Проза
Евгений СТЕПАНОВ
Литератор, экономист. Автор многих публикаций и книг. Президент Союза писателей XXI века. Живет в Москве.
НЕВЕСТА ИЗ ПИТЕРА
ПОСЛЕДНЯЯ ПАРИЖСКАЯ ЭЛЕКТРИЧКА
Когда-то давно, в 1991 году, я, по стечению репортерских обстоятельств, был стажером французского журнала для подростков «Фосфор». Денег мне за это не платили, но обеспечивали жильем, которое находилось под Парижем, в маленьком городке Мант ля жоли. Это примерно полчаса езды на электричке. Поскольку мой начальник по стажировке — заместитель главного редактора журнала Жан-Жак — вскорости стал моим близким товарищем, условия стажировки были весьма свободные: ходил я в контору не слишком часто, в основном занимался своими делами, а именно писал книжку о русских в Париже.
А по вечерам возвращался в родимый Мант ля жоли.
Денег, повторю, не было совершенно. И посему ездил я всегда, каюсь, каюсь, без билета. И в метро (перепрыгивая турникеты, как большинство парижской молодежи), и в пригородных электричках.
В двухэтажных пригородных французских электричках были в прошлом веке замечательно просторные тамбуры, а в них что-то вроде железных шкафов-подсобок. Вот в этих вместительных железных ящиках я и провел многие часы своей кочевой жизни.
Однажды я чуть не опоздал на последний поезд — прибежал на вокзал Сан-Лазар где-то около часа ночи. На перроне находилось уже не так много народа. Какой-то здоровенный негр целовался с молоденькой белой девушкой, несколько тинэйджеров с цветными рюкзачками за плечами бежали на свой поезд. У первого встреченного парня я спросил, где поезд на Мант. Парень показал рукой.
И я, проворный, точно истинный парижанин, запрыгнул в электричку. И — в свой шкаф.
Поехали. Все пассажиры — их оказалось немного (электричка-то последняя!) — уселись на втором этаже. Я — в шкафу. Сидел и думал о превратностях своей судьбы и о том, как тяжело в этом мире приходится любителям приключений.
Вдруг в тамбур вошла эта парочка — здоровенный негр и белокурая девчонка.
Опять начали целоваться. Потом — я глазам своим не поверил! — темпераментный негр расстегнул (это ж надо!) ширинку. Я зажмурил глаза. Заерзал. И башкой ударился о свой железный шкаф. Ребята на минутку замерли. Осмотрелись по сторонам. Негр на всякий случай ширинку застегнул. Потом — успокоившись — они опять начали целоваться.
Слава Богу, на следующей остановке вошли другие люди. Влюбленная парочка удалилась на второй этаж. Я было облегченно вздохнул. Но — преждевременно. Дело в том, что вошедшие новые пассажиры оказались ментами, то есть самыми обыкновенными гадкими полицейскими. Я опять — само напряжение, струна натянутая, как нерв. А менты начали болтать о чем-то своем, ментовском. С ними — баба, тоже, мать ее, полицейская. Вот баба-то и залезла зачем-то в «мой» шкаф. А там я — во всей своей коммунистической красе. Потребовали документы. Я предъявил потрепанную краснокожую паспортину. Ничего, не высадили. Это, как мне они объяснили, «не их бизнес — ловить безбилетников». А виза у меня была — чики-чики, в порядке, в розыске я тоже не состоял.
Мы посмеялись. Менты попались добродушные, даже пожелали мне удачи, назвали камарадом. Спасибо.
Менты вышли. Я опять — в шкаф. Не дай Бог — контролеры нагрянут. Эти либо высадят, либо в полицию отведут. Я сидел в шкафу и не высовывался.
Как на грех, опять нагрянули негр с белой девушкой. «Процесс» продолжился. И благополучно закончился. По всей программе. Прямо у меня на глазах.
Поймите меня правильно, я тоже человек. Я возбудился. Я начал излишне ерзать в своем шкафу. Короче говоря, вы все понимаете, шкаф открылся.
Я сказал, как истинный интеллигент: «Добрый вечер!»
Девушка упала в обморок. А негр, поражая мое и без того измученное воображение, почему-то заорал благим матом:
— Арабы поезд заминировали!
Это он, падла, меня за араба-террориста пренебрежительно принял.
Потом негр успокоился. Мы вместе начали откачивать затраханную им и тяжелой парижской действительностью девушку.
Откачали.
А спустя месяц мне предложили контракт в другом парижском издании, и я стал зарабатывать приличные деньги. И больше никогда «зайцем» не ездил.
1991—2011
НЕВЕСТА ИЗ ПИТЕРА
С Аришкой, загадочной красавицей из Питера, мы познакомились на сайте dating.ru. Она сама мне написала.
…В первый же день, как только девушка приехала ко мне в гости из северной столицы, она вычистила до ослепительной белизны мою не самую, прямо скажем, чистую ванну, перемыла все чашки и ложки. При этом она постоянно приговаривала таинственные фразы:
— Маленький хочет купаться в беленькой ванночке, маленький хочет пить из чистеньких чашечек. Жоня (это она меня почему-то стала так называть) должен радовать маленького. Не сорить, не мусорить.
Я не возражал.
Приехала девушка на выходные, а осталась надолго.
По ночам Аришка тоже удивляла меня своей милой оригинальностью. Почему-то как только я засыпал, она толкала меня в бок своим изящным, спору нет, коленом и властно требовала:
— Жоня должен почесать маленькому спинку, а также сделать массажик.
Этому я сопротивлялся, спинку чесать не хотел, массаж делать (тогда!) не умел. Аришку это не устраивало. Она хмурила брови:
— Подлый Жоня устраивает бунтик на кораблике. Маленький бросит Жоню.
В итоге я, трусливый и запуганный подкаблучник, чесал спинку и делал массажик.
Иногда по ночам Аришка учила меня и вовсе каким-то немыслимым вещам, которым я никак не мог обучиться.
— Милый, милый Жоня, — говорила Аришка, — зажмурь глазоньки, сейчас твой маленький черепашонок, ленивый такой черепашонок, научит тебя делать хрю-хрю.
— Какие такие хрю-хрю? — испуганно спрашивал Жоня, то есть я.
— Жоня глупый. Не понимает, — отчитывала меня Аришка, — хрю-хрю — значит хрюкать.
И Аришка демонстрировала, что значит делать хрю-хрю. Получалось по-своему очаровательно.
Рано утром я уходил на работу, рассказывал о нашей семейной жизни секретарше Полине. Она смеялась. Я тоже. Мне было хорошо. И радостно. Потому что впервые за три последних года я жил не один и не был одинок.
Когда я возвращался домой с работы, Арина кормила меня сытным ужином, потом мы уходили в театр или на концерт, либо оставались дома. Жили мы тогда на Тверской-Ямской улице, в квартире гостиничного типа, среди других неординарных и вовсе небогатых — как правило, сильно пьющих! — личностей. Квартира хоть и в центре, но крошечная — всего 19 квадратных метров. Богатые в таких не живут.
Как-то раз к нам стали стучаться. Аришка спросила наигранным детским голосочком:
— А кте тям?
— Милиция!
— Мамоськи и папоськи дема нет, а откливать они мне не лязлесяют.
Менты отвалили.
Аришкин лексикон меня изумлял, как и весь ее образ жизни. Аришка слова творила. Я уважал ее, как Хлебникова.
Ну чего стоит, например, «ушляндия»! Или такие словосочетания, как «свободные уши» (то есть человек, который охотно слушает собеседника), «зацепились языками» (разговорились)! А фраза «куй железный пока горячий» поражала меня как филолога своей глубинной полисемантичностью.
Возможно, конечно, что все эти перлы придумала не сама Аришка. Но, во всяком случае, аккумулировала она в себе нестандартные, яркие вербальные образы несравненно.
При этом надо заметить, что никакого образования она не получила, на работу никогда регулярно не ходила, занималась (кроме того, что сдавала квартиру, доставшуюся ей по наследству от дедушки военного) мелкой спекуляцией...
Красота Аришки меня пугала. Длинноногая, кареглазая, молодая (ей тогда было двадцать восемь лет). Светлые волосы до плеч.
Я боялся, что она от меня уйдет, и я лишусь не только приятной спутницы жизни, но и милой носительницы русского новояза, за которой я иногда записывал всевозможные слова и выражения. Корыстный меркантильный интерес (интерес литератора) подогревал мои любовные чувства. Я не считал и не считаю, что это плохо. Мне представляется, что в основе любой поэзии (если широко!) лежит проза. А прагматичные союзы наиболее прочны.
Потом неугомонной Аришке жить в Москве надоело. Она где-то купила приглашения в Штаты. И мы оказались в Нью-Йорке. Я стал, как проклятый, писать статейки в эмигрантское «Новое русское слово», платили мне тогда, в середине девяностых, 30—50 долларов за статью. Аришка работала уборщицей, мыла полы в богатых домах. Мы начали вживаться в американскую жизнь, связи с Россией особенно не поддерживали.
Но однажды нам из «Раши» позвонили.
— Аришка, Женька, приветики, это Светик, — защебетала наша общая питерская знакомая, работавшая в городе на Неве парикмахершей. — Я получила приглашение в Штаты. И, как ни странно, мне визу дали. Я уже и билет приобрела. Встречайте! Я у вас поживу... Прилетаю в четверг, в аэропорт Кеннеди, в 12.00 по нью-йоркскому времени, рейс 1518.
Мы напряглись. Что значит — поживу? Почему именно у нас? Как долго? Но Светка уже положила трубку.
Встретили мы в аэропорту Светку, пухленькую, сисястую молодку. Привезли в нашу однобедренную квартирку. Выдали подруге надувной матрац, стали думать — куда бы ее пристроить? Но прав у Светки на работу, конечно, не было, ничего толком делать она не умела. А парикмахеров в проклятом Нью-Йорке — как собак нерезаных.
Стали мы ей кавалеров искать. Я сначала всех своих знакомцев, писателей-евреев, в гости пригласил. По очереди, разумеется. Двух-трех невзрачненьких ребят Светка с Аришкой сразу отвергли. А вот один из последующих произвел весьма яркое впечатление.
— Джозеф, — представился жених, — я еврей, ортодоксальный, на счету у меня триста тысяч долларов США. Годовой доход — сто пятьдесят тысяч долларов США. Работаю программером в крупной компании, в свободное время сочиняю стихи. Я имею кооперативную квартиру из трех комнат в Квинсе стоимостью семьдесят тысяч долларов США и дом из шести комнат на южном побережье стоимостью четыреста тысяч долларов США. В Союзе меня звали Иосиф. Здесь я все изменил. Даже имя. «Рашу» вспоминаю с ужасом. В Америке я уже двадцать пять лет. Справка о том, что не болею венерическими болезнями и СПИДом, у меня с собой. Теперь вы, кажется, знаете обо мне все. А вы кто? Расскажите о себе!
При этом он посмотрел почему-то на Аришку.
Аришка смутилась. И сказала, что она моя герл-френд, а невеста у нас — Светка.
Пока Светка что-то мычала невразумительное о себе, мы с Аришкой старательно подливали им чаек в чашечки и подкладывали в блюдца русские дороженные шоколадные конфеты, заблаговременно купленные на Брайтоне.
На следующий день Джозеф и Светка сходили в ресторан. А еще через день она к нему переехала.
Мы вздохнули.
Однако ровно через недельку Джозеф привез Светку с вещами назад. И прорычал:
— Юджин, вы меня обманули. Вы сказали, что ваша знакомая — порядочная девушка, но она же выпивает, да-да, выпивает, и здорово! Короче, она жрет, как лошадь...
Светка рыдала:
— Я что, вещь, я вещь? Чтобы меня так перевозить с места на место!
Гадкий Джозеф оставался неумолим.
Мы опять стали жить втроем.
Вскорости я догадался, как избавиться от Светки. Я деликатно подсунул девушке мое любимое «Новое русское слово», где всегда в изобилии печатались брачные объявления.
Мы позвонили по некоторым указанным телефонам.
К нам опять стали ходить женихи. Один даже было согласился взять Светку к себе. Но вскоре опять нарисовался Джозеф и... сделал (о, таинственная еврейская душа!) Светке официальное предложение. Ее руки он попросил у... меня.
Светка и Джозеф уехали через полгода в штат Висконсин. Джозеф получил там более высокооплачиваемое место. А через два года он умер. Все его деньги и недвижимость, разумеется, перешли к Светке. И она сделала нам с Аришкой хороший подарок — две тысячи долларов. Мы долго думали, как их потратить и придумали. Мы купили билеты домой. Домой, в Россию.
1996—2011
СЕРГЕЙ И ВАДИМ
В детстве Сергей и Вадим, дети рабочих завода имени Ильича, жили на одной улице, в подмосковных Люберцах. Ходили в один класс, играли в расшибец, вместе гоняли в хоккей на замерзшем пруду, ездили в один пионерский лагерь, дрались с пацанами из соседнего двора. Были не разлей-вода.
А потом их пути-дороги разошлись. Сергей связался с блатной компанией, участвовал в драках район на район, с кольями, финками, потом, в разгар Перестройки, стал заниматься рэкетом, потом и вовсе сел. За разбой.
А Вадим учился, окончил университет, защитил диссертацию, женился, жил бедно, но честно, преподавал в институте основы рекламы и маркетинга, воспитывал двоих детей, девочек-близняшек. С квартирой, правда, была напряженка, но они как-то уживались с тещей, да и жили теперь в Москве, в Кузьминках, в маленькой трехкомнатной тещиной хрущобе.
…Прошло десять лет.
Экстравагантные девяностые были в самом разгаре. Серега имел за плечами семилетнюю ходку, работал грузчиком на чаеразвесочной фабрике, а Вадим по-прежнему преподавал в институте и заочно учился в докторантуре.
Встретились друзья после стольких лет разлуки совершенно случайно, в пивной в Выхино (это место испокон века объединяло людей разных социальных групп и возрастов). Выпили по две кружочки, закусили чахлыми креветочками, потом пошли в знакомый с детства до слез Кусковский парк прошвырнуться.
Сначала, как водится, пораспрашивали дотошно друг про друга, про ребят и девчонок из двора. А потом Серегу как будто прорвало.
— Мы все-таки, Вадя, живем в стране непуганых идиотов. И воров. Здесь, представляешь, все воры, все жулики, все хотят тебя на…бать, — начал жаловаться бывший заключенный.
— Почему ты так думаешь? — удивился Вадим.
— Да потому! — кипятился Серега. — Торговал я раньше, сразу после отсидки, по ИТД медикаментами, обратился в специальную фирму, чтобы лицензию дали, — пять «штук» «зелени» за это отгрузил. Год проработал, потом проверка — лицензия оказалась фальшивой. Надули.
— А ты что?
— А хули я? Я тоже малька подворовываю. Ну а что остается делать? Жрать-то надо. На зарплату грузчика и на ворованном чае не разживешься. Да ничего и не охраняется здесь. Вот недавно с ребятишками «взяли» склад с икрой, балычком, кальмарами... Консервы, короче. На семьдесят тысяч бачей. Мы сначала-то на этот склад как порядочные пришли, закупили за свою «капусту» сто килограммов товара, все заодно посмотрели, где у них что... Как сигнализация отключается? Где охранники дремлют? Ну и «взяли» потом складик. Охрана, как всегда, спала. Товар ушел за неделю. Через обычные московские ларечки. Перестройка все-таки имеет свои плюсы — ларьков понастроили ху…ву тучу! Ну, а вообще, мой бизнес — это машины.
— Завозишь и продаешь?! — обрадовался Вадим.
Сергей засмеялся.
— Угоняю. Потом продаю. Машин сто уже на моем счету. Но скажу по чесноку, жить становится все тяжелее и тяжелее. Горбач и Эльциноид все, говнюки, испортили. Воровать стало намного труднее. Страна хорошо жила только при Лене. Воровали ВСЕ. Работал на птицефабрике — тащил птицу, на чаеразвесочной фабрике — выносил чай. В неограниченном количестве. Сейчас больше десяти кг хер вынесешь. А это разве деньги! Леня Бровастый всем давал воровать. Настоящий был руководитель.
— Серега, а у тебя что, — замямлил Вадим, — не возникало проблем с милицией? Все так легко сходило с рук? Если ты сто машин угнал...
— Ну приключались, конечно, мелкие неприятности. — ответил Серега. — Взяли мы как-то с пацанами шестисотый «Мерс» у одного банкира. Позвонили ему: «Так, мол, и так: двенадцать "штук" — и вернем!» Но, понимаешь, посредники еще с нами работали. Цену накрутили до семнадцати «тонн», пидоры. Короче, приехали мои орлы на «стрелку». А их ху…к — окружили. Всех повязали. Корешки мои, естественно, меня сдали. Я сидел в тот вечер дома, счастливый, комедию какую-то тупорылую, американскую смотрел. Корешки доложили по мобиле, мол, все о’кей, Сергун, везем «капусту». Через полчаса позвонили в дверь. Я, даун, дверь и открыл (обычно без предупреждения не открываю). Ну и мне ручкой пистолета — в е…лище. У меня кровища, на башке — рог. Наручники надели. И — в воронок. Посадили в одну камеру с каким-то бомжом. Зае…ал, козел. Вонища от него стояла хуже, чем в сортире. Дал я какому-то сержантику денег, послал за жрачкой. Он притащил, я похавал, начал кумекать — хули делать? Вызвали на допрос. Начальник мусоров спрашивает: «Твое, Сергей, дело — "Мерсюк"?» — «Нет, говорю, начальник, не мое. Оклеветали». «Ну, Сергей, — слышу в ответ, — смотри сюда. Даю тебе три часа, "Мерса" не подгонишь, я тебя лично из "ТТ" пристрелю».
И — лох — отпустил меня. Я и срулил. Никто даже не проследил за мной. На понтах меня хотели взять. Дома я, правда, с тех пор не появлялся. Может быть, я даже в розыске сейчас состою, хотя вряд ли, они на такую мелочь, как я, времечко свое драгоценное тратить не будут.
…Через полгода Серегу опять посадили. Теперь уже на восемь лет. А Вадим закончил докторантуру, но докторскую не защитил. Так и не смог ее дописать — не хватило ни сил, ни времени, ни таланта.
1992—2011