ЗИНЗИВЕР № 2 (128), 2022

Среди многочисленных писем, открыток, дневников Давида Бурлюка, переданных мне внучками его младшей сестры, Марианны, находится и рукопись воспоминаний о великом художнике Николае Фешине, написанных Давидом Давидовичем вместе с его верной спутницей, Марией Никифоровной. Совместное творчество было для них привычным делом, обычной практикой. Давид Давидович писал цветы, или морской пейзаж, а Мария Никифоровна, сидя рядом, читала ему вслух либо же делала записи в дневнике, отвечала на многочисленные письма и писала воспоминания. Так и с попавшей ко мне рукописью — написана она рукой Марии Никифоровны, но практически на каждой странице рукой Давида Давидовича внесены правки и дополнения.
Но как же рукопись, послужившая основой для посвященного Фешину тридцать пятого номера журнала «Color and Rhyme» («Цвет и рифма»), издаваемого Бурлюками в Америке с 1930 по 1967 годы, попала в Прагу? Может быть, Бурлюки попросту забыли ее у сестер во время своего первого визита в Чехословакию осенью 1957 года? Ведь именно так случилось с «Историей жизни Давида и Марии Бурлюк (1896–1945)», начатой Бурлюками в Нью-Йорке и потом забытой во время приезда в Прагу — причем несмотря на их неоднократные просьбы прислать рукопись в Америку пражские родственники этого так и не сделали.
Вопрос этот, поначалу казавшийся праздным, стал занимать меня все больше, и я принялся за поиски. В конце концов историю рукописи — она была первой, но не единственной — удалось проследить благодаря переписке Бурлюков с их многолетним корреспондентом в СССР, «духовным сыном», коллекционером Николаем Алексеевичем Никифоровым, который даже писал на визитных карточках свою фамилию так: Никифоров-Бурлюк. Имя Николая Фешина упоминается в этой переписке десятки раз. Это легко понять — именно написанный Фешиным уже в Нью-Йорке портрет Бурлюка стал самым известным портретом «отца российского футуризма», хотя на протяжении долгой жизни его неоднократно рисовали и писали многие его друзья, начиная с Владимира Маяковского и заканчивая братьями Рафаэлем и Мозесом Сойерами. Появлению на свет этого портрета (и последовавших за ним еще нескольких портретов его и его жены), находящегося ныне в коллекции Художественного музея Нью-Мексико в городе Санта-Фе, предшествовала целая история взаимоотношений двух выпускников Казанской художественной школы, которая и описана большей частью в той самой рукописи Бурлюков.
Но сначала — немного истории.
В Казань юный Бурлюк приехал из Твери летом 1899 года. «Страсть моя к рисованию в это время достигла такого напряжения, что я не мог ни о чем другом думать, как только о живописи», — вспоминал он^[1]. Не доучившись в гимназии, Бурлюк поступил в Казанскую художественную школу (сейчас Художественное училище имени Н. Фешина). Выбор школы был достаточно случайным. Давид увидел программу Казанской художественной школы, будучи в Симбирске, где с лета 1898-го до весны 1899 года жили его родители.
Казанская художественная школа была открыта 9 сентября 1895 года по ходатайству Казанского губернского земства и Казанской городской думы с разрешения Президента Императорской Академии художеств, великого князя Владимира Александровича. Он же являлся Президентом Общества изящных искусств в Одессе, куда Давид Бурлюк переедет через год. Инициаторами создания школы — первой в системе средних специальных художественных учебных заведений, подведомственных Академии художеств, — выступили выпускники Академии Н. Н. Белькович, Х. Н. Скорняков, Г. А. Медведев, Ю. И. Тиссен, А. И. Денисов. Именно живописец Николай Николаевич Белькович стал (в 27 лет!) первым директором школы; на дочери Бельковича, Александре, женится в 1913 году Николай Фешин. В 1897 году Бельковича сменил в этой должности архитектор Карл Людвигович Мюфке, по чьему проекту и было возведено в 1900–1905 годах сохранившееся до сих пор новое здание школы. Так что окончательное решение о приеме Давида Бурлюка в школу принимал как раз Мюфке.
Вместе с Бурлюком в художественную школу поступил Гермоген Цитович, родственник Сергея Аксакова. Они быстро сдружились и вместе сняли комнату в два окна на Третьей Солдатской улице, в доме Шуллер — до того Бурлюк «дох от скуки, будучи в Казани один»^[2]. Еще одним другом Бурлюка стал его соученик Иосиф Оношко. Однако самым знаменитым учеником Казанской художественной школы был, безусловно, поступивший туда в самый первый год существования школы Николай Фешин. К моменту поступления в школу Давида Бурлюка Фешин учился уже в выпускном классе, «и их работ мы молодежь даже не понимали — в чем заключалось их мастерство. Мажут»^[3].
После года учебы в Одессе (1900–1901) Давид Бурлюк вновь вернулся в Казанскую художественную школу, где отучился с 1901 по 1902 год. Казань многое дала Давиду Бурлюку. Многое было для него здесь впервые — например, оформление декораций к спектаклю «Дядя Ваня» по Чехову. И несмотря на то, что Казанская школа была провинциальной, а преподаватели «звезд с неба не хватали»^[4], Николай Фешин, по словам Бурлюка, «окончив Казанскую художественную школу, только "укрепил свою руку", его художественные горизонты открылись тоже, в Академии художеств он не ломал себя, а дополнял, и… приехав с "этой провинцией" в Соединенные Штаты, он нашел здесь крупный материальный и иной успех, и не привези он сюда туберкулез, проклятье бедной юности — построил бы себе в Америке легко небоскреб. Говорю это в оправдание Казани»^[5]. Завершая воспоминания о Казани, Бурлюк писал: «Я в 1902 году уехал в Мюнхен, в 1903–4-5 в Париж, а с 1906–7 года осезаннился, старался прах Казани отряхнуть от художественных ног своих, но… верно кое-что осталось: прошлое забыть трудно. А Казань, люльку своего искусства, я вспоминаю всегда с улыбкой»^[6].
Следующие встречи Давида Бурлюка с Николаем Фешиным состоялись уже в Америке, где оба прожили вторую половину своей жизни. Давид Бурлюк, оказавшись вдали от центров художественной и культурной жизни России, начинает уже в 1919 году, еще находясь во Владивостоке, писать воспоминания, статьи и очерки о своих друзьях и коллегах. Он будет заниматься этим всю оставшуюся жизнь — публикуя их и в нью-йоркской газете «Русский голос», где работал в 1923–1940-х годах, и в издаваемых им совместно с женой, Марией Никифоровной, многочисленных сборниках и журнале «Color and Rhyme» («Цвет и рифма»).
Заведя совершенно новый круг общения в Америке, Бурлюк начал писать о своих вновь приобретенных друзьях и знакомых. Разумеется, такую фигуру, как Николай Фешин, он своим вниманием обойти не мог. И уже в конце 1923 года в «Русском голосе» появляется заметка «Среди русских художников в Америке»:
«Среди мастеров кисти, находящихся сейчас в Америке, — академик Н. И. Фешин, А. А. Маневич, С. Ю. Судейкин и Б. И. Анисфельд являются наиболее яркими и характерными именами, определяющими собой каждый свою эпоху, область на страницах родного искусства.
Наиболее "зеленым", совсем новеньким, новеньким, только что "промаджестичившим" (приехал на "Маджестике", модном пароходе)^[7] Атлантический океан, является академик Н. И. Фешин.
Еще только два с половиной месяца, как мастер портрета, знаменитый ученик знаменитого И. Е. Репина прибыл в Америку.
По приезде академика Н. И. Фешина в Америку, мы писали и предсказывали ему успех даже в эстетически неповоротливой стране прозаических янки.
За эти два с половиною месяца Н. И. Фешин успел написать два женских портрета — "Изабеллу" и "Негритянку", — обе в настоящее время являются гордостью Мильч-галереи.
Прекрасно исполнен большой холст, изображающий дочь художника у стола, где ананас, персики, сливы и яркие цветы радуют глаз буйным размахом "колеров" и тонкости широких мазков.
Этот холст приобретен за 1000 долларов другом и поклонником художника из Питтсбурга мистером Гунтер.
Н. И. Фешин исполнил еще другой заказ для Гунтера — его портрет.
Два дня тому назад Милч-галлери продала за 750 долларов холст художника немногим более квадратной четверти — головку девочки. Холст был написан еще в России.
В течение двух последних недель Н. И. Фешин занят портретом с меня. "Натура" мастерски написана в позе лектора на ярком восточном фоне.
Н. И. Фешин посетил Бруклинский музей, где предполагает писать портреты директора музея мистера Факса и профессора Мюра.
Успехи Н. И. Фешина весьма отрадны. Предвидится выставка картин художника. Доктор Х. Бринтон^[8], при содействии мецената из Питтсбурга мистера Стиммеля, готовит прекрасную монографию о нашем русском художнике»^[9].
Разумеется, всегда стремившийся к общению с выдающимися людьми Бурлюк не мог не написать о том, что его портретирует сам Фешин. Но и Фешину, мало известному тогда в Америке, такое упоминание было весьма кстати.
Тогда же, осенью 1923-го, Бурлюк писал своей младшей сестре Марианне и ее мужу, художнику Вацлаву Фиале в Прагу: «Сюда приехал Фешин, автор капусты в академическом музее, он в продолжении 12 лет просидел в Казани, последние годы не работал, поэтому не изменился ни в лучшую, ни в худшую степени. В провинции русской люди сохранялись так хорошо, что ни одной трещинки не делалось на них, сделал я вывод»^[10].
Следующий, более детальный очерк о Фешине был опубликован Давидом Бурлюком в изданном в 1928 году его супругой, Марией Никифоровной, сборнике «Русские художники в Америке. Материалы по истории русского искусства 1917–1928»:
«Николай Фешин — сын крестьянина Казанской губернии.
Отец художника Иван Александрович Фешин, арзамасский мещанин, переехав в Казань, открыл позолотно-столярную мастерскую, в которой выполнялись работы преимущественно по иконостасному делу.
Николай Фешин, находясь под влиянием обстановки мастерской отца, чуть не с шести лет с большим увлечением играючи занимался резьбой по дереву, то рисованием, то вычерчиванием узоров для киотов.
С двенадцатилетнего возраста каждое лето с мастеровыми стал выезжать в села по уезду для выполнения получаемых отцом заказов.
Обнаружив с детства страсть и талант к искусству живописи, в 1895 году поступает в Казанскую художественную школу, только что основанную тогда Н. Н. Бельковичем, казанским просвещенным покровителем искусств.
В 1900 году, по окончании школы, Н. Н. Фешин поступает в Академию художеств в Петрограде, каковую заканчивает в 1909 году с званием классного художника первой степени.
Фешин-жанрист был одним из любимых учеников великого И. Е. Репина. Академик русской живописи недолгое время путешествует «по заграницам»; его тянет родная древняя широкая Волга. Н. И. Фешин уезжает в Казань, где и состоял одним из деятельных профессоров Казанской художественной школы.
Педагогической деятельности Н. И. Фешина Россия обязана рядом обещающих молодых дарований.
Но Фешин много работает в это время и сам.
В С. [оединенных] Ш. [татах] Н. И. Фешин успел и материально и художественно. Около двадцати картин было куплено в разное время для музеев Америки.
Н. И. Фешин — третий академик русской живописи, посетивший Америку. Первым был В. В. Верещагин, вторым Н. К. Рерих.
В Питтсбурге у мецената Стиммеля имеется свыше 40 холстов русского художника. Н. И. Фешин получил ряд медалей на выставках С. Шт. Ему за время пребывания его в С. Шт. был заказан ряд портретов. Крупнейшая галерея Соедин. Штатов Grand Central Gallery избрала Н. И. Фешина в свои члены.
Последнее время художник постоянно живет в Новой Мексике, в Таос»^[11].
Очерк проиллюстрирован двумя работами Фешина — написанным в 1924 году большим портретом Бурлюка и эскизом к портрету. История того, как были созданы обе эти работы, и описала в первой части своих воспоминаний о Фешине Мария Никифоровна Бурлюк.
Воспоминания эти опубликованы в переводе на английский язык в 1958 году в 35-м номере издаваемого Бурлюками в США с 1930 по 1967-й журнала «Color and Rhyme». Называются они «Н. И. Фешин — великий художник (его жизнь и работа в США, 1923–1956)» и начинаются так:
«Когда в 1956 году мы провели два месяца в Советском Союзе, многие художники, включая И. Э. Грабаря, спрашивали у нас о нашем знаменитом друге. Так как в его родной стране не было ничего известно о жизни и работе Фешина, мы решили опубликовать в "Color and Rhyme" воспоминания о Фешине, написанные Марусей Бурлюк, и фотографии Juley, N. Y.C., 225 E. 57^th St. Для будущей истории русского искусства — этот материал представляет несомненный интерес»^[12].
В конце текста Мария Никифоровна пишет о том, что воспоминания были написаны в Хэмптон Бейз, Лонг Айленд, Нью-Йорк, за столом, которому уже 250 лет, причем десять лет дерево плавало в океане, и завершены в последний день марта 1957 года. На английский были переведены 31 января 1958 года в Брадентон Бич во Флориде — городе, где Бурлюки много лет подряд проводили зимние месяцы.
Даты эти были чрезвычайно важны для меня в ходе исследования истории попавшей ко мне рукописи. Задача была непростой, так как сегодня известно о еще одном варианте рукописи воспоминаний Бурлюков о Фешине, которая находится в фонде Давида Бурлюка в Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки^[13]. Какая же из них была первоначальной? И как все же рукопись оказалась в Праге?
Как я уже указывал, историю написания воспоминаний можно проследить по письмам Давида и Марии Бурлюк в Тамбов, своему многолетнему корреспонденту и «духовному сыну», Николаю Алексеевичу Никифорову.
А началось все со встречи Бурлюка со своим давним знакомым, Игорем Эммануиловичем Грабарём. Встреча эта произошла после почти тридцатилетнего перерыва, в 1956 году, во время первого визита Бурлюков в СССР. Тогда Грабарь, прежде резко отзывавшийся о творчестве Бурлюка, выказал вдруг неожиданный интерес не только к старому знакомому, но и к творчеству его американских друзей и знакомых, и в первую очередь к творчеству Николая Фешина, о котором в СССР почти забыли. После этого неутомимый Бурлюк, безуспешно добивавшийся публикаций своих стихотворений и воспоминаний на родине, задумался о том, чтобы написать о своих встречах с Фешиным.
19 марта 1957 года Бурлюк писал Никифорову:
«В России хватились Н. И. Фешина. Он в САСШ. Матер. успел, но с 1926 г. заболев чахоткой (имел ее из России), уехал из Нью-Йорка. Последн [юю]. выставку имел в 1928 г. в Гранд Централ Галерее. Там имеется несколько его картин (цены от 1200 дол. и выше). Умер в Калифорнии в Санта Моника, Лос Анджелес в прошлом году. Наш большой друг. Мы имеем его работы: портрет с меня 1924 г. и Маруси 1924 г., также рисунок 1942 г. (уголь). У нас имеется маленькая монография Дульского, изданная в Казани (я очень хочу иметь историю казанской худож. школы) — издание 1945–6 (?) год. Там также много, конечно, о Фешине. Книг о Фешине здесь издано не было. У меня имеется журнал "Аризона" — путеводитель — предлагаю вырезку адрес; 6 рисунков и 8 масло картин в красках в номере воспроизведено. Я им сейчас написал. Едва ли такой старый номер имеется в запасе у них!
Я им сейчас написал, если есть номер и получу редкость — вышлю для вашего, Ник [олай] Ал [ексеевич], собрания. У фотографа Jonley 57-я ул. имеется ряд фото с его картин — стоят, вероятно, по 1 дол., 1,50 — весной зайду, закажу. Дорого стоить будет (наш доллар — ваши 20–25–30 руб.). Цена жизни-пища-одежда.
Я очень интересуюсь получить снимки фото с моих картин в Уфе — в музее — надо писать туда Тюлькину^[14] (мой друг дней старины!..) Хотят 7 рублей за снимок. Если вас не обременит, спишитесь! Тогда обменяемся на Фешина. Худож. Дергаченко^[15] мой привет. Составьте — он пусть — справку о Фешине. Фешин в САСШ — все, что имеется; также Александра Николаевна Фешина (вдова) ее вилла Taos, New Mexico пишите ей — она имеет несколько картин Фешина.
Картины его очень дороги. От 1500 дол. и выше.
<…> Я всегда был справочным бюро по вопросам искусства.
О Фешине читай в моих воспоминаниях "2 года в Казани" (Ленинск. библ.), также в книге Бурлюк "Русс. Искусство в Америке" (издание М. Н. Бурлюк)»^[16].
Видя активный интерес к Фешину в СССР, Давид Бурлюк твердо решает написать — совместно с Марией Никифоровной — воспоминания о нем. Уже 24 марта он пишет Никифорову:
«Вы затронули в ваших письмах (Г. Дергаченко, а ранее в Москве И. Грабарь — обнимая меня и др. — в Крыму…) Н. И. Фешина, нашего близкого — годы 1900, 1901, 1903, 1923, 1944 гг. — встречи в России и САСШ. И сегодня Мария Ник. писала интереснейшие воспоминания об этом выдающ [емся]. живописце, вел [иком] мастере формы.
Мы вам о Фешине писали уже в нашем последнем письме. Когда завтра Маруся закончит воспоминания (я пишу красками, а она пишет, принимая мои диктуемые вставки и добавления…), мы их перепишем и пошлем вам один экземпляр. Очень будем просить на русск [ой] машинке сделать копии — одну послать нам, одну Игорю Эммануиловичу Грабарю, Третьяковск. галерея; ему передадут. Я (повесеннее!) в Нью-Йорке достану снимки (фото) с его работ — все возможное — и мы с вами создадим Фешин в САСШ — только мы эту работу, пока "есть время", можем сделать»^[17].
Интересно, что Давид Давидович пишет о Грабаре уважительно, словно забыв о былой неприязни. После того, как Грабарь не взял его работы на выставку работ русских художников «The Russian Art Exhibition», состоявшуюся в Нью-Йорке в 1924 году, Бурлюк в сборнике «Русские художники в Америке» писал о нем, используя такие выражения, как «эстетическая некультурность и отсталость Игоря Грабаря, побоявшегося выставить, в надежде на консерватизм Америки, имевшиеся у него левые холсты… замечательных художников»^[18]. Но время зачастую примиряет былых антагонистов.
Бурлюк был упорен и настойчив. Взявшись за дело, он не отступал. Через три дня, 27 марта, они с Марией Никифоровной пишут в Тамбов:
«Ваши (и других) запросы о Н. И. Фешине выразились в работу Мар. Ник. (и мою) вот уже 3-й день. (Я пишу цветы — она за столом с пером). Целая глава нашей жизни, тесно связанная с Н. И. Фешиным. Как (завтра!?) закончим и перепишем — пошлем Вам, И. Э. Грабарю написал об этом и о Вас»^[19].
К концу марта рукопись была закончена:
«Мария Никифоровна благодарит вас за ваши чуткие, добрые строки. Она была рада их получить. Всю прошлую неделю она работала над воспоминаниями о Н. И. Фешине, один экземпляр — черновик мы посылаем в фонд Бурлюка в библ. им. В. И. Ленина — Москва — другой вам. Позже к нему мы добавим иллюстрации — работы (репр [одукции]) Н. И. Фешина, когда найдем их в своих архивах здесь и достанем извне! Но вот важно трудно или нет нам, надо 2 экземпляра иметь этого материала (этих воспоминаний о Фешине) на машинке. Один вы пришлете нам авио. Другой будете держать у себя до получения от нас извещения, что мы машин. рукопись получили. Прошу вас, сообщите в Казанск [ую] худож [ественную] школу об этих единственных воспоминаниях, если они так интересуются Н. И. Фешиным. К нему всюду в России исключительно повышенный интерес! Достаньте мне, очень прошу, издание школы худож [ественной] в Казани юбилейное! "К 50-летию Каз. Худ. школы". Как жаль, что П. Дульский — искусствовед, мой друг — умер — он был его (труда-издания этого) автор. <…> Прошу — спишитесь с ними. Просите их выслать эту книгу мне. Манускрипт Марии Ник. О Фешине вам высылаем. Там вложена фото (редкая — С. М. Гусев-Оренбургский^[20], Хатаева^[21], М [ария] Н [икифоровна] и В. Левин^[22]) — иллюстрация к воспоминаниям.
Если вам иметь машин. копию воспоминаний трудно — все же сделайте это для нас! Просим.
<…> Н. И. Фешину передать привет не могу. Он жил 333 Ristic ave Santa Monica California. Там м [ожет] б [ыть] теперь его дочь IA^[23].
Вдова живет Mrs. Alexandra Feshin, Taos, New Mexico. О ней читай в воспоминаниях»^[24].
Рукопись с фотографиями была отправлена в Тамбов второго апреля, и, судя по всему, довольно быстро дошла до адресата, поскольку уже седьмого апреля Бурлюк предлагает Никифорову устроить чтение для малого кружка любителей живописи. Педантичный Бурлюк в середине мая зашел к фотографу Jonley (225 West str. NYC 19 NY), у которого оказалось 84 снимка с работ Фешина, и заказал 34 из них. Снимки стоили 75 центов за штуку, поэтому «заказать всех не мог (дорого!)». Давид Давидович пишет Никифорову: «Запросите И. Э. Грабаря — если они собираются печатать монографию о Н. И. Фешине, тогда материал о нем существует, обязательно включив в нее мемуары Марии Ник., — то тогда снимки вышлем вам, или, вернее, вы их ссудите им для монографии. Обычно говорят со слезами на глазах "интересуются"…, а когда доходит до активности, до дела, "настаивать не в словах, а в делах" — тут…»^[25]
Ответа от Грабаря, судя по всему, так и не было, потому что Бурлюк напоминал о нем Никифорову еще несколько раз. Тем не менее, в начале июня четырнадцать снимков с работ Фешина были отправлены в Тамбов: «Мы посылаем медленной почтой вам ценные (около 20 дол., по-русски 600 рубл. истратили на них)… <…> От вас зависит добиться (что в СССР всегда очень трудно), чтобы эти картины были использованы как иллюстрации к мемуарам М. Н. Бурлюк, а не рамочки для каких-либо бла-бла "великих искусствоведов". Так любят разграблять, разорвать на куски и поставить свою фамилию!! (Спишитесь с Земсковым для примера). Много раз было всегда с нашими манускриптами в России СССР. Пишите Игорю Эммануиловичу Грабарю, он интересовался Фешиным, когда мы виделись в Москве в 1956 г.»^[26]
15 июня Бурлюки получили от Никифорова перепечатанную рукопись воспоминаний о Фешине. Бурлюки не были бы самими собой, если бы не постарались отправить рукопись во все возможные инстанции. Так, 25 июля они написали Никифорову, что отправили ее в «Академию худож [еств] в Ленинград, а также штук 10 фото с его картин и сообщение о Вас, что вы начало и конец всего этого дела»^[27].
Так как Николай Алексеевич поручал перепечатывать рукописи Бурлюков машинисткам, те пропускали все английские слова. Поэтому спустя полгода, в конце декабря, когда, так и не дождавшись ответа по поводу публикации воспоминаний в СССР, Бурлюки решили публиковать их самостоятельно, причем на английском языке. Мария Никифоровна написала в Тамбов:
«На корабле встретили Mr. Boyd’a, он заговорил с нами в минуту причала "Королевы Марии"^[28] к пристани № 92 о "Фешине и о Mr. Childs" — Mrs. Childs — была написана Фешиным в Казани в феврале 1923 года (Бойд и Чайлдс заведывали АРА^[29]) и теперь Mr. Childs "заболел" мечтой писать мемуары и в книгу эту должны войти все, кто знали Фешина. Mr. Childs теперь в Индии, живет в Ницце, его адрес вам пришлю. Я прошу вас прислать мне мой рукописный матерьял "О Фешине" по воздушной почте и мы с Бурлюком его здесь переведем и напечатаем по-английски, а после уже пошлем Mr. Childs’у. Рукопись мы вам тоже вернем. Рукописный — потому, что там упоминаются книги (матерьялы) английские, и они моей рукой написаны правильно — чего нет в машинной копии. Английские слова надо вписывать рукой, английскими буквами, а не русскими»^[30].
Удивительная встреча. Джеймс Ривз Чайлдс, известный специалист по Казанове, во время работы в составе АРА в России встретил свою будущую жену, Георгину Брылкину (в первом браке — Клокачёву), с которой прожил сорок лет, до самой ее смерти. 11 ноября 1921 года Чайлдс впервые увидел работы Фешина в Казани, на выставке работ местных художников. Они быстро сблизились. Заказы на портреты, которые делали американцы, помогли Николаю Фешину выжить в те голодные годы. Сам Чайлдс позировал Фешину восемнадцать раз. Кроме того, Фешин написал и портрет его супруги. В 1924 году портреты экспонировались на персональной выставке Фешина в Чикаго, а нынче хранятся в библиотеке колледжа Рэндольфа-Мэйкона в Вирджинии^[31]. Бурлюк попросил Бойда списаться с жившим в Ницце Чайлдсом. Письмо Чайлдса от 10 января 1958 года, в котором тот просит выслать номер журнала с воспоминаниями о Фешине, опубликован в том же 35-м номере «Color and Rhyme».
На просьбу Марии Никифоровны прислать рукопись обратно Никифоров отозвался немедленно — уже в начале января 1958 года манускрипт вернулся в Америку: «Спасибо за "манускрипт о Фешине". Папа Бурлюк весело сказал: "О, это написано твоей рукой… я его переведу на английский, и мы его напечатаем в № 35 до отъезда домой"»^[32]. А уже 11 февраля Бурлюки снова писали в Тамбов: «Посылаем вам использованный (papa-Бурлюк перевел это) для английск [ого] текста экземпляр "Воспоминаний о Фешине" М. Н. Бурлюк. Они войдут с 6 иллюстрациями: Лилиан Гиш, Бурлюк, гувернантка, гравер, А. И. Фешин, рисунок в 35 № Color and Rhyme. Печатаем теперь.
<…> Переведено и отдано в печать 10 февраля 1958 года. <…> Первый вариант с поправками ушел в Прагу искусствоведу Владимиру Фиала. Он читает по-русски»^[33].
Вот и разгадка. Именно этот, первоначальный экземпляр, и подарила мне дочь Владимира Фиалы, Яна Коталикова.
Не ограниченные цензурой, Бурлюки очень быстро издали номер с переведенными на английский язык воспоминаниями. В конце февраля они уже вычитывали корректуру номера, а 12 апреля отправили 35-й номер «Color and Rhyme» в Тамбов. «На наши малые гроши мы сделали то, что Грабари, "интересующиеся Фешиным" до сих пор не сделали»^[34].
Именно с этим номером при пересылке возникли сложности — Бурлюки несколько раз уточняли у Никифорова, получил ли он его: "Мы начали бояться, что наш, Марусин, журнал Цвет и Рифма, строго просоветский, в СССР не допускается" (?!)»^[35]. Однако журнал в Тамбов в конце концов дошел и стал таким популярным, что Бурлюки посылали его Никифорову несколько раз, пока 6 февраля 1959 не написали ему: «№ 35 Фешин вышел весь, вам было послано очень много, вы получить его более не сможете»^[36].
Предположения Бурлюка о том, что воспоминания не будут немедленно — а может быть, и вообще — взяты в работу в СССР, подтвердились. 26 августа 1958 года он писал Никифорову: «Напишите милому Светову^[37], который думает, что на родине все жаждут дождаться воспоминаний Бурлюков, что случилось с таковыми нашими о Фешине и Заикине»^[38]. Несмотря на разочарование Давида Бурлюка, он готов был прислать для «фешинской выставки фото с моего портрета им (Ф.) и фото с Николая Ивановича Ф[ешина]. <…> Если можно, добудьте для нас от Могильниковой все, касающееся выставки Н. И. Фешина»^[39].
Первый сборник воспоминаний о Фешине вышел в СССР лишь в 1975 году стараниями большой поклонницы его творчества, первого директора Музея изобразительных искусств Республики Татарстан Галины Аркадьевны Могильниковой, и в нем были опубликованы лишь воспоминания сестры Давида Давидовича, Людмилы Бурлюк (в замужестве Кузнецовой). Она пишет о нескольких встречах с Фешиным — на одной она сделала набросок с него, другая состоялась у него дома. Свои воспоминания Людмила Давидовна завершает так: «В лице Давида Бурлюка он имел любящего товарища, большого поклонника его блестящего творчества. В Америке они встречались. Давид Бурлюк там был свидетелем большой славы блестящего портретиста, а также его тяжелой тоски по родине, которая, возможно, укоротила ему жизнь»^[40].
Ну, а в своих воспоминаниях Давид и Мария Бурлюки описывают моменты общения с Николаем Фешиным, разделив их на три части: первые встречи в Нью-Йорке и написание четырех их портретов; первые работы Фешина в Америке и герои его портретов; последние встречи в Калифорнии. Приведу некоторые фрагменты первой части имеющейся в моем распоряжении рукописи:
«С Н. Фешиным Бурлюк впервые встретился еще в 1899 г., поступив в Казанскую Худ. Школу. Позже, в 1901 году, осенью он участвовал в вечеринке, когда Н. И. Фешин, Беньков, Фомин и др. уезжали в Академию. В 1905 г. сестра Бурлюка, Людмила, привезла из Академии этюд Н. И. Фешина: "Дворик в Питере зимой. Этюд из окна" для коллекции Бурлюков…^[41]
<…> С Фешиным "как художником" Бурлюки встретились в новосвете в 1923 г., в январе месяце, когда целая стена работ Н. И. Фешина на выставке "Русских художников", устроенной Бринтоном, была соседней со стеной 44 работ Бурлюка в большом рафаэлевском зале Бруклинского музея (см. каталог этой выставки — где воспроизведены две работы Фешина и две Бурлюка^[42].
<…> Бурлюк повстречался с Фешиными в Джером-Экпресс-Бронкс в собвее в начале августа 1923 года. Встреча была случайна: Фешины только что приплыли в Новый свет. Магнат угля Стиммель, коллекционер Фешина с 1912 г. (покупал его картины с международных выставок в Европе) стоял 4 часа у сходни парохода и спрашивал каждого:
— Вы Фешины?
Фешины сошли последними. А. Н. Фешина в течение дюжины лет вела с американцем переписку по-английски.
Они в сопровождении художника американского (из Питтсбурга) Mr. Gordon’а ехали искать квартиру. По настоянию Николая Ивановича, желавшего убежать подальше от грохота воздушных дорог в Манхаттане — решили искать квартиру в Бронксе и случайно встретили Бурлюка. Бурлюк не верил своим глазам, услышав русскую речь маленькой Ии и узнав Фешина после 20 лет разлуки; прямые светлые, как рожь, волосы казанских нив и его голубые глаза — выцветшее северное небо.
За два квартала от Гаррисон ave, 2116, (около Burnside ave), где жили Бурлюки, поселились в скромной 60 дол. в месяц и Фешины. Маленькая Ия после праздника рабочего дня (Labor day) в сентябре пошла в школу № 26 на University ave, near Hall of Fame, где уже третий семестр учились Додик и Никиша Бурлюки. По утрам отцы Бурлюк и Фешин отводили в школу свое юное поколение, еще не освоившееся с опасностями городского движения.
<…> В октябре 1923 года Фешин предложил Бурлюку попозировать для картины (с цилиндром и белыми перчатками) «Бурлюк-лектор». Портрет теперь находится в собрании известного коллекционера в Санта-Фе, New Mexico, USA^[43]. Фешин неизменно заранее уговаривался с моделью, гарантируя себе беспрерывное определенное количество сеансов.
Уговорились на семь: от 8 до 11 утра, так как с 12 часов дня Бурлюка ждал на 7-й улице в Downtown его редакционный стол^[44]. Костюм лектора-футуриста, сюртук золотой парчи, японский жилет, цилиндр и белые перчатки оставались у Фешина.
Фешин увлекался работой; портрет вышел на славу. Это была первая работа Фешина в Америке, давшая удовлетворение и принесшая ему славу выдающегося мастера в области портрета. В благодарность за позирование Фешин написал голову Бурлюка на холсте 13х16 за два сеанса — восхитительный размашистый этюд, по силе не уступающий Веласкесу.
<…> В сентябре Николай Иванович видел меня около школы в соломенной шляпке и здесь впервые в нем зародилось желание написать и меня: "Вот так — с завитком бронзовых волос, с румянцем загорелых щек. Однако начал Фешин писать меня только в феврале 1924 года, в те же часы от 8 до 11 дня.
На сеанс я пришла в коричневом шерстяном скромном платье, у ворота пенились мягкого цвета дорогие кружева; Фешину я принесла желтые хризантемы, зная его любовь к этим цветам.
Фешин одет в парусиновый рабочий халат. Сеанс начался; цветы лежали в моих руках на коленях; холст величиной 32х24 инч [ей].
Фешин работает стоя, молчалив очень, быстро набрасывает общее; работа спорится — художник увлечен.
Натура большими перламутровыми пятнами отображается на холсте. Но вдруг отворяется дверь — Александра Николаевна Фешина вернулась с покупками. Увидев цветы на моих коленях, она с ревнивой гримасой бросает:
— Опять цветы! Повторение излюбленного мотива!..
— Уйди! — и Фешин осторожно снял правой рукой с моих колен прекрасные хризантемы, положив их на стол рядом с тюбами красок и оставленными им кистями… Теперь я позировала без цветов, в волосах моих был японский черепаховый гребень; я сидела неподвижно, глядя на холст Фешина, недавно законченный: цветы в стеклянной вазе и личико 11-летней дочки Фешиных.
<…> Через пять дней работа была закончена. Мои синие глаза были написаны Фешиным его указательным пальцем; мастер накладывал какие-то, ему одному ведомые комбинации волшебных красок, притирая их, прижимая к холсту и с великим мастерством внося тончайшие удары бликов света. Портрет поражал интимностью проникновения и дружелюбным толкованием душевного момента спокойствия и тишины лица молодой женщины.
Н. И. Фешин писал на холсте; он сам готовил его на казеиновом грунте. Красок при письме ничем не разводил. Накануне белила клал на промокашку, чтобы удалит лишнее мало. Краску никогда густо не накладывал. Писал кистями и пальцем.
Через три дня по телефону Фешин предложил мне опять позировать, на этот раз уже для картины, которую он дарил мне.
— Я очень доволен моей "моделью". …От 8 до 11 дня!
Фешин поставил на мольберт холст 13х15 ин [чей]. Из соседней комнаты-кухни (снова) голос Александры Николаевны:
— Ты опять разворачиваешь лицо во весь холст, как Бурлюка…
Фешин ничего не ответил; он подошел к столу и взял тонкие колонковые кисти…
— Это будет моя первая и последняя миниатюра в Америке!
Фешин работал над этим удивительным портретом три дня. Опять в течение трех сеансов полное молчание…
Теперь я смотрела (изучала) свой собственный портрет, висевший рядом с уже упомянутым натюрмортом — цветы и дочь художника.
Фешин передал на моем портрете мою застенчивость и боязливость жизни, ее грубости, обид, моего недоверия к людям.
Полупоясная "миниатюра", где очень тонко моделировано лицо, выписаны глаза, смотрящие на зрителя и по-фешински намечены плечи с наброшенной на них красной шелковой шалью, которая скрывает руки, является одной из трех работ мастера в Бурлюковской коллекции. Кроме вышеупомянутых работ маслом, Фешин подарил нам в 1942 году в апреле при нашем свидании в Лос-Анджелесе рисунок углем на оберточной бумаге серого цвета 17х13 ин [чей]. Голова женщины, повернутая в три четверти направо.
Даря мне мой портрет ("миниатюру"), Николай Иванович сказал, мило улыбаясь:
— Пообещайте когда-нибудь попозировать мне для рук (мои руки с цветами на коленях). Вас можно писать не утомляясь…»
Портреты Давида Давидовича и Марии Никифоровны вскоре после написания выставлялись; вот что пишет об этом в воспоминаниях жена Бурлюка:
«С Лилиан Гиш^[45] Фешины познакомились на своей выставке ноябрь 1924 года галерея Milch на 5 ave. На этой выставке "Бурлюк-лектор" занимал центральное место, меня всегда поражал этот портрет, простотой позы, мягкостью колорита и редкой схожестью.
Портрет "Marussia", по настоянию Фешина, был повешен в секретарской комнате; он был виден через открытую дверь. "Mrs. Burliuk" своими серо-синими глазами задумчиво смотрела на многолюдную толпу входивших на выставку. Лилиан Гиш была очарована этой работой, изображавшей близкое ей по характеру и типу существо, и намекнула о своем желании быть моделью Николая Ивановича Фешина».
Когда Бурлюки в последний раз видели Фешина — а было это весной 1944 года в Лос-Анджелесе^[46], на выставке небольших работ Бурлюка в галерее Клары Гроссман — он сказал Марии Никифоровне: «Так я и не успел написать ваших рук».
Подаренный Марии Никифоровне портрет (так называемая миниатюра) был репродуцирован в упомянутом выше сборнике «Николай Иванович Фешин. Документы. Письма. Воспоминания о художнике». В 2012 году он был продан в 2012 году на аукционе Sotheby’s за 157 тысяч фунтов стерлингов и находится в частной коллекции^[47].
Написанный перед ним «Портрет Маруси Бурлюк» (холст, масло, 66х33,5 см) находится нынче в собрании Государственного музея изобразительных искусств Республики Татарстан — он был подарен музею дочерью Фешина, Ией.
Небольшой портрет Бурлюка (этюд) находится сейчас в собрании Государственного Русского музея в Санкт-Петербурге.
И, конечно же, Бурлюки репродуцировали большой портрет Давида Давидовича большим тиражом на открытках, которые гордо рассылали своим многочисленным друзьям и знакомым по всему свету.