ЗИНЗИВЕР № 6 (38), 2012

Поэзия


Алла ХОДОС
Поэт, прозаик. Автор книг стихов и прозы «Интернат» (1996, Нью-Йорк) и «Человекоснег» (1999, Нью-Йорк). Третья книжка «Птичка» готовится к изданию. В нее войдут  стихи и рассказы, написанные в 2000-2008 годах. А. Ходос являлась постоянным автором и членом редколлегии газеты «Запад-Восток», издававшейся в Сан-Франциско в 1996-1997 годах. Периодически выступает в Клубе Книголюбов Сан-Франциско. А. Ходос публиковалась в журналах «Terra Nova», «Вестник»,  «Побережье», литературных русскоязычных Интернет-журналах «Интерлит» и «Другие берега».



ДЕРЖАСЬ ДРУГ ДРУГА
 
*   *   *

Только за что мне схватиться руками?
Где же та планка между крюками?
Переносица времени — где?
Выдернут в жизнь и вздернут на дыбе...
Это легко человечищу, глыбе,
только не мне, балде.
По горло стою в беде.

К чему прилепиться?
Каким мостом
в какое царство потом?



*   *   *

Бывает, два чужих,
но близких,
совсем случайных,
но родных,
невольника
из общей миски,
хлебнув с мороза
щей пустых,
дрожат,
держась друг друга,
дети,
как кролики,
единой клети
хозяева, иль хомяки.
И память кормит их с руки.



*   *   *

И спичка серная меня б согреть могла.
О. Мандельштам

Потемки души,
где не выпросишь спички,
той самой, которая...
да и не надо,
раз так тяжелы дорогие привычки
домашнего сна, векового разлада.
Дрожит паутинка.
Живите разумно!
Приблизится ночь, наступая на пятки.
И все, что дышало, тревожно и шумно,
поляжет опять в вековые кроватки.
Мне осень свои обнажает резоны,
кружась, образует изломы, излуки.
Вот-вот налетит из дымящейся зоны
сухое и легкое пламя разлуки.



*   *   *

Леность охватила ее.
Досада поднялась в ответ.
Досада разбудила злость.
Злость испугала ее.
Спасительная леность разлилась...



*   *   *

Ты говоришь, что рамки можно раздвинуть.
Но тогда в них войдет толстая леди из детской книжки,
проглотившая паука, кошку, корову и лошадь.
Даже странно, что она еще живая.
Не подходи к ней близко, может оказаться,
что она людоедка.
А, между тем, ты знаешь,
какая девственная стыдливость и молочная нравственность
вдруг прорезываются на грани страсти и безумия?
Расшаркиваясь огромной ножкой,
леди говорит, что больше не будет.
Прикрыв опухшие веки,
представляет, как пойдет она бочком, бочком,
обходя за версту все рамки, и даже на муравья не наступит.
Как сядет на траву, но не будет есть завтрак, состоящий
из твоего великодушия и заботы,
а нарвет одуванчиков букетик,
не тех, которые сами себя высевают,
а тех, что еще не поседели, —
ведь рано подводить итоги
осознавшей свою вину людоедке.
Отекшая Офелия наденет веночек
и тонким голосом споет
о своей любви неизбывной.



*   *   *

Сначала мы утонули,
потом стали гореть.
Не остывая, пули
марш успевали петь.
Война, вошедшая в поры,
сочилась из нашей мечты,
из ветошки, на которой
раскрашенные цветы.
Родина-мать, ты, как сон, разлита.
Баюкаешь смерть
на холмах живота.



*   *   *

Неродную тяжелую тему —
как рубашку убитого — к телу,
чуть живому,
с внезапной надеждой:
вдруг согреется под одеждой?