ЗИНЗИВЕР № 4 (36), 2012

Татьяна Александровна Бек — мастер Сергея Арутюнова в Литинституте — в 2004 году опубликовала в журнале «Знамя» небольшую рецензию на вторую книгу стихотворений своего ученика. Прошло почти десять лет, и остается только поражаться ясности и прозорливости критического взгляда Татьяны Александровны. Когда стихи Сергея Арутюнова еще не набрали высоты, Бек сумела уже тогда выделить самое главное во внутреннем мире его лирического героя. Выделить то, чем до сих пор жива поэзия Сергея Арутюнова, на чем она стоит, чем крепчает, и что сегодня с каким-то удивительным упрямством не замечают те немногие, кто пишет длинные и умные статьи о его стихах. Татьяна Бек говорит об Арутюнове: «Всеотзывчивый и отдельный, откровенный и самошифрующийся, беззащитный и упрямый, агрессивный и добрый, он — воплощенный вопрос и парадокс».
Повторюсь, прошло почти десять лет, читаем:

Доказательств этой «двойственности» в стихах Арутюнова много. И не всегда в конкретных строчках, но в самой атмосфере текстов. Суть вовсе не в том, что неизменным остается стиль — жесткий, суровый и т.  д. Это лишь следствие. Неизменным остается человек, вокруг которого совершаются страшные события, свидетелем, а зачастую и участником которых он является, не может не являться, потому что мир не особо и спрашивает, мир ставит перед фактом. Живой, ранимый, добрый человек перед жестокостью мира — это и есть позиция лирического героя Сергея Арутюнова. И не знаю почему, но озлобленность и жестокость мира притягивает к себе куда больше внимания читателя, чем ранимость и беззащитность человека перед этим миром.
Татьяна Бек все в той же статье, о которой шла речь выше, называет книгу «Апдейт» дневником «борьбы человека со зверем внутри и вне себя на фоне современности». Пространство узнаваемо и сейчас: человек в нечеловеческой обстановке, в нечеловеческой жизни, в нечеловеческих обстоятельствах, как внешних, так и (что еще важнее!) внутренних.

Ключевое слово в этом четверостишии не сразу бросается в глаза. Кто строится по взводам? Кто смотрит во тьму? Кому кровь по колено? — Не солдатам, не воинам, не бойцам, не убийцам, не снайперам и даже не чудовищам — людям. И в этом, именно в этом трагедия. И всегда она присутствовала в стихах Арутюнова, потому что раз осознав эту трагедию, уже трудно переключиться на что-то другое — все окажется мелко по сравнению с ней.

В стихотворении «Ночлег» двойственность проступает особенно ясно. Выпишем два ряда строк из этого стихотворения. Первый: «И пахло порохом и кровью», «Нас у ворот встречали шавки», «Предгорья жила наши рвали», «Убогих, словно каторжане». И второй ряд: «Подлунный свет потусторонний», «Тумана тихое струенье», «На стеклах капельки дрожали». Эти ряды кажутся взятыми не только из двух разных стихотворений, но даже из двух разных поэтов. А на самом деле просто в очередной раз свидетельствуют о столкновении живого человека с омертвевшим миром.
Позволю себе дерзость — полностью процитировать в этой статье стихотворение Булата Окуджавы. Чтобы хоть как-то оправдать это цитирование приведу сначала слова Петра Вайля из книги «Стихи про меня»: «Окуджава вошел в слух и сознание, пробил подкорку, потому что отважно взял на себя стыдные чувства нежности и теплоты. Откровенно, прямо и беззастенчиво он высказался на свои главные темы: Война, Женщина, Двор». У Сергея Арутюнова другая тематика, более абстрактная, но при этом не менее личная — судьба, время, страна; другое внутреннее пространство. Но говорит он именно так: «откровенно, прямо и беззастенчиво». А для этого требуются честность и мужество. Цитирую стихотворение Окуджавы «Оловянный солдатик моего сына». И цитирую потому, что стихотворение это в некоторой степени представляется мне портретом лирического героя Арутюнова:

Лирический герой Сергея Арутюнова — человек упорный и пристрастный, осужденный на вечный подвиг оставаться живым и готовым к бою там, где таковым оставаться невозможно. Человек, которому и больно и страшно. Он никогда не выскажет этого, но это стопроцентно прочитывается теми, над кем разворачивается «в одичалом пространстве русском» та же судьба, у кого те же «и знак, и суть, и принадлежность».
В стихах Арутюнова бесчеловечность описана с постоянной памятью о человеке. «Своих мы тащим, и живых, и мертвых». В мире, где все друг друга бросают подобные слова выглядят даже не диковинно, а скорее диковато. Человек стал практически вещью — это определение закономерно проистекает из отношений между людьми. И если человек окончательно овеществляется:

То вещь в стихах Арутюнова наоборот приобретает человеческие черты:

Или:

Отчаянье проникает всюду. Остаться человеком, а не стать «потребителем благ» в насквозь материальном мире, наверное, можно только при условии, что увидишь боль этого мира, увидишь, что «…Под каждой крышей / Волны горя мерны, как прибой», увидишь страдание мира от его собственного уродства, и неизбежно почувствуешь и свою вину в этой трагедии. Тогда бывают такие строки:

Наверное, когда злоба — естественная реакция на происходящее вокруг — основанная, как правило, на чувстве собственной правоты, сменяется сомнением относительно этой своей правоты, т. е. реакция начинает превосходить человеческое естество, в этот момент «данник ущелью» (казалось бы, навсегда приговоренный), вдруг встречает на своем пути укрытие и оказывается спасен, словно снова вочеловечен: