ЗИНЗИВЕР № 2 (10) 2008

Февраль. Искрят колючие венки
высоких звезд... Иллюзий не осталось.
Глотаю слезы. Жгу черновики.
И постигаю собственную малость.

Как сладостно в полночный снегопад
расписываться в творческом бессильи!
И плакать, и смеяться невпопад...
Напрасно рифмы стаями бесили

рассудок мой: внавал, впритык, внахлест
сплетались, жгли — и мимо, снова мимо...
Поэзия! Огонь высоких звезд!
Как ты жестока! Как непостижима!

Есть высший смысл. Не в строчках на листе,
не в гладко зарифмованных мычаньях,
а где-то там — в щербатой немоте,
в бездонном красноречии молчанья.

Там нет дорог — одни лишь тупики.
И молнии мгновенных озарений.
А здесь... Февраль. Горят черновики
ненужных никому стихотворений...

Снегопад словно взор исподлобья
рассекает осеннюю слякоть.
Невесомые снежные хлопья
оседают на прелую мякоть,
на державные строгие лица,
на гранитные львиные морды...
— Петербург, ты уже не столица!
— Ничего...Так спокойней, милорды.

Послушай,
если жить на самом деле,
дурачествами
время не губя,
то все же так,
как если бы неделя
(всего одна!)
осталась у тебя:

как если бы
невидимые звенья
мирской тщеты
распались, наконец,
и семь больших огней —
семь дней творенья —
зажглись перед тобой...
И ты — Творец.

Стоп-кадры. Ева улыбнулась змею.
Апостолы рыбачат впятером.
Голгофа... Нет, описывать не смею.
Не в этот час, и не моим пером.

Стоп-кадры... Не могу представить даже,
откуда, из каких первоначал,
все эти лица, образы, пейзажи,
ко мне, глупцу, приходят по ночам.

И что это? Какой-то тайный опыт?
А может, искус дьявольских атак?
Темна вода... Рассудка грозный ропот
уже неощутим, когда вот так,

сквозь шум веков, сквозь пыль естествознанья,
венец терновый кровью окропит...
Рассудок нем. В пещерах подсознанья
бесчинствует, беснуется рапид...

Религию нельзя обосновать.
Рассудок и душа несовместимы.
Мертвы определенья и слова,
которые сюда хотим внести мы.

Религия — молчанье... Или знак
любви такой, что ни о чем не спросит.
...Затих на белом камне Исаак.
Рыдает Авраам. И нож заносит...

Настанет срок. Растает грим.
Умолкнет гул восторга.
И содрогнется Третий Рим
от желтых орд Востока,

и сгинет — сколько бы ни выть,
надрывно и натужно...
Ну а Четвертому — не быть.
Да это и не нужно.

Заглохнет жидкое "ура",
и вытянутся морды,
и потекут через Урал
лопочущие орды.

Не нам, в могуществе своем
извечно убежденным,
десятерых валить вдвоем...
Что ж, горе побежденным.

Исчезнет Родина моя —
и с вечностью сроднится.
Перевернется бытия
печальная страница.

Качнется стрелка на весах.
Остынут наши трупы...
И замолчат на небесах
архангельские трубы.

Мужайся, витязь Пересвет!
Славянской крови запах
поделит тотчас белый свет
на Азию — и Запад.

А дальше — век последних драк.
И ядерные шутки.
И — мрак. Холодный черный мрак.
Бессмысленный и жуткий...

"Цель жизни — жизнь". Как сказано цветисто!
До Герцена все жили наобум.
Пока ватага дюжих декабристов
не разбудила этот спящий ум.

И сразу же предтеча В. И. Бланка
гранит проблем рассек как рудокоп.
Цель секса — секс. Цель пьянки — только пьянка.
Отчетливо. Весомо. Глубоко.

...Уже шатался призрак по Европе:
Бакунин на цепи сидел, грустя
о том, что россияне будут в... луже
всего одно столетие спустя,

Лассаль пыхтел, грозил и ненавидел,
и Маркс труды обдумывал свои...
А цели все равно никто не видел.
Конечно, кроме Герцена А. И.

Прекрасен блеск военных униформ.
Любые комментарии излишни.
Чем больше в мире всяческих реформ —
тем суть его страшней и неподвижней.

Прогресса нет — есть пруд, а не река.
Меняются, пожалуй, только даты.
Во все века, на всех материках,
ценились не Сократы, а солдаты —

готовые безропотно служить,
пока за них и мыслят, и решают.
Политики мешают только жить —
а умирать нисколько не мешают.

Воистину святое ремесло —
вести на смерть толпу себе подобных.
Победы, что оно нам принесло,
в учебниках расписаны подробно.

Какие были ставки на кону!
Любая ложь всегда рожала тройню!
Народы торопились на войну
как тощие быки на скотобойню.

Взрывалось залихватское "ура"
над грохотом ликующего марша —
и вырастала новая гора
сырого человеческого фарша.

Всемирная история проста:
сегодня мы их — а потом они нам!
Проблема лишь в параметрах креста:
быть Человеком — или гражданином...

Какая разница: Гайдар ли, Греф ль,
нас не спасут и боги Илиады —
с тех самых пор как стал московский Кремль
столицей мировой дьяволиады.

Рыдай, страна поэтов и ворюг!
Ты шла к Исусу, а придешь — к Иуде.
Я не боюсь того, что говорю.
Я просто знаю: так оно и будет

в конечном счете — кто б нас ни таскал
по всяческим развязкам и завязкам...
Умри, моя славянская тоска,
в прозрачном сумасшествии славянском...

Жил как все. Не выделялся.
Пил, бузил, опохмелялся,
просыхал — и снова в бой.
И доволен был судьбой.
Но нашла коса на камень —
и несут вперед ногами.
По снежку скрипят полозья.
Гроб на кладбище увозят.
Вот такая неустойка...

А случись еще бы столько
погулять в деревне милой —
снова пил бы до могилы.
Поутру вставал бы рано,
и бежал опять к стакану.
Матка стряпала бы брашно...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как все просто. Как все страшно
в погибающей отчизне...
Проживи хоть десять жизней,
будет лишь одно и то же:
красный нос на красной роже,
мрак в башке, в ушах — короста...

Как все страшно! Как все просто...

О чем же?! О бедах? О боли? О немочи?
На пятом десятке и вспомнить-то не о чем...
Свеча догорит (и погаснет, наверное),
и скука подскажет решенье неверное.

И вздуются вены мои темно-синие,
и грудь захлебнется тоской и бессилием,
и взвоют моторы на стареньком катере,
и — прямо на скалы... и к чертовой матери...

Давным-давно — во сне ли? наяву ль? —
когда еще не выдумал болеть я —
сквозь марево танцуль и наливуль
мелькали дни (а может и столетья

кружились словно детское серсо) —
нет, в памяти осталось только это:
какое-то лесное озерцо,
все в желтых пятнах солнечного света...

Раб натаскает камней.
Каменщик вешки расставит.
Стража напоит коней,
и за холмами растает —

время замедлило бег...
Список эпох сократился...
Боже, какой нынче век?
Или Христос не родился?!