ЗИНЗИВЕР № 6 (26), 2011

В городе после семи не продавали. А потому такси весело неслось по ночным окраинам в неблизкий аэропорт. Оставались позади унылые новостройки, милицейские патрули, придорожные автозаправки. Машина дерзко ныряла в холодную степную темноту. Лишь удивленный спидометр робко светился, нервно подрагивая на запредельных скоростях.

Стремительные накрыльные огни то и дело скользили вдалеке, ускорялись, взмывали. В залах ожидания было малолюдно, сумрачно, странно. Радио сонно призывало потерявшихся подтягиваться к администратору, бубнило про время регистрации и посадки, нехотя предлагало услуги буфета.

Последнее было как нельзя кстати. Мигом оккупировался ободранный уоконный столик, с лету заваривался сумятный ниочемный разговор, споро расцветало глубокое грудное тепло. Продавщица глядела протяжно, вздыхала о чем-то и усаживалась ждать.

Чернота за стеклом трассировалась убегающими огнями. Они отдалялись, таяли, исчезали. И вновь не виделось ничего.

Буфетчица тяжко вставала, врубала негромкий транзистор, игриво покачивала неприбранной головой в такт дурацкой песенке. Отходила к дверям, курила взатяг, зажевывала конфетой. Встряхивалась наигранно, возвращалась, пританцовывая, улыбалась принужденно и таинственно.

Верно, ведала о предстоящем поздним кутилам рейсе и пункте назначения... А пирующие у окна ловили колючие пузыри игристого, радовались мимолетному уюту, лелеяли свое искрящееся сейчас. И наперебой звали присоединяться. Но невольница общепита все улыбалась терпеливо и горько, терзала заикающийся "Альпинист", вслушивалась в неуловимую волну. А кроме не было вокруг праздника ни души.

...и тем не менее, не смотря и вопреки, нужно подымать в очередной раз тяжкие веки, упрямо вглядываться в густую комнатную серость, приподниматься на локте и лежать еще и еще. Потом долго разыскивать тапки, понуро брести в санузел, привычно выслушивать раздраженный водопад. Безжалостной щеткой стирать с пожелтевших зубов последнюю эмаль, методично выскребать по колючим надскульям сивую поросль, коротко спрыскиваться, зажмурясь, цепким одеколоном.

И опять, опять он — зеленый и черный из больших с внутренней фольгой пачек, медленно разжимающий в кипятке десятки сухих своих кулачков. Яростно обжигает, горчит, вяжет — но ждать некогда. Радионовости выдают свежие позывные, и следующий нерастраченный час оголтело выскакивает на круг.

Всего-то и требуется — не отстать от циферблатной стрелки, настроить пульс по докучливому тик-таканью и, напялив темную капюшонную куртку, худо-бедно вышагивать по мрачноватой улице в такт подобранному сердцебиению.

Будут ли толкаться облака, рябить лужи или истошно петь провода — разницы в том никакой. Маршрут давно известен и одинаков. И возможно лишь горько наслаждаться бессильным знанием того, что ожидает за углом типового шлакоблочного дома.

Там разбитая проезжая часть, унавоженный псами сквер, киосковая остановка на перекрестке. Заспанные работяги с жениными бутербродами в мятом целлофане, великовозрастные грузнозадые тети с ведрами и авоськами, школьная сопливая ребятня с наглыми вонючими цигарками. И в зрачках — ожидание, сумрак, муть.

И сквозь капли на маршруточном стекле не ясны виражи, повороты, развилки. Но встречная машина обдаст вдруг черной влагой из-под колес, поприветствует скрежетом тормозов и ринется куда-то вбок по своей неведомой орбите. А когда темная подколесная взвесь сотрется насухо безбашенным ветерком, проступят отчетливо и урны, и тучи, и конечная. И поймешь, очнувшись, что пора выходить. И помедлив, отворишь дверцу.