление в шинах, я регулирую руль и сиденье, велосипед при этом бликует, отражая солнечный свет, как бы подмигивая по-дружески мне, я усаживаюсь в седло и, чудо из чудес, легко и плавно трогаюсь по проезжей части. Ветерок треплет волосы, свистит в ушах, я не то что на седьмом — на семидесятом, а возможно, и на сто семидесятом небе от счастья!!! Ну, ты меня понимаешь.
Как мне «выкручиваться», я, откровенно, не знал. В голову никакие мысли не шли, только в памяти возник вдруг какой-то портрет, кого-то, кто напоминал мне деда, очевидно виденный ранее. Но где? Ну ладно, «пропадать, так с музыкой». Какое-то время я для себя выторгую, а там…
Деду я радостно сообщил, что поручение его выполнил: фото и деньги передал, портрет будет готов через два-три месяца. А еще, захлебываясь от эмоций, поделился неожиданно свалившимся на меня счастьем!
— Ты представляешь, деда, один из моих лотерейных билетов выиграл велосипед!!! Велосипед, дедушка!!! А учитывая, что билет куплен на твои деньги, могу смело считать «Орленок» твоим подарком!!! — Возбужденно тарахтел я. Поверит или нет?!
Бажныху почесал затылок и неожиданно для меня удовлетворительно хмыхнул.
— Поздравляю! — С важным видом произнес он. — Велосипед — что?! Вот мне наш председатель колхоза рассказывал, что один сухумский грек в лотерею целую машину выиграл! Машину! «Волгу»! Так-то вот!
Ты не представляешь, как я упивался своим счастьем, до сентября оставался еще почти месяц, «медовый» месяц, мой и «Орленка»! (Правда, тогда я еще не знал, что означает эта фраза, но что красивое и радостное, так это факт.) Я объездил на нем все село, все дороги, дорожки и тропинки, и минимум два раза в неделю выбирался в столицу.
Во-первых, ездить по асфальту куда кайфовей, чем по грунтовке, а во-вторых, было приятно, когда тебе вслед с восхищением или с завистью смотрит большинство городских мальчишек.
Время же утекало, неумолимо приближая меня к финалу истории. Каким он будет, этот финал, я понятия не имел, даже думать боялся. Грустным, скорее всего. Но судьбе было угодно сжалиться надо мною.
Как-то возвращаясь из города домой, проехал по улице Церетели до проспекта Мира, пропустил встречную машину и медленно свернул в сторону Красного Моста. Но, не успев проехать и несколько метров, резко дал по тормозам! Почему?! Что заставило меня остановиться, что привлекло мое внимание?!
Медленно слез с велосипеда, в нерешительности подошел к витрине магазина учебных пособий. Вова, ты же хорошо помнишь его, этот магазин? Мы иногда вместе бегали, чтобы заглянуть там в микроскоп или со страхом прикоснуться к скелету, висящему на стене. Скелет, как выяснилось, был пластмассовым, но мы были уверены, что он настоящий.
Так вот причина резкой моей остановки! С портрета в темной раме, выставленного в витрине, на меня пронзительным взглядом внимательно смотрел седой человек с большой бородой, похожей на бороду деда. Да и в целом издалека он напоминал Башныху.
Закатив «Орленка» внутрь магазина, спросил у мужчины за прилавком, продается ли портрет с витрины?
— Ты имеешь ввиду Чарлза Дарвина? Конечно, продается! Прекрасный портрет, всего один остался! — С интересом разглядывая велосипед, произнес мужчина.
И сколько же он стоит? — С замиранием выдавил я из себя.
— Восемь рублей двенадцать копеек. — Последовал ответ.
Так вот оно, возможное спасение! У меня даже закружилась голова!
Дело в том, что из тех самых шестидесяти рублей я сохранил десятку, своего рода — неприкосновенный запас — и не притрагивался к нему, несмотря на регулярные соблазны. Она так и хранилась в бинте, под моим поясом.
— Дядя! — Начал фантазировать я. — Дело в том, что у меня задание пионерской организации купить именно этот портрет для подарка на юбилей директору школы. Хочу попросить Вас! Я оплачу его сейчас, чтобы Вы не волновались, но заберу завтра, когда буду без велосипеда. Вы не могли бы сейчас снять портрет и надежно упаковать его? Спасибо заранее Вам!
— Да без проблем! Я выпишу тебе чек, чтобы и ты не волновался! Ну вы, пионеры, молодцы, однако! Знатный подарок будет, даже завидую вашему директору!
Ночью я, конечно же, не сомкнул глаз. Ведь днем должен разыграться последний акт задуманного мной спектакля! И лишь потом можно будет сказать, что же получилось — драма, трагедия или фарс!
Не буду утомлять подробностями, как я вез на автобусе, а потом тащил пешком неудобный огромный пакет. Это — мелочи жизни!
Сознательно не оставил его на ярко освещенной солнцем веранде, а внес в комнату деда, где всегда царил полумрак, и осторожно установил на комоде. Вскоре явился Башныху.
— Ты чего улыбаешься? Отпустили с уроков? Вам, теперешней молодежи, лишь бы ничего не делать! — С годами старик становился все ворчливей. А еще цифры, с которыми ежедневно имел дело учетчик, вконец испортили его зрение. Стыдно сейчас говорить, но я надеялся, что подслеповатость деда станет моей союзницей.
— Да, деда, отпустили! Так я съездил в город и привез твое «увеличение»!
— Да?! — Башныху явно обрадовался. — Показывай!
В комнате мы аккуратно, как просил дед, развязали шпагат и развернули упаковочную бумагу. И перед нами на портрете во всей красе предстал великий британский ученый девятнадцатого столетия — Чарльз Дарвин.
Тишина в комнате стала на время, как говорится, угрожающей! Сердце мое остановилось… Но тут я вдруг увидел, как мой бедный, обманутый мною, преданный за велосипед дедушка, одобрительно причмокивая, с восторгом гладит портрет!
— Да-а! Мастер великий! Не жалко этих денег! Помоги его снова упаковать! И иди отдыхай, заслужил сегодня!
Чуть позже, когда я возился на веранде с «Орленком», появился Башныху, и, улыбаясь, протянул мне пятирублевую купюру! ПЯТЕРКУ?! МНЕ?! МОЙ ДЕД?! Сказать кому-нибудь, не поверили бы!
И больше тот портрет я не видел. Только сегодня, когда женщины собирали вещи старика для дальней дороги, нашли в глубине шкафа пакет. Развернули, похвалили качество, пустили слезу… и поставили, как положено, на столик. И все приходящие молча склоняли голову перед усопшим и его изображением в раме. Все, кроме тебя и дяди Миши. Ну вот, старичок, признался тебе в давнем своем грехе, и, знаешь, стало легче. А Башныху, несмотря на суровость, очень меня любил! Он-то меня простит!
Уже совсем стемнело. Мы попрощались со всеми, Джансух обнял меня, зная, что завтра я улетаю, на похороны не попаду, и пожелал доброго пути.
В автомобиле неожиданно пришла мысль — как же умудрился я не узнать Дарвина, ведь его портреты были когда-то во многих школьных учебниках!
— Звонила Зина, начальница нашего сельского почтового отделения. Старик Башныху ушел из жизни! Ты помнишь его?
Конечно, я помнил, ведь он был дедом моего адзюбжинского друга и ровесника — Джансуха. Правда, время немного размыло образ, но в памяти сохранился высокий, немного сутулый, суровый, неулыбчивый седой человек с большой бородой и кустистыми бровями, одетый постоянно, как и многие селяне, в выцветшую полувоенную рубашку-«сталинку» и брюки галифе.
— Надо ехать в Адзюбжу на оплакивание. Желательно, чтобы поехал и ты, раз уж находишься в Абхазии. — Предложение родителя звучало как приказ, хотя необходимости в нем не было, я поехал бы в любом случае.
Адзюбжа — наше родовое село в Восточной, Абжуйской Абхазии. Когда поселились в нем мои предки, носители фамилии Делба, мне не было известно точно, но факт, что очень давно. Крепкий крестьянский род обладал достаточно большим наделом так называемой общественной земли, принадлежавшей всей общине, выделявшейся безвозмездно той или иной семье без права продажи или дарения.
К чести моих прародителей, трудившихся на земле, они понимали, что светлое будущее может принадлежать их потомкам только при наличии у тех образования! Потому, очевидно, одна из первых в Абхазии начальных школ была открыта именно в Адзюбже. Действовал в селе и небольшой православный храм, церковь Рождества Пресвятой Богородицы.
Село большое, красивое, уютно раскинувшееся вдоль шоссе на Очамчиру и морского берега, в котором, помимо абхазских семей, проживали мегрелы, русские и даже единственная в Абхазии семья чернокожих африканцев по фамилии Абаш, завезенных когда-то, в середине девятнадцатого века, в наши края аж из самой Эфиопии! Эфиопы, кстати, быстро натурализовались, и уже через поколение говорили только на абхазском, да и считали себя абхазами.
Пока мы ожидали дядю Бориса, пообещавшего отвезти нас в Адзюбжу на своей «Волге», я вспомнил Джансуха, которого мы, друзья, называли Джоном, его нелегкую судьбу, наше детство. Вспомнил и его отца Аслана, чей «вагон», собственно, и покатился когда-то странным, драматическим маршрутом по рельсам Судьбы.
Встретив Победу в Чехословакии с солидным количеством боевых наград, осенью 1945-го года возвращался он в родные края. Путь предстоял сложный и долгий. Во время ожидания очередного воинского эшелона на пустынном полустанке недалеко от полностью сожженного немцами Курска к Аслану вдруг подошла совсем еще юная девушка. Ветхий ватник, темный шерстяной платок, от которых пахло дымом, бледная, будто прозрачная кожа, большие глаза, в которых, казалось, навек поселились страдание и страх. Девушка странно, невидящим взглядом смотрела на Аслана и шевелила губами, не произнося ни слова.
Усадив незнакомку на скамейку, Аслан развязал вещмешок, отрезал приличный ломоть от буханки хлеба, посыпал его крупной солью, уложил сверху большой кусок сала и протянул девушке. Та медленно, осторожно приняла дар, не веря, видимо, в такой неожиданный щедрый подарок, и очень аккуратно, придерживая хлеб в ладошке, дабы не потерять ни крошки, стала есть.
Глаза солдата повлажнели.
Неосвещенный полустанок продувало холодным колючим ветром, визгливо скрипели подвешенные к столбу часы с выбитым стеклом и без стрелок, в сохранившейся части полуразрушенного павильона кто-то зажег то ли свечу, то ли керосиновую лампу, и этот единственный, появившийся непонятно откуда в кромешной темноте неяркий свет дарил, как ни странно, хрупкую надежду на будущее.
И пока девушка ела, в голове Аслана неожиданно созрел план.
— Тебя как зовут? Ирина? Ирина, здесь ты совсем одна, насколько я понимаю. Так вот, я принял решение: ты едешь со мной, ко мне на родину, в Абхазию! И это мое решение не обсуждается!
Вначале все у них складывалось довольно удачно: Аслан получил работу пожарного, молодым выделили отдельную комнату в старом доме в центре столицы. Комната, правда, выходила, как и несколько других, на общую веранду второго этажа, кухня же и туалет, тоже общие, приютились на этаже первом. Ванной комнаты не было вообще, но это особо не мешало жильцам, ибо в центре города в те годы работали три или четыре общественные бани. Ведь главное — свое жилье!
Ирина оказалась хорошей хозяйкой: неплохо готовила, относилась к мужу с уважением и нежностью, в их комнате всегда было чисто и уютно. Единственное, что немного беспокоило Аслана, так это замкнутость и неразговорчивость молодой жены, правда он объяснял все ее природной застенчивостью и непривычным образом жизни в Абхазии. А иногда в глазах Ирины вновь появлялся страх, который Аслан хорошо помнил с первой их встречи.
В положенный срок в семье появилось прибавление — сын, которого назвали Джансухом. И вот как раз после рождения ребенка у Ирины начались проблемы с головой. Она перестала узнавать окружающих, путала имена, отказывалась кормить малыша грудью. Видимо, сказалось перенесенное во время войны.
Диагноз, поставленный специалистами, оказался неутешительным — шизофрения. После курса лечения женщине вроде бы стало лучше, но на второй день после выписки Ирина исчезла из дома! Навсегда! Куда и как — осталось тайной.
Аслан был вынужден отправить крохотного Джансуха в Адзюбжу, к дедушке с бабушкой. На время, как предполагалось. Но, как известно, мы, люди, предполагаем, а решения принимаются на Небесах!
Спустя три месяца Аслан посватался к сестре сослуживца и вскоре сыграл свадьбу. Очевидно, он мечтал, что новая его жена, абхазка из высокогорного села с красивым именем Лилия, заменит родную мать маленькому Джансуху. Но увы! Девица оказалась сварливой и ленивой. К тому же она, что было крайне странно, ненавидела детей — как своих, которых категорически отказывалась заводить, так и тем более чужих.
В общем, помучившись какое-то время, вынужден был Аслан, скрепя, как говорится, сердце, отвезти Лилию домой, вернув родителям, а Джансух так и остался в доме деда.
«Вагон» же судьбы Аслана тем временем, образно говоря, достиг тупика, где заканчиваются рельсы. Джансуху только-только исполнилось три годика, когда его отец геройски погиб при тушении пожара, успев вынести из огня двоих детей.
В семь лет, как и было положено, старик Башныху, ставший к этому времени вдовцом, трудившийся учетчиком в колхозном пункте приема сельхозпродукции, определил внука в первый класс адзюбжинской начальной школы.
Так они и жили вдвоем, дед и внук. Внук учился в школе, помогал деду по хозяйству и мечтал стать военным летчиком…
Автомобильный сигнал прервал мои воспоминания. Пора было ехать. По гладкому асфальту шоссе мы быстро и комфортно добрались до поворота на Адзюбжу. А вот тут пришлось немного помучиться на грунтовой дороге, объезжая ямы и колдобины, тем более что старый каштановый дом, построенный, судя по всему, еще дедом или даже прадедом Башныху, стоял на пригорке в самой дальней части села.
Знакомый дом, привычная для глаз, соответствующая ситуации картина.
В абхазских селах — неважно, случается что-либо грустное или радостное — моментально приходят на помощь родственники и соседи. Вот и сейчас, несмотря на то что старик скончался совсем недавно, все необходимое уже было организовано.
Проводы человека в последний путь, вернее ритуалы этих проводов, формировались веками. В Абхазии, в зависимости от ее конкретной части, они могли немного отличаться, причем некоторые потихоньку отмирали, уходили в прошлое. Однако оставшиеся, как правило, соблюдались повсеместно, особенно в селах.
Машину мы оставили за околицей и пока шли через огромный двор с развесистым ореховым деревом к дому, я внимательно оглядел все, что встречало нас.
Прямо перед фасадом дома, недалеко от входных дверей, под небольшим навесом покоился на кушетке усопший, пока еще без гроба. Справа, на отдельном столике была выставлена большая его фотография в массивной темной раме. Еще один столик, специально для головных уборов, стоял перед навесом. Рядом с ложем покойника, на листе фанеры можно было разглядеть большой фибровый чемодан с металлическими уголками. Согласно традиции, это — аншьан, личные вещи покойного, собранные как бы в дорогу.
С двух сторон от изголовья Башныху сидели женщины в черных одеяниях, так называемые плакальщицы, а перед навесом выстроились мужчины, близкие родственники, тоже в темных одеждах.
Второй навес, гораздо большего размера, еще не полностью смонтированный, как раз устанавливали в стороне, рядом с летней кухней-апацхой, над которой вился дымок. Там готовили еду для поминального стола. Собственно, сегодня угощенье еще не было поминальным в буквальном смысле слова. Опять же согласно традиции, необходимо было накормить людей, приходивших или приезжавших на оплакивание издалека.
Как и на предстоящих поминках, набор блюд был крайне скромным. Мясо не допускалось принципиально. Обычно на стол выставлялись: свежий хлеб, акуд — вареная фасоль со специями, соления своего приготовления, иногда и сладкий плов. Ну и конечно, домашнее вино.
Когда наша небольшая делегация приблизилась к навесу, плакальщицы поднялись со стульев и дружно запричитали, царапая свои щеки ногтями. Это также было данью традиции, частью ритуала.
Постояв у ложа, поклонившись усопшему, мы, выразив соболезнования родственникам, отошли в сторону, присоединившись к группе селян, стоявших поодаль.
Проходя мимо столика с фотографией Башныху, я почему-то задержал на ней свое внимание. Было нечто странное в этом портрете, но что именно, понять сразу я не мог. Кого-то старик на фото мне очень напомнил, но кого?
Изображение усопшего, живописный портрет или большое фото являлось обязательным атрибутом проводов в последний путь.
Как правило, им запасались заранее. Семьи состоятельные заказывали портреты у живописцев, остальные заранее возили, если была возможность, своих родственников в фотоателье, ну а чаще всего просто передавали маленькие по размеру фото на увеличение. Эти фотопортреты так обычно и назывались — «увеличение». Создать качественное «увеличение» было задачей нелегкой, как правило, специалист помимо обычной фототехники был обязан владеть искусством ретуши, причем иногда заказчики требовали сделать из черно-белого оригинала цветной «шедевр». Так что порой было трудно узнать реального человека в изображении на фотопортрете.
Очевидно, с портретом Башныху произошло именно это — мастер чересчур увлекся ретушированием. Я обратил внимание, что и мой отец смотрел на изображение старика несколько удивленным, чтобы не сказать странным взглядом.
В целом качество работы было на высоте, но!!! Гладкое, без морщин лицо, ухоженная борода, пристальный взгляд умного, образованного человека (коим усопший не являлся) и потом какой-то «старорежимный» костюм немного легкомысленного фиолетового цвета. Вряд ли у деда Джона мог быть такой. Ну, а если придираться по полной, слева из-под бороды выглядывал фрагмент какого-то непонятного аксессуара, но очень напоминающего «крылышко» галстука-бабочки. Ну, это, видимо, вконец заигрался уже я!
День потихоньку уходил, тени стали длиннее и четче, контур дальних гор прорисовался загадочным, едва заметным свечением, в общем, вечер настойчиво предъявлял свои права на всей территории Абхазии. Под навесами включили электрическое освещение. Иссяк и поток желающих выразить именно сегодня свое соболезнование семье покойного.
Теперь можно было усаживать за стол оставшихся во дворе родственников.
Великий Фазиль Искандер когда-то подметил, что в Абхазии немного по-разному провожают в последний путь людей, ушедших по меркам долгожителей рано, безвременно, и тех, кого Всевышний призвал к себе в очень-очень почтенном возрасте. Как в случае с Башныху.
Так что застолье, пройдя обязательную печальную тональность, медленно перешло в привычный, неторопливый бытовой регистр общения близких людей, не видевших какое-то время друг друга.
Джансух присоединился к компании, сев рядом со мной.
— Старик, как же я рад тебя видеть! Жаль, что повод печальный, но смерть, как и рождение, увы, незримо сопровождает всех нас постоянно! (Джон любил пофилософствовать.) Как там у вас в Москве? — Приобняв меня за плечо, начал разговор друг моего детства.
— Да в Москве все по-старому! И в самом городе, и у меня в доме! Брежнев вот опять вчера по телевизору выступал, об очередных успехах рассказывал! Ты-то сам как? Знаю, работаешь в Очамчире, на чаеразвесочной фабрике, растишь двоих спиногрызов! Это здорово! Имею в виду твоих пацанов!
— Вова, отстал чуток от жизни, у меня теперь три, как ты выразился, спиногрыза. Я счастлив, ты же знаешь, мне очень повезло с женой. С радостью передам Амре привет от тебя! У меня там хороший дом, и я пытался забрать деда к себе, но бесполезно. Как рыба в воде он ощущал себя только в Адзюбже! Да и крепкий был, к тому же родня присматривала за ним. Я же приезжал регулярно на выходные.
Ладно, вижу некий немой вопрос в твоих глазах! Да и не только твоих! И догадываюсь — какой именно! Постараюсь удовлетворить твое любопытство, но с условием, остальным ни слова. Договорились? Если только втихаря дяде Мише. Он человек надежный!
Короче, слушай внимательно и не перебивай. Начинаю издалека. Хочу разбудить и в твоей душе былую страсть, говоря торжественно! А предмет общей нашей страсти ведь был великолепен. Не знаю, как с тобой, но меня каждую ночь преследовали видения, я испытывал неимоверное наслаждение от обладания им, мы вдвоем переживали фантастические эмоции, сливались, становились одним целым и улетали в космос!!! Но каждое утро я пробуждался буквально в слезах, ибо ОН, увы, оставался там, во сне!
Ты же помнишь эту красоту?! Это совершенство?! Элегантная, удобная рама темно-синего или шоколадно-коричневого цвета с золотистой надписью «Орленок», сверкающий никель педалей, регулируемые по высоте руль и сиденье! И, о чудо, фонарик, работавший от миниатюрной динамо-машины! Ну вот, и в твоих глазах появилась ностальгическая грусть! Значит, и ты не забыл?!
Ну да, конечно же! Я ведь помню, как ты, мальчишкой, укатил отсюда, из Адзюбжи в Сухум на велосипеде дяди Ясона — без спроса, никого не предупредив. Представляю, что пережил тогда бедный твой дядя!
Но мое увлечение имело под собой и вполне практическую базу, ибо добираться из дедушкиного дома до школы было мероприятием очень сложным, долгим, к тому же порой рискованным, особенно в дождь, когда грунтовая дорога превращалась в липкое глиняное месиво. На велосипеде же можно было, минуя грунтовку, перебраться через железнодорожные пути и тропинками выехать на шоссе, ну а там по асфальту домчаться до школы за считанные минуты.
Попадая изредка в столицу, я обязательно шел к магазину спорттоваров «Динамо» и подолгу, пуская слезу, любовался выставленным на витрине велосипедом. Ценников тогда не прикрепляли, но стоимость мечты мне была известна — 43 рубля! Да, для тех времен деньги немалые, но и одновременно не такие уж заоблачные. Но для меня да, заоблачные! Ибо зарплата у деда более чем скромная, да и сам старик был, светлой ему памяти, человеком прижимистым. И хоть обладал он, я это знал точно, некоей заначкой, выпросить деньги на велосипед у моего деда?! Нет, Вова, у кого угодно, только не у него!
И вот как-то, побывав на очередных похоронах, зовет дед меня и неожиданно спрашивает, не слышал ли я случайно, где хорошо делают «увеличение», в Дранде или в самой столице?
— Тебе зачем, дедушка? Думаю, рано о своих проводах беспокоиться! А меня на кого оставишь? — Неожиданно плаксивым голосом произнес я.
— Удзири, дад (слушай, малыш)! Никто пока никуда не собирается. Но о некоторых вещах нужно думать заранее, — мягко парировал Башныху. — Вот тебе два рубля, поезжай в город и все разузнай.
— Деда, прибавь еще один, в кино схожу. Там, я знаю, про Чапаева показывают!
Чапаев был для моего деда, пожалуй, одним из немногих исторических авторитетов, наряду с Хаджаратом Кяхба и Мелитоном Кантария, так что в данном случае я был уверен, что получу вожделенную трешку. И я ее получил!
Путь к кинотеатру «Сухуми» лежал мимо спортивного магазина, и, конечно же, я не устоял перед соблазном, как всегда, пообщаться, хоть и сквозь витринное стекло, с мечтой всей моей жизни.
И пока я мысленно гладил руль «Орленка», регулировал под себя удобное кожаное сиденье, в голове моей внезапно возник план, не план даже, а скорее, безумная идея, от которой меня сначала взяла оторопь, но которая распространилась внутри меня с ужасающей скоростью, не оставляя шансов на сопротивление. И я сдался!
Вернувшись домой, доложил деду, что нашел через директора Дома пионеров лучшего в городе специалиста по «увеличению», встретился с ним, все узнал, посмотрел образцы. Классно работает, исполняет, хоть и берет дорого. Нужна любая портретная фотография, независимо от размера и качества, все остальное — мастерство фотохудожника!
Еще я с благодарностью сообщил, что получил огромное удовольствие от фильма, а на сэкономленный рубль умудрился купить еще и два лотерейных билета.
Докладывая, я растроганно попытался обнять деда, хотя тот всякие щенячьи нежности терпеть не мог.
— Хорошо, дад, молодец! Так сколько конкретно просит мастер за свою работу?
Конечно, я не знал, как буду выкручиваться, куда приведет меня «задумка», но коль скоро я пошел на обман, на сделку с совестью, то и играть решил по-крупному. Теперь уже не могу сказать, почему я запросил именно столько.
— Шестьдесят рублей, деда! — Озвученная мною цифра ввела старика в шок! Он побледнел и замахал руками, как бы отвергая, задним числом, саму идею создания портрета.
Однако, спустя некоторое время, пришел в мою комнату, тяжело вздохнул и произнес неожиданно сиплым голосом:
— Поедешь в следующее воскресение, подготовлю фото и деньги.
Неужто сработало?!! Нужно было еще и прожить грядущую неделю! Знаешь, Вова, я ведь до сих пор помню, как медленно сочилось время, как я считал, нет, не дни и даже не часы, а минуты и секунды!
И вот наконец сижу я в автобусе, направляющемся в столицу. По настоянию деда деньги — три десятки, четыре пятерки, две трешки и четыре замусоленных рублевки, завернутые в кусок марли, убраны в потайной самодельный карманчик внутри брюк, под поясом.
Автобус бежит по шоссе довольно резво, мне же кажется, что он стоит на месте, так не терпится осуществить первый этап задуманного.
Но вот наконец-то город! Иду в ближайший общественный туалет, извлекаю и перекладываю пятирублевую купюру из марлевого пакетика в карман. У меня ведь праздник, который надо отметить, и я знаю как!
Когда-то наш класс возили в столичный музей. После экскурсии сопровождавшие учителя и члены родительского комитета угощали нас мороженым. Ничего вкуснее в своей жизни я не ел, тем более в компании игривых, веселых медведей, нарисованных на стенах кафе. Туда-то, в то самое кафе напротив кинотеатра «АПСНЫ», и несли меня ноги.
И оторвался я по полной: марципаны с какао, слоеный хачапури, и, конечно, мороженое в серебряной вазочке, политое пахучим сиропом, посыпанное дроблеными орешками! Сейчас, Вова, и кафе того нет, и мороженого тоже! Увы!
Ну теперь подходим с тобой к главному событию дня, ибо подхожу я к «Динамо». Здесь можно смело доставать «заначку». Прошу продавца распаковать синего «Орленка», вытираю заранее заготовленной тряпкой масляную смазку и… — внимание — фанфары! — оплачиваю покупку в кассе!!!
Продавец помогает мне установить цепь, проверяет давление в шинах, я регулирую руль и сиденье, велосипед при этом бликует, отражая солнечный свет, как бы подмигивая по-дружески мне, я усаживаюсь в седло и, чудо из чудес, легко и плавно трогаюсь по проезжей части. Ветерок треплет волосы, свистит в ушах, я не то что на седьмом — на семидесятом, а возможно, и на сто семидесятом небе от счастья!!! Ну, ты меня понимаешь.
Как мне «выкручиваться», я, откровенно, не знал. В голову никакие мысли не шли, только в памяти возник вдруг какой-то портрет, кого-то, кто напоминал мне деда, очевидно виденный ранее. Но где? Ну ладно, «пропадать, так с музыкой». Какое-то время я для себя выторгую, а там…
Деду я радостно сообщил, что поручение его выполнил: фото и деньги передал, портрет будет готов через два-три месяца. А еще, захлебываясь от эмоций, поделился неожиданно свалившимся на меня счастьем!
— Ты представляешь, деда, один из моих лотерейных билетов выиграл велосипед!!! Велосипед, дедушка!!! А учитывая, что билет куплен на твои деньги, могу смело считать «Орленок» твоим подарком!!! — Возбужденно тарахтел я. Поверит или нет?!
Бажныху почесал затылок и неожиданно для меня удовлетворительно хмыхнул.
— Поздравляю! — С важным видом произнес он. — Велосипед — что?! Вот мне наш председатель колхоза рассказывал, что один сухумский грек в лотерею целую машину выиграл! Машину! «Волгу»! Так-то вот!
Ты не представляешь, как я упивался своим счастьем, до сентября оставался еще почти месяц, «медовый» месяц, мой и «Орленка»! (Правда, тогда я еще не знал, что означает эта фраза, но что красивое и радостное, так это факт.) Я объездил на нем все село, все дороги, дорожки и тропинки, и минимум два раза в неделю выбирался в столицу.
Во-первых, ездить по асфальту куда кайфовей, чем по грунтовке, а во-вторых, было приятно, когда тебе вслед с восхищением или с завистью смотрит большинство городских мальчишек.
Время же утекало, неумолимо приближая меня к финалу истории. Каким он будет, этот финал, я понятия не имел, даже думать боялся. Грустным, скорее всего. Но судьбе было угодно сжалиться надо мною.
Как-то возвращаясь из города домой, проехал по улице Церетели до проспекта Мира, пропустил встречную машину и медленно свернул в сторону Красного Моста. Но, не успев проехать и несколько метров, резко дал по тормозам! Почему?! Что заставило меня остановиться, что привлекло мое внимание?!
Медленно слез с велосипеда, в нерешительности подошел к витрине магазина учебных пособий. Вова, ты же хорошо помнишь его, этот магазин? Мы иногда вместе бегали, чтобы заглянуть там в микроскоп или со страхом прикоснуться к скелету, висящему на стене. Скелет, как выяснилось, был пластмассовым, но мы были уверены, что он настоящий.
Так вот причина резкой моей остановки! С портрета в темной раме, выставленного в витрине, на меня пронзительным взглядом внимательно смотрел седой человек с большой бородой, похожей на бороду деда. Да и в целом издалека он напоминал Башныху.
Закатив «Орленка» внутрь магазина, спросил у мужчины за прилавком, продается ли портрет с витрины?
— Ты имеешь ввиду Чарлза Дарвина? Конечно, продается! Прекрасный портрет, всего один остался! — С интересом разглядывая велосипед, произнес мужчина.
И сколько же он стоит? — С замиранием выдавил я из себя.
— Восемь рублей двенадцать копеек. — Последовал ответ.
Так вот оно, возможное спасение! У меня даже закружилась голова!
Дело в том, что из тех самых шестидесяти рублей я сохранил десятку, своего рода — неприкосновенный запас — и не притрагивался к нему, несмотря на регулярные соблазны. Она так и хранилась в бинте, под моим поясом.
— Дядя! — Начал фантазировать я. — Дело в том, что у меня задание пионерской организации купить именно этот портрет для подарка на юбилей директору школы. Хочу попросить Вас! Я оплачу его сейчас, чтобы Вы не волновались, но заберу завтра, когда буду без велосипеда. Вы не могли бы сейчас снять портрет и надежно упаковать его? Спасибо заранее Вам!
— Да без проблем! Я выпишу тебе чек, чтобы и ты не волновался! Ну вы, пионеры, молодцы, однако! Знатный подарок будет, даже завидую вашему директору!
Ночью я, конечно же, не сомкнул глаз. Ведь днем должен разыграться последний акт задуманного мной спектакля! И лишь потом можно будет сказать, что же получилось — драма, трагедия или фарс!
Не буду утомлять подробностями, как я вез на автобусе, а потом тащил пешком неудобный огромный пакет. Это — мелочи жизни!
Сознательно не оставил его на ярко освещенной солнцем веранде, а внес в комнату деда, где всегда царил полумрак, и осторожно установил на комоде. Вскоре явился Башныху.
— Ты чего улыбаешься? Отпустили с уроков? Вам, теперешней молодежи, лишь бы ничего не делать! — С годами старик становился все ворчливей. А еще цифры, с которыми ежедневно имел дело учетчик, вконец испортили его зрение. Стыдно сейчас говорить, но я надеялся, что подслеповатость деда станет моей союзницей.
— Да, деда, отпустили! Так я съездил в город и привез твое «увеличение»!
— Да?! — Башныху явно обрадовался. — Показывай!
В комнате мы аккуратно, как просил дед, развязали шпагат и развернули упаковочную бумагу. И перед нами на портрете во всей красе предстал великий британский ученый девятнадцатого столетия — Чарльз Дарвин.
Тишина в комнате стала на время, как говорится, угрожающей! Сердце мое остановилось… Но тут я вдруг увидел, как мой бедный, обманутый мною, преданный за велосипед дедушка, одобрительно причмокивая, с восторгом гладит портрет!
— Да-а! Мастер великий! Не жалко этих денег! Помоги его снова упаковать! И иди отдыхай, заслужил сегодня!
Чуть позже, когда я возился на веранде с «Орленком», появился Башныху, и, улыбаясь, протянул мне пятирублевую купюру! ПЯТЕРКУ?! МНЕ?! МОЙ ДЕД?! Сказать кому-нибудь, не поверили бы!
И больше тот портрет я не видел. Только сегодня, когда женщины собирали вещи старика для дальней дороги, нашли в глубине шкафа пакет. Развернули, похвалили качество, пустили слезу… и поставили, как положено, на столик. И все приходящие молча склоняли голову перед усопшим и его изображением в раме. Все, кроме тебя и дяди Миши. Ну вот, старичок, признался тебе в давнем своем грехе, и, знаешь, стало легче. А Башныху, несмотря на суровость, очень меня любил! Он-то меня простит!
Уже совсем стемнело. Мы попрощались со всеми, Джансух обнял меня, зная, что завтра я улетаю, на похороны не попаду, и пожелал доброго пути.
В автомобиле неожиданно пришла мысль — как же умудрился я не узнать Дарвина, ведь его портреты были когда-то во многих школьных учебниках!
МАРГАРИТА И МАСТЕР
Друг моего детства Артур был фанатом Булгакова. С того самого момента, когда власти неожиданно разрешили в 1966 году опубликовать роман «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва». Хоть и в оскопленном, сокращенном, цензурированном варианте.
Номера журнала с романом сразу же стали, как сказали бы сейчас, раритетом и исключительным дефицитом, почище каких-то там джинсов «Рэнглер».
В начале шестидесятых в Абхазии сформировалась серьезная интеллектуальная элита. Молодые ученые, писатели, актеры, музыканты ежедневно собирались на кофейной террасе второго этажа сухумского ресторана «АМРА», названной с легкой руки Фазиля Искандера — «верхней палубой».
И вот эта самая «палуба» постоянно становилась полем самых жарких обсуждений, дискуссий, «разбором полетов». Батлов, говоря современным языком! Обсуждалось все: политика, футбол, музыка, театр и, естественно, литература!
Здесь и блистал наш Артур во всей своей красе, когда начинали рассуждать о романе «Мастер и Маргарита».
Живой ум, прекрасная память, чувство юмора, умение анализировать и давать точные, верные оценки — были коньком Артура, превращали разговоры в подлинные ристалища, рыцарские интеллектуальные турниры, где сражаться с ним являлось задачей архисложной в принципе. Но «добивал» он противников, обычно цитируя абзацы или большие фрагменты любимого романа с указанием номеров страниц и расположением строк. Ибо Артур действительно помнил весь роман наизусть.
— Да-а, Мастер наш Артур! Не поспоришь! — часто восторженно восклицали поверженные оппоненты вкупе с «болельщиками» либо просто свидетелями турниров.
И вот, встречаюсь я со слегка поседевшим и погрузневшим знатоком романа спустя несколько десятилетий. «АМРЫ», к сожалению, уже нет (или почти уже нет, ибо после войны парит над морем только сиротливый полуразрушенный ее остов, напоминающий севший на мель, давно брошенный командой корабль).
Так что пить кофе идем в кафе «Пингвин», игнорируя легендарную «Брехаловку», где старые друзья уж точно не дадут приватно пообщаться.
Сухумская юность наша — неисчерпаемая волшебная шкатулка, наполненная самыми разными историями. Их миллионы, а может, и миллиарды, этих историй, веселых, смешных настолько, что можно надорвать живот, грустных, печальных, трагических и снова озорных! Звучащих порой фантастически, но всегда правдивых в основе своей, и, как правило, добрых!
«Бойцы вспоминают минувшие дни»! И как тут не говорить о книгах, которыми зачитывались в юности. Да и сейчас, в эпоху доступности любой литературы, мы часто возвращаемся к любимым авторам, беря в руки с былым трепетом в который раз эти удивительные бумажные ключи от дверей в иные миры.
— Так вот, Вова, что касается Михаила Афанасьевича, расскажу одну вполне себе мистико-эротико-приключенческую историю из далекого своего прошлого. — Мы смаковали, думаю, уже по четвертой или пятой чашке ароматного кофе «по-сухумски», когда Артур коснулся темы «Булгаков в моей жизни» — образно говоря.
— В конце шестидесятых, ты помнишь, набирал популярность новый курорт Пицунда, в стране, в мире, причем в Абхазии тоже, в молодежной среде.
Было великим кайфом побывать там, особенно летом, что являлось совсем непростым делом. Отдыхающих размещали в корпусах строго по путевкам, кои в свободную продажу не поступали, так что «устроиться» внутри, на огороженном от внешнего мира курорте можно было только по огромному блату. А проникнуть на вожделенную территорию снаружи мешал капитальный забор и проходная с крайне суровыми охранниками, которые безошибочно угадывали «нелегалов» и решительно разворачивали их на 180 градусов. Причем на них не действовали ни уговоры, ни разные вроде бы серьезные на вид «корочки». Говорили, что один из них не пропустил даже секретаря обкома КПСС. Охранника вроде пожурили для виду, но одновременно поощрили денежной премией. Кстати, денег за проход охранники не брали, хоть мзду им предлагали довольно часто. Ладно, Бог с ней, с неподкупной этой стражей!
У меня все сложилось, как говорят сейчас — супер! Знаешь, у нас ведь все родственники — и близкие и дальние — просто родственники. Так вот, какой-то деверь чьей-то золовки, короче, наш родственник, не последний человек в «Интуристе», разместил меня на месяц в ведомственном общежитии на Пицунде. Прекрасная комната, вернее, — одно место в двухместном номере с душем, рядом с морем и высотными корпусами самого курорта, приличная еда по талонам, служебный пропуск на территорию и так далее. Единственное требование — женщин в общежитие не водить! Очень чувствительный запрет, однако! Но что делать!
В общем, наслаждаюсь я вольной жизнью курортника, кайфую, как только могу, с поправкой, конечно, на огромный запрещающий знак «кирпич», незримо висящий над дверью временного моего пристанища.
А женщин вокруг — море! И соблазнов, соответственно, целый океан!
Теперь, Вова, легко, не торопясь, подвожу тебя к конкретному моему приключению! Знакомства на курортах заводятся легко. Сижу я как-то с новыми друзьями за большим столом в баре у бывшего моего сухумского соседа Володи Антониади, пью шампанское, коктейли разные. Кто-то встает из-за стола, уходит, взамен появляются новые персонажи, такое, знаешь, перманентное, долгое, неспешное состояние полного кайфа.
И вот на фоне привычного уже, даже рутинного процесса смены действующих лиц вдруг появляется ОНА!!! Ну, знаешь, как в романах или кинофильмах, когда необходимо определить иную точку отсчета времени, пустить сюжет в новом направлении, ну и так далее.
Короче, стихает, уходит шум, затем как будто гаснет все освещение бара (чуть не сказал — сцены или пространства экрана), остается лишь направленный свет софита, а в ярком, словно солнечном круге электрического света, — только ОНА!
Черные глаза с огромными бездонными зрачками, в которых так легко утонуть, светлая, не успевшая загореть кожа, темные, похоже, каштановые, волнистые волосы, как бы струящиеся на плечи… Ой, Вова, утонул я таки в ее глазах! Моментально, тут же, как увидел!
— Как же зовут тебя, прекрасное дитя? — Банальная, прочитанная где-то фраза так и умирает непроизнесенной внутри меня, ибо «прекрасное дитя», слегка смущаясь, сама произносит — Рита! Меня зовут Рита!
— Рита!!! Боже мой! Вот почему волнение мое столь необычно! Рита ведь это ласкательное, уменьшительное от — Маргарита! Плюс «внешние данные»! Ничего себе поворот судьбы! А кто знает?!
В общем, состояние то ли эйфории, то ли полусна, мои влюбленные взгляды, фантастические полеты мыслей… Увы, я упустил момент ее ухода!!! Ты представляешь, даже без попыток назначить свидание, не зная о ней ничего, кроме имени. А тут вдруг «спасательный круг» — Маргарита якобы сказала кому-то, что живет в корпусе «Золотое руно», на 14-м этаже, с видом на море. Очень ценная информация! Правда, в этих высотках практически все номера с видом на море! И потом, с кем она в комнате — одна, с подругой, мамой, мужем?!
Но время на логические упражнения у меня отсутствовало.
Итак, беру два пузыря шампанского, шоколад. И прямиком в «Золотое руно». Благо, внизу администратор лишних вопросов не задает, а на этажах дежурных, по типу гостиничных, нет в принципе.
Лифт, нужный этаж, а что дальше? Номера комнаты я ведь не знаю. Вспомнил, что на этаже освещен был всего один из четырех балконов, выходящих на фасад здания. Делаю глубокий вдох, шумно выдыхаю и по принципу «авось повезет» стучу в дверь, которую считаю «именно той». Жду с замиранием сердца. Секунда, две, десять… И ничего, тишина. Прикладываю ухо к двери, вроде как слышу шум воды в душе.
— Если дверь та, а девушка в ванной, и никто не реагирует на стук — приходит нужная мысль — то скорее всего нет ни мамы, ни мужа, ну и так далее. Ждать, пока девушка закончит водные процедуры? Ну нет, где же взять столько терпения доморощенному Ромео?! Что же делать? И тут мне просто «сносит крышу»!
С трудом «вправляю» бутылки в карманы брюк, выхожу через пожарную дверь на, так сказать, «внешний периметр» здания, цепляюсь за балконные ограждения и очень-очень медленно, повиснув над бездной, передвигаюсь по узкому карнизу в сторону фасада.
Вниз смотреть страшно, четырнадцатый этаж как-никак! А там, внизу, я думаю, море огней, ласковый шепот волн, нормальные люди гуляют по набережной, сидят в барах, пьют шампанское… Лишь один романтик, а вернее, идиот, начитавшийся книжек про любовь и невесть кем себя вообразивший, ползет по карнизу четырнадцатого этажа пансионата «Золотое руно» неизвестно куда и зачем! К тому же отягощенный, в прямом смысле слова, двумя огромными тяжелыми бутылками.
Но деваться некуда, и потихоньку, вспотевший от волнения, добираюсь я до вожделенного фасада. От цели, то есть от балкона, который освещен, меня отделяют всего-то два номера.
И в этот момент, о ужас, правая нога соскальзывает с узенького карниза, и я…
(Слушатель, то есть Владимир, ваш покорный слуга, замирает от страха, кофе проливается на мое поло, оставляя безобразные темные пятна на белоснежном трикотаже… Это что — такое трагическое завершение романтической истории? Тело моего несчастного друга, который был, возможно, в трех-четырех метрах от успеха, летит вниз с четырнадцатого этажа?! Да еще с двумя бутылками шампанского в карманах?! Но это же фасад здания, внизу могут быть люди, и тогда не избежать новых жертв!!!
Я закрываю, но тут же широко раскрываю глаза! Как же тогда получается, что он, живой и невредимый, сидит напротив и спокойно продолжает повествование?!)
Вова, душа моя ушла, как говорится, в пятки! Но руки, слава Небесам, удержали легкое в те годы мое тело, даже и с шампанским! Инстинкт самосохранения, видимо!
И вот я, даже не верится, с легкостью переваливаюсь через именно ТО ограждение и оказываюсь на освещенном пятачке балкона. Колотится сердце, ноги стали будто ватными, но я жив!!! И нахожусь в нужном месте, даже шампанское не выронил! Ура!
Осторожно отодвигаю рукой легкую тюлевую штору, делаю шаг и оказываюсь внутри номера. Что дальше? Сгораешь от нетерпения?!
А дальше — «картина маслом»! Небольшая комната, освещенная настольной лампой, две кровати с прикроватными тумбами, в одной кровати лежит молодая женщина, успевшая от страха натянуть простынь на нижнюю часть лица. Широко раскрытые глаза, безумный взгляд, устремленный на непрошенного гостя, рассыпанные по подушке прямые русые волосы!
Оп-паньки! Светлые волосы совсем не по сценарию! Надо же, такая ошибка! Надеюсь, не из тех, что, как в романах, смываются только кровью?
Шестеренки в черепной коробке крутятся с бешеной скоростью! Как же выкручиваться?!
И тут взгляд мой падает на ближайшую к девушке тумбочку, и цепляется этот мой взгляд за два очень знакомых предмета, а вернее, полиграфических изделия — два номера журнала «Москва». Именно в этот момент шестеренки в голове, взвизгнув, останавливаются!
— Одиннадцатый и первый? — показывая глазами на тумбочку, неожиданно спокойным голосом произношу я. Девушка машинально подтверждает мое предположение кивком головы.
Ну, вот он, мой необычный, мистический, романтический, и, видимо, единственный шанс!
— Во-первых, пожалуйста, не бойтесь меня! Я не грабитель и не насильник. Я романтик, поэт, влюбленный во все прекрасное! — Заговорил я неожиданно каким-то бархатным, приятным по тембру, завораживающим голосом.
— В момент нашей встречи на набережной Вы даже не заметили меня, а первая моя мысль при этом прозвучала так: как же не подходят к черному пальто загадочной прекрасной незнакомки отвратительные, тревожные желтые эти цветы! Не возражайте, наберитесь терпения! Понятно, на самом деле на Вас не могло быть в жару пальто, и цветов в руках Вы не несли… Но именно с этого момента в мою, а, вернее, в нашу жизнь и вошло, я думаю, то, что безуспешно пытаются разгадать и объяснить ученые, и к чему жаждут прикоснуться «инженеры душ человеческих», писатели, поэты, музыканты!
Пожалуйста, возьмите первую часть романа, то есть номер 11-й 1966 года. Взяли? Откройте на странице 86. Хорошо! Прочтите последние строки. А теперь следите за текстом, начиная с третьей строки сверху, но уже на странице 87. Иногда я буду перескакивать, но Вы легко проследуете за мной и без подсказки.
Итак, «по Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидала она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах! Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а?
Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож! Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя.
Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день», — то есть вчера, и пришел к заключению, что столкнула нас на пицундской набережной сама судьба и что созданы мы друг для друга навеки! Вот почему я здесь!
Ты согласна со мной, Маргарита?!
Теперь я мог, хоть и со страхом, но посмотреть, наконец, на мою слушательницу. В руках девушка продолжала держать журнал, простынь немного сползла, открывая прекрасное лицо незнакомки, во влажных ее глазах уже не было первоначального ужаса, а скорее восторг или восхищение! По-детски пухлые, но четко очерченные губы зашевелились, и девушка негромко, но уверенно произнесла:
— Да, Мастер!!!
«Да, Мастер»! — Было что-то музыкальное, что-то магическое в этих двух словах, услышанных от девушки, которую я раньше не знал, которую увидел впервые всего-то полчаса назад, и теперь эта девушка, чем-то напоминающая русалку, произносила их мне так торжественно и так одновременно обыденно, будто была готова к этому с рождения, и лишь только ждала момента. Именно этого момента.
А сходство, вернее, ассоциацию с русалкой, создавали, возможно, глаза, их загадочный зеленоватый цвет, длинные волосы, струящиеся по плечам, еле заметное слабое, матовое свечение, исходившее от кожи…
Сколько же, однако, эмоций свалилось на меня! Словно почувствовав, что ноги мои вдруг предательски ослабли, девушка указала мне на кресло, сама же, улыбнувшись, скрылась в ванной, затворив за собой дверь.
— Что же в сухом остатке? — Неожиданно бесцеремонно и грубо спросил я себя. — И что происходит сейчас в уютном номере «Золотого Руна», на четырнадцатом этаже? Давай порассуждаем!
Итак, с точки зрения казановы-сердцееда, я только что вроде бы заслуженно выиграл партию в фантастически сложной, рискованной интеллектуальной игре. И теперь, судя по всему, мне «светил» очень даже достойный ценный приз. Какой же?! Ну, понятно, какой!
И что дальше?! Внести зеленоглазую русалку в список своих любовных побед, обезличив ее, по сути дела, и мучиться потом, борясь с желанием поделиться впечатлениями, рассказать все друзьям, хвастаясь не первый раз.
Но ведь не за этим же лез я на балкон четырнадцатого этажа, рискуя сорваться, загубив таким образом жизнь, которая, по сути, еще и не началась.
Конечно, грядущий секс с красавицей-русалкой мог послужить достойным продолжением череды удивительных приключений сегодняшнего вечера. Но ведь не к этому я стремился! И совсем не к русоволосой красавице я спешил, проникая через балконную дверь!
Конечно, чудо и мистика «в одном флаконе», что так кстати в номере оказался роман Булгакова, что девушка приняла меня и признала как Мастера. Но ведь совсем из других уст мечтал бы я услышать эту фразу: — «Да, Мастер»! Совсем от другой женщины!
Голова шла кругом от натиска разных мыслей. Я то чувствовал горячую испарину на лбу, то по жилам моим вместо теплой крови вдруг начинала струиться какая-то ледяная жидкость, вызывая озноб и онемение пальцев.
В ванной же царила полная тишина, из-за двери не доносились никакие звуки.
Эмоции и мысли обесточили меня, лишили сил, голова продолжала кружиться! Чтобы успокоиться и постараться прийти в себя, я прикрыл глаза и откинул голову на спинку кресла.
И в этот момент щелкнул «язычок» замка двери ванной.
С трудом подняв веки, вдруг обнаружил я некие изменения в ставшем привычным уже интерьере комнаты. Желтоватый абажур лампы светил уже явно розовым светом, а еще, будто волшебник какой-то подвесил к потолку невидимый зеркальный шар, ибо по стенам летали, как снежинки в медленном танце, причудливые световые блики. И готов утверждать под присягой, что в номере звучала тихая, красивая, слегка торжественная музыка.
В прихожей лампочка выключена, я вижу лишь женский силуэт, медленно приближающийся ко мне. Вот русалка выходит из тени на свет…
О, Небеса!!! Никак это происки элегантного джентльмена, иностранца, с которым Михаил Афанасьевич Булгаков познакомил нас на Патриарших прудах в день роковой и трагической гибели писателя Берлиоза.
Протягивая ко мне руки, с улыбкой на лице, в легком халатике перед креслом стояла ОНА! Да, да — ОНА! Не русоволосая красавица-русалка, а Маргарита, настоящая Маргарита, девушка с бездонными черными глазами, увидев которую в баре, я потерял голову. И ради которой готов был расстаться с жизнью! И, следовательно, все, что я говорил, цитируя Булгакова, было правдой и предназначалось именно ей, моей Маргарите!
Что было потом, Вова?
Номера журнала с романом сразу же стали, как сказали бы сейчас, раритетом и исключительным дефицитом, почище каких-то там джинсов «Рэнглер».
В начале шестидесятых в Абхазии сформировалась серьезная интеллектуальная элита. Молодые ученые, писатели, актеры, музыканты ежедневно собирались на кофейной террасе второго этажа сухумского ресторана «АМРА», названной с легкой руки Фазиля Искандера — «верхней палубой».
И вот эта самая «палуба» постоянно становилась полем самых жарких обсуждений, дискуссий, «разбором полетов». Батлов, говоря современным языком! Обсуждалось все: политика, футбол, музыка, театр и, естественно, литература!
Здесь и блистал наш Артур во всей своей красе, когда начинали рассуждать о романе «Мастер и Маргарита».
Живой ум, прекрасная память, чувство юмора, умение анализировать и давать точные, верные оценки — были коньком Артура, превращали разговоры в подлинные ристалища, рыцарские интеллектуальные турниры, где сражаться с ним являлось задачей архисложной в принципе. Но «добивал» он противников, обычно цитируя абзацы или большие фрагменты любимого романа с указанием номеров страниц и расположением строк. Ибо Артур действительно помнил весь роман наизусть.
— Да-а, Мастер наш Артур! Не поспоришь! — часто восторженно восклицали поверженные оппоненты вкупе с «болельщиками» либо просто свидетелями турниров.
И вот, встречаюсь я со слегка поседевшим и погрузневшим знатоком романа спустя несколько десятилетий. «АМРЫ», к сожалению, уже нет (или почти уже нет, ибо после войны парит над морем только сиротливый полуразрушенный ее остов, напоминающий севший на мель, давно брошенный командой корабль).
Так что пить кофе идем в кафе «Пингвин», игнорируя легендарную «Брехаловку», где старые друзья уж точно не дадут приватно пообщаться.
Сухумская юность наша — неисчерпаемая волшебная шкатулка, наполненная самыми разными историями. Их миллионы, а может, и миллиарды, этих историй, веселых, смешных настолько, что можно надорвать живот, грустных, печальных, трагических и снова озорных! Звучащих порой фантастически, но всегда правдивых в основе своей, и, как правило, добрых!
«Бойцы вспоминают минувшие дни»! И как тут не говорить о книгах, которыми зачитывались в юности. Да и сейчас, в эпоху доступности любой литературы, мы часто возвращаемся к любимым авторам, беря в руки с былым трепетом в который раз эти удивительные бумажные ключи от дверей в иные миры.
— Так вот, Вова, что касается Михаила Афанасьевича, расскажу одну вполне себе мистико-эротико-приключенческую историю из далекого своего прошлого. — Мы смаковали, думаю, уже по четвертой или пятой чашке ароматного кофе «по-сухумски», когда Артур коснулся темы «Булгаков в моей жизни» — образно говоря.
— В конце шестидесятых, ты помнишь, набирал популярность новый курорт Пицунда, в стране, в мире, причем в Абхазии тоже, в молодежной среде.
Было великим кайфом побывать там, особенно летом, что являлось совсем непростым делом. Отдыхающих размещали в корпусах строго по путевкам, кои в свободную продажу не поступали, так что «устроиться» внутри, на огороженном от внешнего мира курорте можно было только по огромному блату. А проникнуть на вожделенную территорию снаружи мешал капитальный забор и проходная с крайне суровыми охранниками, которые безошибочно угадывали «нелегалов» и решительно разворачивали их на 180 градусов. Причем на них не действовали ни уговоры, ни разные вроде бы серьезные на вид «корочки». Говорили, что один из них не пропустил даже секретаря обкома КПСС. Охранника вроде пожурили для виду, но одновременно поощрили денежной премией. Кстати, денег за проход охранники не брали, хоть мзду им предлагали довольно часто. Ладно, Бог с ней, с неподкупной этой стражей!
У меня все сложилось, как говорят сейчас — супер! Знаешь, у нас ведь все родственники — и близкие и дальние — просто родственники. Так вот, какой-то деверь чьей-то золовки, короче, наш родственник, не последний человек в «Интуристе», разместил меня на месяц в ведомственном общежитии на Пицунде. Прекрасная комната, вернее, — одно место в двухместном номере с душем, рядом с морем и высотными корпусами самого курорта, приличная еда по талонам, служебный пропуск на территорию и так далее. Единственное требование — женщин в общежитие не водить! Очень чувствительный запрет, однако! Но что делать!
В общем, наслаждаюсь я вольной жизнью курортника, кайфую, как только могу, с поправкой, конечно, на огромный запрещающий знак «кирпич», незримо висящий над дверью временного моего пристанища.
А женщин вокруг — море! И соблазнов, соответственно, целый океан!
Теперь, Вова, легко, не торопясь, подвожу тебя к конкретному моему приключению! Знакомства на курортах заводятся легко. Сижу я как-то с новыми друзьями за большим столом в баре у бывшего моего сухумского соседа Володи Антониади, пью шампанское, коктейли разные. Кто-то встает из-за стола, уходит, взамен появляются новые персонажи, такое, знаешь, перманентное, долгое, неспешное состояние полного кайфа.
И вот на фоне привычного уже, даже рутинного процесса смены действующих лиц вдруг появляется ОНА!!! Ну, знаешь, как в романах или кинофильмах, когда необходимо определить иную точку отсчета времени, пустить сюжет в новом направлении, ну и так далее.
Короче, стихает, уходит шум, затем как будто гаснет все освещение бара (чуть не сказал — сцены или пространства экрана), остается лишь направленный свет софита, а в ярком, словно солнечном круге электрического света, — только ОНА!
Черные глаза с огромными бездонными зрачками, в которых так легко утонуть, светлая, не успевшая загореть кожа, темные, похоже, каштановые, волнистые волосы, как бы струящиеся на плечи… Ой, Вова, утонул я таки в ее глазах! Моментально, тут же, как увидел!
— Как же зовут тебя, прекрасное дитя? — Банальная, прочитанная где-то фраза так и умирает непроизнесенной внутри меня, ибо «прекрасное дитя», слегка смущаясь, сама произносит — Рита! Меня зовут Рита!
— Рита!!! Боже мой! Вот почему волнение мое столь необычно! Рита ведь это ласкательное, уменьшительное от — Маргарита! Плюс «внешние данные»! Ничего себе поворот судьбы! А кто знает?!
В общем, состояние то ли эйфории, то ли полусна, мои влюбленные взгляды, фантастические полеты мыслей… Увы, я упустил момент ее ухода!!! Ты представляешь, даже без попыток назначить свидание, не зная о ней ничего, кроме имени. А тут вдруг «спасательный круг» — Маргарита якобы сказала кому-то, что живет в корпусе «Золотое руно», на 14-м этаже, с видом на море. Очень ценная информация! Правда, в этих высотках практически все номера с видом на море! И потом, с кем она в комнате — одна, с подругой, мамой, мужем?!
Но время на логические упражнения у меня отсутствовало.
Итак, беру два пузыря шампанского, шоколад. И прямиком в «Золотое руно». Благо, внизу администратор лишних вопросов не задает, а на этажах дежурных, по типу гостиничных, нет в принципе.
Лифт, нужный этаж, а что дальше? Номера комнаты я ведь не знаю. Вспомнил, что на этаже освещен был всего один из четырех балконов, выходящих на фасад здания. Делаю глубокий вдох, шумно выдыхаю и по принципу «авось повезет» стучу в дверь, которую считаю «именно той». Жду с замиранием сердца. Секунда, две, десять… И ничего, тишина. Прикладываю ухо к двери, вроде как слышу шум воды в душе.
— Если дверь та, а девушка в ванной, и никто не реагирует на стук — приходит нужная мысль — то скорее всего нет ни мамы, ни мужа, ну и так далее. Ждать, пока девушка закончит водные процедуры? Ну нет, где же взять столько терпения доморощенному Ромео?! Что же делать? И тут мне просто «сносит крышу»!
С трудом «вправляю» бутылки в карманы брюк, выхожу через пожарную дверь на, так сказать, «внешний периметр» здания, цепляюсь за балконные ограждения и очень-очень медленно, повиснув над бездной, передвигаюсь по узкому карнизу в сторону фасада.
Вниз смотреть страшно, четырнадцатый этаж как-никак! А там, внизу, я думаю, море огней, ласковый шепот волн, нормальные люди гуляют по набережной, сидят в барах, пьют шампанское… Лишь один романтик, а вернее, идиот, начитавшийся книжек про любовь и невесть кем себя вообразивший, ползет по карнизу четырнадцатого этажа пансионата «Золотое руно» неизвестно куда и зачем! К тому же отягощенный, в прямом смысле слова, двумя огромными тяжелыми бутылками.
Но деваться некуда, и потихоньку, вспотевший от волнения, добираюсь я до вожделенного фасада. От цели, то есть от балкона, который освещен, меня отделяют всего-то два номера.
И в этот момент, о ужас, правая нога соскальзывает с узенького карниза, и я…
(Слушатель, то есть Владимир, ваш покорный слуга, замирает от страха, кофе проливается на мое поло, оставляя безобразные темные пятна на белоснежном трикотаже… Это что — такое трагическое завершение романтической истории? Тело моего несчастного друга, который был, возможно, в трех-четырех метрах от успеха, летит вниз с четырнадцатого этажа?! Да еще с двумя бутылками шампанского в карманах?! Но это же фасад здания, внизу могут быть люди, и тогда не избежать новых жертв!!!
Я закрываю, но тут же широко раскрываю глаза! Как же тогда получается, что он, живой и невредимый, сидит напротив и спокойно продолжает повествование?!)
Вова, душа моя ушла, как говорится, в пятки! Но руки, слава Небесам, удержали легкое в те годы мое тело, даже и с шампанским! Инстинкт самосохранения, видимо!
И вот я, даже не верится, с легкостью переваливаюсь через именно ТО ограждение и оказываюсь на освещенном пятачке балкона. Колотится сердце, ноги стали будто ватными, но я жив!!! И нахожусь в нужном месте, даже шампанское не выронил! Ура!
Осторожно отодвигаю рукой легкую тюлевую штору, делаю шаг и оказываюсь внутри номера. Что дальше? Сгораешь от нетерпения?!
А дальше — «картина маслом»! Небольшая комната, освещенная настольной лампой, две кровати с прикроватными тумбами, в одной кровати лежит молодая женщина, успевшая от страха натянуть простынь на нижнюю часть лица. Широко раскрытые глаза, безумный взгляд, устремленный на непрошенного гостя, рассыпанные по подушке прямые русые волосы!
Оп-паньки! Светлые волосы совсем не по сценарию! Надо же, такая ошибка! Надеюсь, не из тех, что, как в романах, смываются только кровью?
Шестеренки в черепной коробке крутятся с бешеной скоростью! Как же выкручиваться?!
И тут взгляд мой падает на ближайшую к девушке тумбочку, и цепляется этот мой взгляд за два очень знакомых предмета, а вернее, полиграфических изделия — два номера журнала «Москва». Именно в этот момент шестеренки в голове, взвизгнув, останавливаются!
— Одиннадцатый и первый? — показывая глазами на тумбочку, неожиданно спокойным голосом произношу я. Девушка машинально подтверждает мое предположение кивком головы.
Ну, вот он, мой необычный, мистический, романтический, и, видимо, единственный шанс!
— Во-первых, пожалуйста, не бойтесь меня! Я не грабитель и не насильник. Я романтик, поэт, влюбленный во все прекрасное! — Заговорил я неожиданно каким-то бархатным, приятным по тембру, завораживающим голосом.
— В момент нашей встречи на набережной Вы даже не заметили меня, а первая моя мысль при этом прозвучала так: как же не подходят к черному пальто загадочной прекрасной незнакомки отвратительные, тревожные желтые эти цветы! Не возражайте, наберитесь терпения! Понятно, на самом деле на Вас не могло быть в жару пальто, и цветов в руках Вы не несли… Но именно с этого момента в мою, а, вернее, в нашу жизнь и вошло, я думаю, то, что безуспешно пытаются разгадать и объяснить ученые, и к чему жаждут прикоснуться «инженеры душ человеческих», писатели, поэты, музыканты!
Пожалуйста, возьмите первую часть романа, то есть номер 11-й 1966 года. Взяли? Откройте на странице 86. Хорошо! Прочтите последние строки. А теперь следите за текстом, начиная с третьей строки сверху, но уже на странице 87. Иногда я буду перескакивать, но Вы легко проследуете за мной и без подсказки.
Итак, «по Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидала она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах! Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а?
Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож! Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя.
Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день», — то есть вчера, и пришел к заключению, что столкнула нас на пицундской набережной сама судьба и что созданы мы друг для друга навеки! Вот почему я здесь!
Ты согласна со мной, Маргарита?!
Теперь я мог, хоть и со страхом, но посмотреть, наконец, на мою слушательницу. В руках девушка продолжала держать журнал, простынь немного сползла, открывая прекрасное лицо незнакомки, во влажных ее глазах уже не было первоначального ужаса, а скорее восторг или восхищение! По-детски пухлые, но четко очерченные губы зашевелились, и девушка негромко, но уверенно произнесла:
— Да, Мастер!!!
«Да, Мастер»! — Было что-то музыкальное, что-то магическое в этих двух словах, услышанных от девушки, которую я раньше не знал, которую увидел впервые всего-то полчаса назад, и теперь эта девушка, чем-то напоминающая русалку, произносила их мне так торжественно и так одновременно обыденно, будто была готова к этому с рождения, и лишь только ждала момента. Именно этого момента.
А сходство, вернее, ассоциацию с русалкой, создавали, возможно, глаза, их загадочный зеленоватый цвет, длинные волосы, струящиеся по плечам, еле заметное слабое, матовое свечение, исходившее от кожи…
Сколько же, однако, эмоций свалилось на меня! Словно почувствовав, что ноги мои вдруг предательски ослабли, девушка указала мне на кресло, сама же, улыбнувшись, скрылась в ванной, затворив за собой дверь.
— Что же в сухом остатке? — Неожиданно бесцеремонно и грубо спросил я себя. — И что происходит сейчас в уютном номере «Золотого Руна», на четырнадцатом этаже? Давай порассуждаем!
Итак, с точки зрения казановы-сердцееда, я только что вроде бы заслуженно выиграл партию в фантастически сложной, рискованной интеллектуальной игре. И теперь, судя по всему, мне «светил» очень даже достойный ценный приз. Какой же?! Ну, понятно, какой!
И что дальше?! Внести зеленоглазую русалку в список своих любовных побед, обезличив ее, по сути дела, и мучиться потом, борясь с желанием поделиться впечатлениями, рассказать все друзьям, хвастаясь не первый раз.
Но ведь не за этим же лез я на балкон четырнадцатого этажа, рискуя сорваться, загубив таким образом жизнь, которая, по сути, еще и не началась.
Конечно, грядущий секс с красавицей-русалкой мог послужить достойным продолжением череды удивительных приключений сегодняшнего вечера. Но ведь не к этому я стремился! И совсем не к русоволосой красавице я спешил, проникая через балконную дверь!
Конечно, чудо и мистика «в одном флаконе», что так кстати в номере оказался роман Булгакова, что девушка приняла меня и признала как Мастера. Но ведь совсем из других уст мечтал бы я услышать эту фразу: — «Да, Мастер»! Совсем от другой женщины!
Голова шла кругом от натиска разных мыслей. Я то чувствовал горячую испарину на лбу, то по жилам моим вместо теплой крови вдруг начинала струиться какая-то ледяная жидкость, вызывая озноб и онемение пальцев.
В ванной же царила полная тишина, из-за двери не доносились никакие звуки.
Эмоции и мысли обесточили меня, лишили сил, голова продолжала кружиться! Чтобы успокоиться и постараться прийти в себя, я прикрыл глаза и откинул голову на спинку кресла.
И в этот момент щелкнул «язычок» замка двери ванной.
С трудом подняв веки, вдруг обнаружил я некие изменения в ставшем привычным уже интерьере комнаты. Желтоватый абажур лампы светил уже явно розовым светом, а еще, будто волшебник какой-то подвесил к потолку невидимый зеркальный шар, ибо по стенам летали, как снежинки в медленном танце, причудливые световые блики. И готов утверждать под присягой, что в номере звучала тихая, красивая, слегка торжественная музыка.
В прихожей лампочка выключена, я вижу лишь женский силуэт, медленно приближающийся ко мне. Вот русалка выходит из тени на свет…
О, Небеса!!! Никак это происки элегантного джентльмена, иностранца, с которым Михаил Афанасьевич Булгаков познакомил нас на Патриарших прудах в день роковой и трагической гибели писателя Берлиоза.
Протягивая ко мне руки, с улыбкой на лице, в легком халатике перед креслом стояла ОНА! Да, да — ОНА! Не русоволосая красавица-русалка, а Маргарита, настоящая Маргарита, девушка с бездонными черными глазами, увидев которую в баре, я потерял голову. И ради которой готов был расстаться с жизнью! И, следовательно, все, что я говорил, цитируя Булгакова, было правдой и предназначалось именно ей, моей Маргарите!
Что было потом, Вова?
— Мужчинам чужие тайны
рассказывать не пристало,
и я повторять не стану
слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
вдогонку рубили ветер.
рассказывать не пристало,
и я повторять не стану
слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
вдогонку рубили ветер.
— «Кинжалы трефовых лилий…» — Как же красиво и точно! Вова, перечитай «Неверную жену» великого Гарсиа Лорки.
Да, возможно, на рассвете! Во всяком случае, когда я проснулся, никого в комнате не было. Платяной шкаф был пуст, на полке в ванной не стояли привычные для женщин мелочи: шампуни, кремы, духи… Ничего, совсем ничего!
Запомнив номер комнаты, я спустился к администратору. Но на вопрос, кто же там проживает, женщина развела руками.
— В номере сломана сантехника, он уже три дня, как не заселен.
Ну что, Вова, классной историей я с тобой поделился?! Заметь, совершенно безвозмездно. — Хитро улыбаясь, возможно, чтобы скрыть грусть, попытался завершить свой рассказ Артур. — Да еще с таким эффектным финалом!
Он выдержал паузу, снял и протер очки, посмотрел на часы и произнес: — И вообще я немного засиделся с тобой! Тороплюсь уже!
Мне же некуда было спешить.
Глядя вслед уходящему другу, я вновь мысленно вернулся к его рассказу, рассуждая об услышанном.
Ведь вся наша жизнь действительно — «терра инкогнита» и состоит порой из самых разных необычных историй, объяснить которые невозможно, если не верить в ту простую истину, что наши представления о сложности и многогранности окружающего мира, увы, примитивны. Но никто никого не ограничивает в праве верить или не верить, фантазировать, даже домысливая при желании те или иные чужие истории!
Ты согласен со мной, читатель?!
Да, возможно, на рассвете! Во всяком случае, когда я проснулся, никого в комнате не было. Платяной шкаф был пуст, на полке в ванной не стояли привычные для женщин мелочи: шампуни, кремы, духи… Ничего, совсем ничего!
Запомнив номер комнаты, я спустился к администратору. Но на вопрос, кто же там проживает, женщина развела руками.
— В номере сломана сантехника, он уже три дня, как не заселен.
Ну что, Вова, классной историей я с тобой поделился?! Заметь, совершенно безвозмездно. — Хитро улыбаясь, возможно, чтобы скрыть грусть, попытался завершить свой рассказ Артур. — Да еще с таким эффектным финалом!
Он выдержал паузу, снял и протер очки, посмотрел на часы и произнес: — И вообще я немного засиделся с тобой! Тороплюсь уже!
Мне же некуда было спешить.
Глядя вслед уходящему другу, я вновь мысленно вернулся к его рассказу, рассуждая об услышанном.
Ведь вся наша жизнь действительно — «терра инкогнита» и состоит порой из самых разных необычных историй, объяснить которые невозможно, если не верить в ту простую истину, что наши представления о сложности и многогранности окружающего мира, увы, примитивны. Но никто никого не ограничивает в праве верить или не верить, фантазировать, даже домысливая при желании те или иные чужие истории!
Ты согласен со мной, читатель?!
МАЛЕНЬКИЙ ГИГАНТ…
Вспомнилось, почему-то. На самом деле персонаж, придуманный Фазилем Абдуловичем Искандером и ювелирно сыгранный Геннадием Хазановым, никакого отношения к моей истории не имеет.
Ибо написана она от первого лица, речь в ней идет обо мне, а гигантом этого самого секса, ни маленьким, ни большим, я, увы, никогда не был.
Совсем наоборот. Обладая в юности достаточно приятной наружностью, хорошо воспитанный, начитанный парень, то есть — я, был, видимо, начисто лишен того, что привлекает женщин; то ли харизмы, то ли мужественности. А может, мой организм не вырабатывал вещество, которое называется мудреным словом — феромон, считающееся некоей приманкой для противоположного пола. Вроде бы по запаху, не знаю точно.
Так или иначе, когда у девушек был выбор, выбирали не меня. Ну, а если выбора не было, скажем, в каких-либо компаниях, временные мои подруги скучнели, часто смотрели на часы и быстро теряли интерес к общению. Не помогали ни достаточно смелые, в рамках приличия, конечно, анекдоты, ни попытки прижаться всем телом к той или иной партнерше во время медленного танца.
Если говорить честно, я не считал ситуацию трагичной, ведь и мое так называемое либидо обитало, видимо, в ареале средне-спокойных эмоций и почти не напоминало о своем существовании. Ну а потом, ведь иногда что-то, в смысле отношений с противоположным полом, все-таки «перепадало» и мне.
В общем, шел я по жизни, не заморачиваясь особо, как говорится, обозначенными проблемами. Но добравшись незаметно до двадцати семи лет, вдруг озаботился вопросом продолжения рода.
Озаботился и посватался, с помощью родителей, к дочери папиного фронтового друга Сардиона Мироновича, Нинелле.
Была эта самая Нинелла Сардионовна школьной учительницей начальных классов, безликой, слегка перезрелой девушкой двадцати девяти лет, строгих правил, не то, чтобы совсем уж «синий чулок», но нечто в этом роде.
Где умудрялась она брать одежду для своего гардероба, было загадкой, но внешне напоминала Нинелла персонажей, сошедших со старинных фото или дагерротипов начала двадцатого века. Длинные, до пят юбки, блузки под горло, украшенные рюшами, огромные броши-камеи и, классика жанра, круглые очки в металлической черной оправе.
Первой брачной ночи, в том смысле, в котором она подразумевается, у нас не было, ведь именно этой ночью состоялась длительная обстоятельная лекция, причем лектором, то бишь учителем, пришлось быть мне, молодой же жене предстояло выступить в непривычной, давно забытой роли ученицы.
Смысл лекции был достаточно прост: необходимо было убедить новоиспеченную супругу, что семья без детей — не семья, а детей, на самом деле, ни в капусте, ни в других овощах и фруктах не находят, да и аисты их не приносят. И что есть единственный, проверенный веками способ, который предполагает…
Под утро пришлось констатировать, что, как в официальных сводках тех времен, «переговоры прошли в напряженной, но доброжелательной обстановке! Стороны решили их продолжить, взяв тайм-аут для консультаций»!
Консультантом «той стороны» выступила, очевидно, теща, человек разумный, так что проблема уже на третий день, а, вернее, в третью ночь, была решена.
Либидо супруги оказалось примерно того же формата, что и мое, в смысле эмоций, поэтому к процессу продолжения рода я допускался, в среднем, раз в неделю. Если же пытался перебраться в кровать жены раньше, вне графика, то получал уверенный отказ, подкрепленный фразой: «Какой же Вы, однако, ненасытный, сударь»! (Почему на Вы? И откуда слово — сударь)?
Не знаю причины, возможно, график наших супружеских отношений оказался слишком скудным, недостаточным для достижения цели, а может, что-то еще мешало, но время шло, а наследники на свет так и не появлялись.
Так и плыли мы в том русле семейных отношений, который реально сложился.
Нинелла все по дому успевала, была чистюлей, прекрасно готовила и практически не ревновала меня к кофейне «Брехаловка», куда я каждый вечер направлял свои стопы, дабы в кругу друзей поболтать о футболе или сразиться в домино.
Как специалист, моя жена была на хорошем счету в школе, и никому не показалось странным, когда ей в профсоюзном комитете Министерства Народного образования предложили две бесплатные путевки в летний лагерь отдыха на Азовском море. Странным было другое: какой смысл посылать жителей одного приморского курорта на другой приморский курорт? Не лучше было бы отдохнуть, скажем, в горах, в Кисловодске, или, к примеру, в Пятигорске? Но вопрос этот, скорее, риторический.
Так вот, добираемся, мы, наконец, до этого самого лагеря отдыха. И что видим? Несколько десятков одноэтажных деревянных домиков, сиротливо сбившихся в «кучку» в бескрайней (как показалось) степи. Ни деревца, ни тебе кустика или газона. Правда, море совсем близко, хорошо видны покосившиеся то ли раздевалки, то ли душевые кабинки.
Каждый домик разделен на две части, с отдельными входами с каждой стороны. Несколько ступенек, небольшой балкончик, внутри крохотная кухонька без плиты, но с холодильником, санузел с душем и довольно большая комната. «Номер», видимо, изначально рассчитан на семью, так как две односпальные кровати плотно сдвинуты и к тому же скреплены металлическими скобами. На всякий случай, очевидно. И уж с этим Нинелле, увы, придется смириться.
В непосредственной близости от домиков разместилось сборно-разборное здание столовой, в которой вечером, после ужина, у входа выставляют стенд, на котором написано «КАФЕ-БАР». В «винной карте» бара значатся: коньяк «Кизляр», вина молдавские «Лидия» и «Кагор», пиво «Бархатное», производимое неподалеку, в Николаеве. Поскольку база отдыха принадлежит университету, водка и портвейн — под запретом. И еще в баре имеется старый хриплый магнитофон с записями модных (по мнению руководства) песен и мелодий. Весело? Удавиться можно!
Но!!! На следующее утро, на завтраке, встречаю я, к великой своей радости, нашего земляка, сухумчанина Костаки Харлампиева, человека хорошо известного в городе. В прошлом футболист, защищавший цвета местной команды «Динамо», бросивший спорт вследствие травмы, ныне преподающий физкультуру в одной из школ, прославился он совсем не этим.
Причина его известности и популярности заключалась в том, что Костаки был, если так можно выразиться, профессиональным бабником, казановой высочайшей пробы, «капо ди тутти капи» (босс среди боссов), применительно к огромной армии местных мужчин, каждый год с придыханием и вожделением ожидающих прихода лета, когда начинается курортный сезон, и когда со всех концов необъятной страны в приморский город «слетаются ласточки», романтически настроенные, любвеобильные, и, как правило, доступные.
Если учитывать, что наш земляк к тому же обладал хорошо подвешенным языком, слыл прекрасным рассказчиком, не лишенным, я думаю, достаточно бурной фантазии, с неплохим чувством юмора, то вот и ответ, почему его имя стояло в первой пятерке городских сердцеедов.
Вечером же засели мы с Костаки и его коллегой, тренером по боксу Сейраном, в том самом «КАФЕ-БАРЕ». Нинеллу наше общество не интересовало, она удалилась в домик, так что сложился у нас очень даже уютный сухумский мальчишник. Вскоре оказалось, что коньяк «Кизляр» очень даже ничего, если запивать его пивом, похожим, правда, скорее на квас.
И вот, сидим мы, как я уже говорил, достаточно уютно на веранде кафе, где-то внутри помещения лавандовым, слегка хриплым голосом Софии Ротару надрывается магнитофон, а за столиком нашим неспешно течет дружеская беседа. И, как часто бывает в мужской компании, когда другие темы исчерпаны, естественным образом начинается разговор о женщинах. Конечно, здесь, в смысле искусства повествования, равных Костаки нет и быть не может. Истории любовных приключений, мастерски преподнесенные рассказчиком, сменяют друг друга, становясь все более изысканными, динамичными и откровенными, провоцируя море ответных эмоций у слушателей. А коньяк вкупе с пивом окрашивают происходящее в романтические цвета, придавая услышанному одновременно некую сказочность и почти осязаемую реальность.
В эпоху моей молодости в аптеках не продавались стимуляторы типа сегодняшней «Виагры», их просто не было. Поговаривали, правда, что в сухумском институте экспериментальной патологии, для опытов над обезьянами, использовали некий препарат подобного типа, якобы называемый «бобровкой». Так вот, то ли «сладкие» истории Костаки сыграли свою коварную роль, то ли в выпитом алкоголе присутствовала эта самая пресловутая «бобровка», но я вдруг почувствовал нечто, чего не чувствовал ранее. Вдруг перехватило дыхание, сердце заколотилось в бешеном темпе, я явно почувствовал мощный прилив крови к ушам и, особенно, к другим частям тела.
Хорошо, свет на веранде кафе был тусклым, иначе я, что называется, оконфузился бы, явив друзьям некие внешние физиологические изменения, а они, поверьте, были. Извинился, невнятно пробормотав причину внезапного ухода, встал, и, пятясь, удалился.
К домику я несся, будто на спине моей был закреплен моторчик с пропеллером. Но вот незадача! Какой же из домиков был моим, сейчас, в темноте, определить было почти невозможно.
— Спокойно, спокойно — уговариваю себя, — а как же я шел от домика к бару? Ну вот, кое-что начинаю, вроде, вспоминать. Здесь? Нет, чуть подальше. А сейчас правее? Ну да, вот ведь он, мой домик, с перегоревшей лампочкой на балконе.
Перепрыгиваю через ступени, врываюсь в комнату, сбрасываю в темноте одежду и «юрк» под простыню к жене. Нинелла спит лицом к стене, будить ее и объяснять в чем дело, нет ни желания, ни времени, так что, максимально приподняв ночную рубашку супруги, не меняя ее позы, приступаю к делу.
Она, естественно, просыпается, пытается повернуть ко мне хотя бы голову, и тут, дабы не «получить на орехи», я запечатываю рот жены страстным поцелуем! (Какая, однако, мощная и красивая фраза — «запечатываю поцелуем»! Правда, подозреваю, что не я ее придумал. Ну да ладно.)
И происходит чудо! Видимо, либидо Нинеллы получает послание от моего либидо, они договариваются между собой и в результате начинается нечто такое, о чем я и не мечтал, открывается вдруг потайная ажурная дверь, и мы вдвоем входим, нет, врываемся в прекрасный «благоухающий сад шейха Нефзауи»*, не подозревая еще о том букете фантастических удовольствий, какие нам суждено будет испытать.
Я-то ладно, я, возможно, под влиянием «бобровки», но Нинелла, «синий» мой «чулок», неожиданно раскрывается, как чувственный экзотический цветок, откликаясь на каждое мое движение, будто угадывая его наперед.
Казалось, что эти безумные полеты в неизведанные галактики и стремительные падения в беззвездные черные дыры не закончатся никогда. Я машинально отметил их шесть, прежде чем услышал ожидаемое: «Ненасытный»! И это был совсем не тот знакомый мне отказной «ненасытный», а совсем другой: многозначительный, ароматный, зовущий, произнесенный в совершенно иной, непривычной тональности…
Но надо было хоть немного поспать.
Когда я проснулся, в комнате было уже почти светло. Нинелла опять лежала лицом к стене, тихо посапывая во сне. Я с нежностью смотрел на оголенное плечо женщины, моей, уже точно, женщины, любуясь нежным загаром ее кожи, красиво оттененным массивной золотой цепью…
Стоп, стоп, стоп! У Нинеллы не было и нет никакой золотой цепи! Да и волосы у спящей дамы заметно светлее, чем у моей жены. Внутри меня, где-то в районе желудка, вдруг образовался ледяной шарик. Остатки сна как рукой сняло.
Приподняв голову, я внимательно оглядел комнату. У платяного шкафа открытый чемодан оранжевого цвета, явно не наш, на спинку стула небрежно брошен розовый халат, который тоже не знаком мне. В углу комнаты на стене висит парусиновая куртка внушительного размера, которыми обычно пользуются охотники или рыбаки, стоят резиновые «болотные» сапоги с отворотами и два спиннинга с массивными металлическими катушками.
Кусок льда в моем желудке моментально увеличился до размера теннисного мяча. Тихонечко сполз я с кровати и быстро собрал с пола разбросанную ночью одежду.
Я уже застегивал пряжку на босоножке, когда снаружи отчетливо донесся скрип ступенек…
Герой-любовник, то бишь гигант секса, то есть я — выжил!
Развода с Нинеллой не случилось. Не было даже скандала, ибо узнай она всю правду, все равно бы не поверила. Мою жену вполне устроила версия об ограблении. А ухаживать за больным, немощным, слабым и беззащитным — возможно, именно это и оказалось ее главным призванием и скрытой сутью.
Сейчас я сижу в кресле, пытаясь изложить на бумаге свою драматическую любовную историю, вспоминая при этом классиков литературы, выуживая из их текстов наиболее подходящие мне фразы и обороты речи.
Сидеть трудно, ибо та часть тела, на которую, собственно, и садятся, отчаянно болит, особенно справа, приходится подкладывать туда подушку. Да и левая рука в гипсе не очень способствует процессу творчества. Но я стараюсь! Стараюсь!
Ибо написана она от первого лица, речь в ней идет обо мне, а гигантом этого самого секса, ни маленьким, ни большим, я, увы, никогда не был.
Совсем наоборот. Обладая в юности достаточно приятной наружностью, хорошо воспитанный, начитанный парень, то есть — я, был, видимо, начисто лишен того, что привлекает женщин; то ли харизмы, то ли мужественности. А может, мой организм не вырабатывал вещество, которое называется мудреным словом — феромон, считающееся некоей приманкой для противоположного пола. Вроде бы по запаху, не знаю точно.
Так или иначе, когда у девушек был выбор, выбирали не меня. Ну, а если выбора не было, скажем, в каких-либо компаниях, временные мои подруги скучнели, часто смотрели на часы и быстро теряли интерес к общению. Не помогали ни достаточно смелые, в рамках приличия, конечно, анекдоты, ни попытки прижаться всем телом к той или иной партнерше во время медленного танца.
Если говорить честно, я не считал ситуацию трагичной, ведь и мое так называемое либидо обитало, видимо, в ареале средне-спокойных эмоций и почти не напоминало о своем существовании. Ну а потом, ведь иногда что-то, в смысле отношений с противоположным полом, все-таки «перепадало» и мне.
В общем, шел я по жизни, не заморачиваясь особо, как говорится, обозначенными проблемами. Но добравшись незаметно до двадцати семи лет, вдруг озаботился вопросом продолжения рода.
Озаботился и посватался, с помощью родителей, к дочери папиного фронтового друга Сардиона Мироновича, Нинелле.
Была эта самая Нинелла Сардионовна школьной учительницей начальных классов, безликой, слегка перезрелой девушкой двадцати девяти лет, строгих правил, не то, чтобы совсем уж «синий чулок», но нечто в этом роде.
Где умудрялась она брать одежду для своего гардероба, было загадкой, но внешне напоминала Нинелла персонажей, сошедших со старинных фото или дагерротипов начала двадцатого века. Длинные, до пят юбки, блузки под горло, украшенные рюшами, огромные броши-камеи и, классика жанра, круглые очки в металлической черной оправе.
Первой брачной ночи, в том смысле, в котором она подразумевается, у нас не было, ведь именно этой ночью состоялась длительная обстоятельная лекция, причем лектором, то бишь учителем, пришлось быть мне, молодой же жене предстояло выступить в непривычной, давно забытой роли ученицы.
Смысл лекции был достаточно прост: необходимо было убедить новоиспеченную супругу, что семья без детей — не семья, а детей, на самом деле, ни в капусте, ни в других овощах и фруктах не находят, да и аисты их не приносят. И что есть единственный, проверенный веками способ, который предполагает…
Под утро пришлось констатировать, что, как в официальных сводках тех времен, «переговоры прошли в напряженной, но доброжелательной обстановке! Стороны решили их продолжить, взяв тайм-аут для консультаций»!
Консультантом «той стороны» выступила, очевидно, теща, человек разумный, так что проблема уже на третий день, а, вернее, в третью ночь, была решена.
Либидо супруги оказалось примерно того же формата, что и мое, в смысле эмоций, поэтому к процессу продолжения рода я допускался, в среднем, раз в неделю. Если же пытался перебраться в кровать жены раньше, вне графика, то получал уверенный отказ, подкрепленный фразой: «Какой же Вы, однако, ненасытный, сударь»! (Почему на Вы? И откуда слово — сударь)?
Не знаю причины, возможно, график наших супружеских отношений оказался слишком скудным, недостаточным для достижения цели, а может, что-то еще мешало, но время шло, а наследники на свет так и не появлялись.
Так и плыли мы в том русле семейных отношений, который реально сложился.
Нинелла все по дому успевала, была чистюлей, прекрасно готовила и практически не ревновала меня к кофейне «Брехаловка», куда я каждый вечер направлял свои стопы, дабы в кругу друзей поболтать о футболе или сразиться в домино.
Как специалист, моя жена была на хорошем счету в школе, и никому не показалось странным, когда ей в профсоюзном комитете Министерства Народного образования предложили две бесплатные путевки в летний лагерь отдыха на Азовском море. Странным было другое: какой смысл посылать жителей одного приморского курорта на другой приморский курорт? Не лучше было бы отдохнуть, скажем, в горах, в Кисловодске, или, к примеру, в Пятигорске? Но вопрос этот, скорее, риторический.
Так вот, добираемся, мы, наконец, до этого самого лагеря отдыха. И что видим? Несколько десятков одноэтажных деревянных домиков, сиротливо сбившихся в «кучку» в бескрайней (как показалось) степи. Ни деревца, ни тебе кустика или газона. Правда, море совсем близко, хорошо видны покосившиеся то ли раздевалки, то ли душевые кабинки.
Каждый домик разделен на две части, с отдельными входами с каждой стороны. Несколько ступенек, небольшой балкончик, внутри крохотная кухонька без плиты, но с холодильником, санузел с душем и довольно большая комната. «Номер», видимо, изначально рассчитан на семью, так как две односпальные кровати плотно сдвинуты и к тому же скреплены металлическими скобами. На всякий случай, очевидно. И уж с этим Нинелле, увы, придется смириться.
В непосредственной близости от домиков разместилось сборно-разборное здание столовой, в которой вечером, после ужина, у входа выставляют стенд, на котором написано «КАФЕ-БАР». В «винной карте» бара значатся: коньяк «Кизляр», вина молдавские «Лидия» и «Кагор», пиво «Бархатное», производимое неподалеку, в Николаеве. Поскольку база отдыха принадлежит университету, водка и портвейн — под запретом. И еще в баре имеется старый хриплый магнитофон с записями модных (по мнению руководства) песен и мелодий. Весело? Удавиться можно!
Но!!! На следующее утро, на завтраке, встречаю я, к великой своей радости, нашего земляка, сухумчанина Костаки Харлампиева, человека хорошо известного в городе. В прошлом футболист, защищавший цвета местной команды «Динамо», бросивший спорт вследствие травмы, ныне преподающий физкультуру в одной из школ, прославился он совсем не этим.
Причина его известности и популярности заключалась в том, что Костаки был, если так можно выразиться, профессиональным бабником, казановой высочайшей пробы, «капо ди тутти капи» (босс среди боссов), применительно к огромной армии местных мужчин, каждый год с придыханием и вожделением ожидающих прихода лета, когда начинается курортный сезон, и когда со всех концов необъятной страны в приморский город «слетаются ласточки», романтически настроенные, любвеобильные, и, как правило, доступные.
Если учитывать, что наш земляк к тому же обладал хорошо подвешенным языком, слыл прекрасным рассказчиком, не лишенным, я думаю, достаточно бурной фантазии, с неплохим чувством юмора, то вот и ответ, почему его имя стояло в первой пятерке городских сердцеедов.
Вечером же засели мы с Костаки и его коллегой, тренером по боксу Сейраном, в том самом «КАФЕ-БАРЕ». Нинеллу наше общество не интересовало, она удалилась в домик, так что сложился у нас очень даже уютный сухумский мальчишник. Вскоре оказалось, что коньяк «Кизляр» очень даже ничего, если запивать его пивом, похожим, правда, скорее на квас.
И вот, сидим мы, как я уже говорил, достаточно уютно на веранде кафе, где-то внутри помещения лавандовым, слегка хриплым голосом Софии Ротару надрывается магнитофон, а за столиком нашим неспешно течет дружеская беседа. И, как часто бывает в мужской компании, когда другие темы исчерпаны, естественным образом начинается разговор о женщинах. Конечно, здесь, в смысле искусства повествования, равных Костаки нет и быть не может. Истории любовных приключений, мастерски преподнесенные рассказчиком, сменяют друг друга, становясь все более изысканными, динамичными и откровенными, провоцируя море ответных эмоций у слушателей. А коньяк вкупе с пивом окрашивают происходящее в романтические цвета, придавая услышанному одновременно некую сказочность и почти осязаемую реальность.
В эпоху моей молодости в аптеках не продавались стимуляторы типа сегодняшней «Виагры», их просто не было. Поговаривали, правда, что в сухумском институте экспериментальной патологии, для опытов над обезьянами, использовали некий препарат подобного типа, якобы называемый «бобровкой». Так вот, то ли «сладкие» истории Костаки сыграли свою коварную роль, то ли в выпитом алкоголе присутствовала эта самая пресловутая «бобровка», но я вдруг почувствовал нечто, чего не чувствовал ранее. Вдруг перехватило дыхание, сердце заколотилось в бешеном темпе, я явно почувствовал мощный прилив крови к ушам и, особенно, к другим частям тела.
Хорошо, свет на веранде кафе был тусклым, иначе я, что называется, оконфузился бы, явив друзьям некие внешние физиологические изменения, а они, поверьте, были. Извинился, невнятно пробормотав причину внезапного ухода, встал, и, пятясь, удалился.
К домику я несся, будто на спине моей был закреплен моторчик с пропеллером. Но вот незадача! Какой же из домиков был моим, сейчас, в темноте, определить было почти невозможно.
— Спокойно, спокойно — уговариваю себя, — а как же я шел от домика к бару? Ну вот, кое-что начинаю, вроде, вспоминать. Здесь? Нет, чуть подальше. А сейчас правее? Ну да, вот ведь он, мой домик, с перегоревшей лампочкой на балконе.
Перепрыгиваю через ступени, врываюсь в комнату, сбрасываю в темноте одежду и «юрк» под простыню к жене. Нинелла спит лицом к стене, будить ее и объяснять в чем дело, нет ни желания, ни времени, так что, максимально приподняв ночную рубашку супруги, не меняя ее позы, приступаю к делу.
Она, естественно, просыпается, пытается повернуть ко мне хотя бы голову, и тут, дабы не «получить на орехи», я запечатываю рот жены страстным поцелуем! (Какая, однако, мощная и красивая фраза — «запечатываю поцелуем»! Правда, подозреваю, что не я ее придумал. Ну да ладно.)
И происходит чудо! Видимо, либидо Нинеллы получает послание от моего либидо, они договариваются между собой и в результате начинается нечто такое, о чем я и не мечтал, открывается вдруг потайная ажурная дверь, и мы вдвоем входим, нет, врываемся в прекрасный «благоухающий сад шейха Нефзауи»*, не подозревая еще о том букете фантастических удовольствий, какие нам суждено будет испытать.
Я-то ладно, я, возможно, под влиянием «бобровки», но Нинелла, «синий» мой «чулок», неожиданно раскрывается, как чувственный экзотический цветок, откликаясь на каждое мое движение, будто угадывая его наперед.
Казалось, что эти безумные полеты в неизведанные галактики и стремительные падения в беззвездные черные дыры не закончатся никогда. Я машинально отметил их шесть, прежде чем услышал ожидаемое: «Ненасытный»! И это был совсем не тот знакомый мне отказной «ненасытный», а совсем другой: многозначительный, ароматный, зовущий, произнесенный в совершенно иной, непривычной тональности…
Но надо было хоть немного поспать.
Когда я проснулся, в комнате было уже почти светло. Нинелла опять лежала лицом к стене, тихо посапывая во сне. Я с нежностью смотрел на оголенное плечо женщины, моей, уже точно, женщины, любуясь нежным загаром ее кожи, красиво оттененным массивной золотой цепью…
Стоп, стоп, стоп! У Нинеллы не было и нет никакой золотой цепи! Да и волосы у спящей дамы заметно светлее, чем у моей жены. Внутри меня, где-то в районе желудка, вдруг образовался ледяной шарик. Остатки сна как рукой сняло.
Приподняв голову, я внимательно оглядел комнату. У платяного шкафа открытый чемодан оранжевого цвета, явно не наш, на спинку стула небрежно брошен розовый халат, который тоже не знаком мне. В углу комнаты на стене висит парусиновая куртка внушительного размера, которыми обычно пользуются охотники или рыбаки, стоят резиновые «болотные» сапоги с отворотами и два спиннинга с массивными металлическими катушками.
Кусок льда в моем желудке моментально увеличился до размера теннисного мяча. Тихонечко сполз я с кровати и быстро собрал с пола разбросанную ночью одежду.
Я уже застегивал пряжку на босоножке, когда снаружи отчетливо донесся скрип ступенек…
Герой-любовник, то бишь гигант секса, то есть я — выжил!
Развода с Нинеллой не случилось. Не было даже скандала, ибо узнай она всю правду, все равно бы не поверила. Мою жену вполне устроила версия об ограблении. А ухаживать за больным, немощным, слабым и беззащитным — возможно, именно это и оказалось ее главным призванием и скрытой сутью.
Сейчас я сижу в кресле, пытаясь изложить на бумаге свою драматическую любовную историю, вспоминая при этом классиков литературы, выуживая из их текстов наиболее подходящие мне фразы и обороты речи.
Сидеть трудно, ибо та часть тела, на которую, собственно, и садятся, отчаянно болит, особенно справа, приходится подкладывать туда подушку. Да и левая рука в гипсе не очень способствует процессу творчества. Но я стараюсь! Стараюсь!
______________________________________________
* «Благоухающий сад шейха Нефзауи» — средневековый арабский трактат об искусстве любви.
* «Благоухающий сад шейха Нефзауи» — средневековый арабский трактат об искусстве любви.