ЗИНЗИВЕР № 7 (39), 2012

Проза


Александр ЮСУПОВ
Прозаик. Автор книги «Город безликих» (М., Вест-Консалтинг, 2011). Публиковался в журналах «Дети Ра», «Футурум АРТ». Живет в Москве.



Насекомое

Возвращаясь домой из мобильного медицинского центра, Дэвид Тэйн никак не мог успокоиться. Через каждые двести метров он останавливался, с тревогой засовывал руку в карман, и лишь убедившись, что капсула до сих пор на месте, шел дальше. Этот ритуал повторялся снова и снова, и даже тридцать пять градусов по Цельсию не могли заставить его идти быстрее.
Всего два часа назад, до того, как пришло письмо, Дэвид не верил в то, что получит капсулу, и обреченно смотрел на солнце через темное стекло оранжереи. И вот сейчас заветный предмет лежал в кармане, но почему-то вместо счастья он чувствовал лишь полнейшую растерянность и все нарастающее беспокойство. А все попытки уверить себя в благополучном финале и успокоиться не приносили результата.
Наверное, поэтому, проходя мимо соседского дома, он внезапно остановился, подошел к входной двери и позвал, слегка повысив голос:
— Миссис Гилмор!
— Привет, Дэвид, заходи! — послышалось в ответ из раскрытого окна.
Лора Гилмор, знавшая еще его прабабушку по материнской линии, сидела на кресле под работающим на полную кондиционером и гладила рукой детскую вязаную кофточку. У Лоры никогда не было детей и уж тем более внуков, но каждый вечер она доставала эту вещь из шкафчика, клала себе на колени и улыбалась чему-то далекому, пережитому и запорошенному неумолимым ходом времени.
Эта кофточка появилась у нее совершенно случайно, после одного неприятного происшествия, о котором она предпочитала не вспоминать. Как-то раз, объявляя оценки за тест по истории, Лора назвала учеников своими «детишками» и сказала, что переживает за двойки больше их самих. На следующее утро кто-то из «двоечников» положил на учительский стол записку: «заведи своих детей, старая сука». Записка была прикреплена к синей кофточке, старой и поношенной, видимо, украденной из вещей младшего брата. Лора разорвала записку в клочья и уже хотела выкинуть «подарок» в мусорное ведро, как вдруг почувствовала незнакомый ей прежде запах. Он напомнил ей весну в отцовском доме, когда от первых распустившихся в саду листьев, в окно влетал удивительно чистый, омытый росой аромат. Он напомнил ей запах хлеба, который мать с утра ставила на стол и улыбалась, распуская волосы. Он заставил ее грудь сжаться от тоски в невыносимом, мучительном порыве. Заставил признаться в том, в чем она никогда не признавалась себе раньше.
Миссис Гилмор не стала искать автора, не стала плакать или кричать, а просто отвела свои уроки как полагается, от начала и до конца. И глубоким вечером, дождавшись, когда школа опустеет, она выключила свет в кабинете, открыла окно и в первый раз в жизни закурила, перебирая в руках мягкую шерсть, пропахшую запахом неизвестного ей малыша.
Никто не знал, почему они с Дэвидом Тейном стали друзьями и как это произошло, ведь они были совершенно разными людьми. Дэвид завешал весь дом репродукциями Моне и Пикассо, Лора ни разу в жизни не взглянула ни на одну картину. Дэвид слушал Моцарта и Бетховена, Лора предпочитала стиль «Кантри». Да и Габриэль Гарсиа Маркес никак не сочетался с Агатой Кристи. Но когда умер ее муж, а его родители погибли в автокатастрофе, их словно прибило друг к другу одиночеством, как прибивает течением в океане пустые, потерявшие управление корабли. И теперь они делились своими воспоминаниями, переживали их вместе, чувствуя, как остальной мир уносится от них вдаль на сумасшедшей скорости.
— Ты решил прогуляться сегодня после работы, Дэвид? — спросила Лора, когда он зашел в дом.
— Нет, просто возвращаюсь из временного медицинского центра в двух кварталах отсюда.
— Ах, вот как! Значит, ты получил свою порцию?
— Да. А вы?
— Тоже. Мне принесли ее две смазливые девчонки из этой дурацкой организации…
— Общества содействия будущему?
— Точно. Вначале мне хотелось подстрелить их из старой двустволки Освальда, но потом я забыла, где лежат патроны и передумала. Пришлось пустить этих дурочек внутрь и принять их «изумительный подарок».
Лора налила чай из маленького фарфорового чайника в ослепительно белую чашку и жестом предложила гостю сесть рядом. Тейн опустился в кресло и почувствовал, как оно моментально изменилось и подстроилось под его тело.
— Ты вчера опять слушал Бетховена ночью? — с заботой в голосе спросила мисс Гилмор.
— Как вы узнали?
— Круги под глазами и сонный вид. После Моцарта у тебя такого нет.
— Это потому что под Моцарта я засыпаю гораздо раньше. А вот вы выглядите восхитительно, как обычно!
Лора улыбнулась, показав ослепительно белые зубы, и рассеянно провела рукой по лицу без единой морщинки.
— Знаешь, я бы хотела выглядеть на свои восемьдесят девять, а не на тридцать пять. По крайней мере, была бы настоящей старухой и не вздрагивала бы от неожиданности, видя в зеркале молодое лицо.
Они помолчали немного, глядя на огромные белые облака, видневшиеся в открытом окне.
— Думаешь, у тебя получится? — спросила Лора.
— Не знаю. У всех же получается.
— Ну да, конечно… так, значит, ты примешь свои пилюли, Дэвид?
— Обязательно приму, миссис Гилмор. Иначе, зачем мне ходить в медицинский центр?
— Конечно, милый, не сомневаюсь, вот только твой голос… дрожит немного. Я помню, когда ты привел ко мне ту девушку… как ее звали?
— Джейн.
— Да, Джейн. Так вот твой голос также дрожал, и твои руки тоже дрожали…
— Миссис Гилмор, мне не хочется этого вспоминать!
Лора вопросительно подняла брови и поставила чашку на стол.
— Прости, Дэвид, дорогой, но именно о таких вещах и стоит вспоминать. Я только этим сейчас и занимаюсь. И если бы в моей жизни не было подобных вещей, о чем бы вообще стоило думать на старости?!
Дэвид Тейн ничего не ответил, и тоже поставил чашку на столик, вновь любуясь на огромные белые облака, заполонившие небо.
— Она была очень милой девушкой, твоя Джейн, — вновь начала Лора.
— Милые девушки — самое страшное, что может случиться с мужчиной. От них никогда не ждешь удара в спину, поэтому, когда он случается, то всегда кладет тебя на лопатки.
— Ох, мальчик мой, я помню, какого тебе было тогда! Ты даже разлюбил персиковый чай! Неужели ты не можешь познакомиться с кем-нибудь еще?
— Мне пора! — решительно заявил в ответ Дэвид и поднялся с кресла.
Лора тяжело вздохнула и встала проводить гостя. На пороге дома она тихонько взяла его за локоть и прошептала:
— Я просто беспокоюсь за тебя, милый. Обязательно приходи попрощаться со мной.
— Хорошо, — едва заметно кивнул он головой и вышел на улицу.
Полчаса спустя в его дверь постучали: на пороге стояла красивая блондинка с большой грудью и огромными голубыми глазами, полными мелких лиловых искорок. «Две тысячи триста девяносто девять за ангельский блеск ваших глаз», — сразу мелькнул в голове обрывок трехмерного оптического плаката парящего над соседней улицей.
— Здравствуйте, мистер Тейн! — радостно начала блондинка. — Я представляю Общество содействия будущему. Мы в курсе, что вы получили пилюли. Мы поздравляем вас с этим событием!
— Спасибо, — растерянно произнес Дэвид, ему всегда было не по себе от такого напора.
— Мы в курсе, что вы не посещали курсы! — продолжала девушка голосом заправского агитатора. — Поэтому пришли предложить помощь. Психологическую помощь профессионалов. В центре, на  триста пятой улице. В девятнадцатом уровне седьмого дома (это национальная медицинская башня). Разрешите, скинуть вам адрес?!
И она протянула руку с тонким черным браслетом. Дэвид машинально поднял свое запястье с прозрачным, едва заметным браслетом, который в ответ на движение сразу же стал зеленым.
— Адрес записан. Всего доброго, мистер Тейн! — попрощалась блондинка и бодрой походкой направилась к автолету, парящему на обочине.
Когда дверь закрылась, обдав прихожую потоком теплого воздуха, он неторопливо разделся, достал из кармана пластиковую капсулу и сел на диван, положив ее рядом. Просидев несколько минут без движения, Дэвид поднял руку и попросил:
— Включи проигрыватель. Чайковский. «Времена года».
В тот же момент из невидимых динамиков полилась музыка. Тейн откинулся на спинку дивана и взял капсулу на ладонь. Он долго смотрел на ее снежно белую поверхность, думал о чем-то, затем ходил по комнате из угла в угол, поднялся на балкон, а когда полная, ярко желтая луна нависла над балконом, решительно поднял запястье с браслетом и продиктовал сообщение.
Следующим утром Дэвид Тейн уже стоял на тридцать втором этаже третьего уровня Национальной медицинской башни, держа в руках талон на встречу с дежурным психологом. Наконец, над одним из многочисленных кабинетов зажглось его имя, и белая гладкая дверь бесшумно сложилась до тонкой полоски, освобождая проход внутрь.
Кабинет оказался пустым и неуютным. Салатовые стены, зеленый кожаный диван и кресло с круглыми, широкими подлокотниками — вот и вся обстановка. Дэвид вдруг с тоской подумал о книгах, которые, судя по рассказам деда, когда-то стояли в кабинетах психологов.
— Здравствуйте, мистер Тейн. Меня зовут Роберт Пейдж, — протянул руку психолог.
Дэвид аккуратно пожал ее и опустился в мягкое кресло, придавшее его телу полулежачее положение.
— Можно считать ваш браслет, мистер Тейн?
— Для чего вам это нужно?
— Там есть все данные о состоянии здоровья, а кроме того записи ситуаций, в которых ваше сердцебиение значительно учащалось.
Дэвид растерянно посмотрел на свое запястье и решительно произнес:
— Нет!
— Что нет? — удивленно переспросил психолог.
— Нельзя ничего считывать!
— Но тогда вы не получите ответы! Не узнаете, в кого обратитесь! Вы ведь за этим сюда пришли?!
— Честно говоря, не совсем, — смутился Дэвид.
— Тогда для чего? — начал злиться Пейдж.
— Видите ли, мне бы хотелось понять, как люди чувствуют себя там… ну, по ту сторону. Ну, после того как принимают эту пилюлю…
— Но это же обсуждалось во всех социальных реальностях! Целый год!
— К сожалению, я не зарегистрирован ни в одной из них.
Брови Роберта Пейджа поползли вверх от удивления.
— Но почему?
Дэвид Тейн пожал плечами и пояснил:
— Понимаете, мне там не совсем интересно.
— Как может быть неинтересно в социальной реальности? — недоверчиво усмехнулся Пейдж. — Их же сотни в сети! На любой вкус! Для циников, романтиков, меломанов, ростоманов, таксикоманов! Есть даже для извращенцев!
— А вот для меня там ничего нет.
Роберт Пейдж зло скривил губы:
— Послушайте, мистер Тейн! В коридоре сидит сотня человек! Им всем нужна моя консультация. Вам же нужна терапия. Государство оплачивает лишь консультации. За терапию оно не заплатит!
Он отвернулся, давая понять, что сеанс окончен, но в этот момент потолок стал красным, и дверь открылась. В комнату вошел высокий седой мужчина и мягко приказал:
— Роберт, покиньте кабинет.
Пейдж удивленно уставился на вошедшего, подобострастно пробормотал что-то невразумительное и вышел наружу. Незнакомец опустился на кресло напротив Тейна и представился:
— Здравствуйте, Дэвид, меня зовут Джон Блэкмор, я — главный психолог Общества. Мы можем поговорить немного, как друзья?
— Конечно, мистер Блэкмор…
— Джон, называйте меня Джоном, пожалуйста.
— Конечно, Джон, извините.
Блэкмор ободряюще улыбнулся.
— Вижу, у вас возник не совсем стандартный вопрос.
— Наверное. Мне кажется, я немного разозлил вашего коллегу.
— Сейчас, с этими превращениями все очень нервные. Не обращайте внимания. Так в чем дело?
— Я бы хотел узнать побольше о жизни там, в том состоянии…
— Она, естественно, легка и прекрасна. Не переживайте, миллионы ученых по всему миру работали единой командой, чтобы обеспечить сытость и достаточное количество развлечений.
Дэвид замолчал и стеснительно закусил губу. Главный психолог заметил этот жест и с мягкой улыбкой откинулся на спинку кресла.
— Вы ведь не об этом хотите узнать, правда? Чего вы боитесь на самом деле, мистер Тейн?
— Вы знаете, я недавно начал читать Джойса…, — начал Дэвид и замялся
— Ну, ну, дружище, продолжайте, — подбодрил Джон Блэкмор.
— Вы знаете, ну, в общем, я боюсь, что там я не закончу. И еще боюсь, что дом разрушится, и мои репродукции развалятся вслед за ним, и что браслет не услышит меня и не поставит пластинки с музыкой.
Все эти слова Дэвид Тейн произносил с волнением, опустив глаза на пол. А главный психолог перестал улыбаться и, наклонившись к своему собеседнику, тихим доверительным голосом поинтересовался:
— И какие репродукции висят на ваших стенах?
— Сезанн, Моне, немного Дали и Пикассо.
Джон Блэкмор в волнении зачем-то достал из кармана темные очки, протер их о рубашку и убрал обратно. Затем помолчал немного и признался:
— Знаете, Дэвид, я очень давно не встречал таких, как вы. Последний раз в прошлой жизни, наверное.
— Каких таких? Не очень понимаю о ком вы.
— Людей-айсбергов. У которых над поверхностью виднеется лишь маленькая бесцветная льдина, а под водой скрыто нечто необъятное. Раньше вас было много, сотни тысяч, и даже миллионы. Но потом вы постепенно вымерли, как динозавры или амурские тигры. Возможно, вы — последний такой человек, по крайней мере, единственный, встретившийся мне за последние лет двадцать.
Дэвид Тейн раскрыл глаза от удивления и переспросил:
— Как это вымерли? Почему вымерли?
Главный психолог вздохнул и отвел глаза в сторону:
— Сложно однозначно ответить на ваш вопрос, дружище. Наверное, это началось, когда мы принялись обрушивать на своих детей чудовищные потоки информации. Обязательные школы развития с полутора лет, информатика и социальные реальности с трех, еженедельное посещение психологов с пяти. Но когда ребенок поглощает такое дикое количество данных, он вынужден чем-то жертвовать, чтобы их усвоить. И вот дети, эти существа, полные, переполненные эмоциями, стали пускать внутрь себя мир, дающий ответы на все их вопросы. Мир не нужно было больше постигать, испытывая радость, гнев, боль и любовь. Мир сам заполнил их до краев. Заполнил и утопил в себе то, что делает человека индивидуальностью. Но иногда встречается некто, кроме вас, кто сумел сохранить внутри способность чувствовать.
Главный психолог замолчал, положив руки на колени и задумчиво глядя на своего собеседника. Дэвид подумал немного и сказал:
— А почему бы не вернуть все назад?
— Менять счастье на знаки вопроса? Дружище, помилуйте…
Дэвид снова замолчал, сосредоточенно сдвинув брови, а Джон Блэкмор, заметив его сомнения, продолжил:
— Сейчас мир внутри кажется вам замечательным, но подумайте, так ли он ценен, если им не с кем поделиться? Одиночество — слишком высокая цена за умение чувствовать. Однажды утром вы проснетесь и обнаружите, что сидите разочарованный на обочине мира, и некому будет захватить вас с собой. Вы слышите, Дэвид Тейн, некому!
— А если я приму пилюлю?
Психолог грустно улыбнулся:
— Вы обратитесь и, наверное, в какой-то степени это вас изменит. Но в какой — сказать очень сложно. А вам хотелось бы сблизиться с миром?
— Видите ли, мистер Блэкмор, Джон, я немного устал от одиночества. Честно говоря.
— Тогда попробуйте, Дэвид. Возможно, по ту сторону окружающий мир покажется интереснее. Только, имейте в виду…, — психолог запнулся и постарался сделать свой голос как можно более мягким, — ваших, так сказать, увлечений на той стороне уже не будет.
Дэвид Тейн удивленно раскрыл глаза, и главный психолог пожал плечами:
— Да, дружище. Вам предстоит сделать выбор. Усидеть на двух стульях не получится. Носители информации, знаете ли, не беспредельны.
Они замолчали оба, осознавая всю сложность создавшегося положения. В этот момент браслет на руке Блэкмора завибрировал, и он поспешно поднялся с дивана.
— Простите, больше времени уделить не получится…
Тейн тоже вскочил и, глотая окончания от волнения, поблагодарил:
— Спасиб, вам, Джон. Громад спасиб.
Он уже повернулся и направился к двери, как вдруг главный психолог с улыбкой произнес:
— Дэвид, знаете, мой отец очень любил собирать старые диски, и на одном из них я прочитал когда-то одну фразу, которую помню до сих пор: «Жизнь в окружающем мире может быть трудной. Замыкаясь в себе, жизнь может быть такой, как ты этого хочешь. Но жизнь без тебя — это вообще не жизнь» . Вспомните эти слова, когда будете принимать решение.
Дэвид Тейн замер на секунду, коротко кивнул и вышел наружу. По дороге на работу, сидя на пластиковом сиденье в вагоне метро, он вспоминал о том, как все началось. Как ученые на Всемирном конгрессе объявили об истощении невозобновляемых ресурсов и необратимом изменении климата, как Председатель планетарного правительства дрожащим голосом заявил, что: «сохранить наши жизни в том виде, в котором они есть сейчас, не осталось никакой возможности». Как плакали люди в своих шлемах и ждали с надеждой результаты работ генетиков, о которых тоже говорил Председатель. А потом он вдруг начал вспоминать старого кота Тома, будившего его по утрам мягкой мохнатой лапой, мурлычащего на всю комнату свои кошачьи песни, и уже совершенно не мог сосредоточиться и думать о чем-то серьезном. А на работе, в прохладе оранжереи, осматривая выведенную недавно лечебную плесень, Дэвид вдруг подумал о себе как о дереве, вросшем в землю корнями из музыки, книг и старых репродукций. Он представил, как ветер отрывает его от этих корней, выбрасывает на воздух и несет с сумасшедшей скоростью подальше от привычного полумрака маленькой гостиной. Ему стало страшно. По-настоящему страшно и пришлось напрячься, как следует, чтобы выбросить мысли о пилюлях из головы.
Вечером того же дня он вернулся домой и рассеяно бродил по комнатам. Слушал Бизе, подолгу останавливался около Сезанна и улыбался, сидя на диване со старыми семейными фотографиями в руках. Когда закат окрасил окрестности в багряный оттенок, Дэвид выключил музыку, подошел к окну и прислонился щекой к стеклу. Он увидел, как чуть дальше по улице маленькая девочка играет с щенком, смеясь и щекоча его животик, как двое — юноша и девушка — стеснительно целуются на тротуаре, с тревогой оглядываясь на родительские окна, как сорокалетний сосед напротив кричит что-то своему отцу на втором этаже и грозит ему кулаком, как смеются люди, стоящие у новой блестящей машины. И в этот момент Дэвид отчетливо услышал пульсацию той — другой! — жизни. Пульсацию, которая всегда обходила его стороной. Он вспомнил слова главного психиатра, решительно сжал кулаки, и вышел на улицу. Ему казалось, что стоит сделать несколько шагов — и новая, чужеродная жизнь ворвется в него свежей прохладной соленой волной, смоет сомнения, заставит сердце биться в такт этому бесшабашному дурацкому ритму. Дэвид шагал с улыбкой на лице, радостный, уже ощущающий происходящие в себе изменения и готовый принять их безропотно и бесповоротно.
Он приблизился к компании, стоящей около машины, опасаясь, что его засыплют вопросами. К счастью, никто не обратил на подошедшего никакого внимания — все были увлечены разговором. Один из мужчин как раз объяснял превосходства новой системы безопасности, остальные внимательно слушали, а когда кто-то сказал: «Да уж, Мик, похоже, в ней даже секс чересчур безопасен», все засмеялись, и Дэвид засмеялся вместе с ними. И он смеялся при каждом взрыве хохота, и согласно кивал головой, и вставлял смешные замечания. Он очень старался стать частью этой шумной, грубоватой компании, но ничего не получалось. С каждой секундой Дэвид Тейн осознавал, как ему скучно здесь, среди этих людей. Они обсуждали вчерашнюю драку двух соседей, живущих неподалеку, смеялись над своим начальством, кляли жен, хвастались детьми, спорили, в каком отеле на Побережье лучше выпивка. Его же эти темы наполняли тоской. Тоской и желанием уйти отсюда подальше. В тот момент Дэвид вдруг осознал, какая огромная пропасть лежит между ними, и как шаток мост, который пока висит над ней и качается на ветру. Он тихо повернулся и пошел домой.
Дома ему впервые показалось неуютно и холодно. Не радовали репродукции, да и музыку слушать не было настроения. Хотелось просто с кем-то поговорить, с кем-то предвидящим обстоятельства, знавшим, как сделать все в лучшем виде. Но Лора Гилмор не относилась к числу «провидцев», а больше у Тейна друзей не было.
Дэвид сел в кресло, выключил свет, посидел немного в тишине, а потом подошел к окну. Он увидел, как опустела улица, и вдруг подумал, что скоро так опустеет весь мир, а он, единственный оставшийся здесь человек, будет по-прежнему стоять и смотреть в окно. Словно защищаясь от этой пустоты, Дэвид решительно поднял вверх запястье и попросил браслет набрать номер Джона Блэкмора. Вскоре знакомое лицо уже повисло в воздухе посреди комнаты.
— Добрый вечер, дружище! — улыбнулся главный психолог.
— Здравствуйте, Джон.
— Съедаете себя сомнениями?
— Нет. Решение я принял, просто хотел посоветоваться.
— Приняли решение? Неужели?! Хм, вы большой молодец, Джон!
— Спасибо.
— Так в чем вопрос?
— Видите ли, я хотел бы начать с социальной реальности… Ну чтобы влиться в человечество. Но мне сложно самому найти ту из них, где могли бы быть люди, похожие на меня. Ну, там, музыка, картины в натуральную величину.
Джон Блэкмор замолчал и нахмурился. Благожелательный вид улетучился.
— Дэвид! Вы должны сделать выбор, а не пытаться найти компромисс! Выбор, понимаете? Любой компромисс губителен, ибо не двигает вперед человека, а оставляет его на месте и примиряет с собственной неполноценностью! Прошу вас, не попадайтесь в эту ловушку.
Дэвид Тейн задумался на несколько секунд, а потом поднял глаза и попросил:
— Очень прошу вас, скажите, есть ли реальность, которая мне нужна?
— Нет, такой реальности нет и не будет!
— Но почему?
— Да просто потому, что для любой реальности нужно как минимум десять заинтересованных человек на город. А тут во всей стране и десятка не наберется! Мне очень жаль, дружище, но, как говорится, c’est la vie! Похоже, вам все-таки придется сделать выбор!
Изображение исчезло и оставило Тейна в ночной полутьме, оставило пожираемым сомнениями и страхами, обреченным не спать до утра. Он долго бродил по дому, тяжело вздыхал, постоянно переключал музыку в проигрывателе, иногда подолгу останавливался около какой-нибудь картины и смотрел на нее так внимательно, будто хотел найти там ответ. И наконец, в предрассветных сумерках Дэвид едва слышно пробормотал себе под нос: «К черту их всех, от себя не сбежишь», облегченно выдохнул и пошел спать.
Стоило ему принять решение и внутри полегчало. И ничто не мешало больше слушать музыку по вечерам, ходить в гости к Лоре, ничто не грызло изнутри, не давило сомнениями, не разрывало соблазнами. Жизнь покатила по глубокой, накатанной годами колее. Лишь когда он выходил из дома по вечерам и видел, как все больше пустеет улица, как целые семьи исчезают, бросая свои дома, внутри делалось как-то тоскливо.
Так прошла неделя, а за ней месяц и еще один. Добираться до работы становилось все тяжелее — город совсем опустел, и транспорт ходил очень редко. Магазины закрывались десятками, электричество давали только ночью, а горячую воду давно перекрыли. Но Дэвид терпел. Ему даже немного нравилось наблюдать это медленное увядание цивилизации, и он бродил по улицам под защитным зонтом, пиная пустые бутылки из-под колы. А иногда он брал бесхозный автолет и улетал к высохшему руслу реки, тому самому, в котором давным-давно ловил рыбу с отцом тонкими бамбуковыми удочками.
Так продолжалось очень долго, пока однажды утром в его дворе не раздалось странное жужжание, и в раскрытое окно не влетела стрекоза размером с кошку. Она уселась прямо на его кровати и, наклонив голову, радостно прожужжала:
— Привет, малыш.
Дэвид Тейн подскочил от удивления и прошептал:
— Джейн?!
— Конечно, малыш! А кто же еще прилетит сюда? Прилетит пожелать тебе доброго утра?!
— Привет, Джейн. Я так рад тебя видеть! Ты даже не представляешь, как я счастлив, что ты залетела ко мне в окно!
— Как твои дела? Впрочем, неважно. Когда ты обратишься?
— Я… еще не знаю.
— Навести меня после этого! Договорились? Мы направляемся к мысу Горн. Найдешь на навигаторе. Буду рада тебя там видеть!
Она уже хотела впорхнуть крыльями и улететь, как вдруг он дернулся, привстал с постели и позвал ее:
— Джейн, подожди!
Стрекоза зависла в воздухе, издавая громкое жужжание.
— Может… может быть, ты бы подождала бы меня здесь? Совсем немного. Чуть-чуть. А потом мы бы улетели туда… ну на мыс Горн вместе…
— Малыш! Ты что?! Что мне здесь делать? Здесь только твои дурацкие картинки и этот ужасный город, а там небо и солнце, малыш. Небо и солнце! И еще куча всякой развлекухи. Давай, не задерживайся здесь.
После того, как она улетела, Дэвид еще долго не двигался с места, все лежал и смотрел на кусочек неба, виднеющийся в окне. В этот день он не пошел на работу, а рассеяно бродил по дому, что-то бормоча себе под нос и бесцельно перекладывая вещи с места на место. А вечером пришел к Лоре Гилмор, сел чуть сзади от нее на диване и устало улыбнулся.
— Ты решился, Дэвид? — грустно спросила она.
— Решился.
— И что послужило причиной?
— Ко мне сегодня прилетала Джейн.
— Прилетала?!
— Да. Она стала стрекозой.
— Неудивительно!
— Миссис Гилмор!
— По-твоему, я могу сказать иначе о женщине, разрезавшей тебя на части?
— Не надо так о Джейн, миссис Гилмор, пожалуйста.
— Ладно, милый, не буду, если не хочешь, только не давай ей повторить все сначала.
Дэвид замолчал, и по его лицу промчались тени давно забытых событий, и Лора, заметив это, поспешила отвлечь своего любимца:
— Как на работе? Все в порядке?
Но тот ничего не ответил, сжал кулаки и провалился в свои мысли, как в бездонную, холодную прорубь, и женщина тоже замолчала, почувствовав, что слова сейчас будут некстати. Долгое время они оба сидели неподвижно, не произнося ни слова, пока Дэвид Тейн не решил прервать затянувшееся молчание:
— Даже не знаю, как правильно объяснить, что случилось с Джейн. Видимо, я оказался слишком сложным для нее…, — произнес он и замолчал, растерянно глядя на миссис Гилмор.
Она подсела рядом на диван, погладила его по голове и возразила:
— Мне кажется, милый, это не ты оказался сложным для нее, возможно, это она поняла, что слегка простовата для тебя.
Он поднял глаза и спросил с надеждой:
— Может быть, я найду ее там, около мыса Горн, и смогу начать все сначала? Смогу стать частью чего-то большего, чем моя квартира?
— Конечно, сможешь.
— Но, миссис Гилмор, если я не смог подружиться с миром здесь, в этой жизни, думаете, у меня получится это сделать в той?
— Ох, милый, когда речь идет о своей жизни, никогда не стоит сомневаться.
На слове «сомневаться» ее голос дрогнул, и Лора села обратно в свое кресло, подняла блюдце с чайной чашкой, но блюдце задрожало, и она поставила его обратно на стол.
— Ты ведь знаешь, мы жили с мистером Гилмором очень долго и счастливо.
— Знаю.
— Но я никогда не рассказывала тебе о том, как хотела иметь ребенка. Маленьких деток, двух или трех, а, может, и больше. Чтобы они играли и бегали во дворе, чтобы я могла отправлять их в школу утром, целуя в щечки, и нянчить капризных пузатых внуков много лет спустя. Но Освальд был против. Всегда был против. Он говорил, что дети отнимают жизнь, которая и так коротка, а я любила его уж очень сильно. Так сильно, что не находила в себе сил возразить. И вот он умер, мой Освальд, и дом моментально опустел, и жизнь опустела, стала похожа на голое дерево зимой.
Дэвид не видел ее глаз, но по голосу чувствовал, как по щекам Лоры катятся маленькими капельками соленые слезы.
— Запомни, милый, никакая любовь, даже самая сильная, даже сверкающая снегом на вершине Килиманджаро, не стоит того, чтобы приносить ей в жертву свою жизнь! Иди туда, где твоя жизнь будет полна и светла, Дэвид. Всегда иди к свету.
Он помолчал немного и спросил нерешительно:
— А вы, миссис Гилмор, что будете делать вы, когда я улечу на мыс Горн?
— Останусь здесь, милый, и спокойно умру, не откладывая этого в долгий ящик.
— Нет! Так нельзя!
— Ох, Дэвид, мальчик мой, человек умирает не тогда, когда останавливается его сердце, а когда уходят все близкие ему существа. А теперь иди, я хочу побыть одна.
— Но…
— Иди домой, включай музыку и глотай уже свои пилюли!
И Дэвид Тейн, не смея перечить больше, спустился на первый этаж, вышел в душный зной ночи и пошел к своему дому, оглядываясь на каждом шагу. Ему почему-то казалось, что он совершает ошибку, оставляя Лору одну в таком настроении, но ослушаться ее он не мог.
Дома Дэвид сел на диван и положил на журнальный столик металлическую коробку. Затем открыл ее, достал две белоснежные пилюли и долго смотрел на них. Прошло не меньше часа, прежде чем он осторожно потрогал пальцем их блестящие поверхности, обвел взглядом стены, завешанные репродукциями, вздохнул и проглотил пилюли, не запивая (строго как было указано в инструкции), а после лег спать, улыбаясь своим мыслям.
Уже глубокой ночью зазвонил телефон, и чуть хрипловатый голос Лоры признался:
— Ты ведь был мне как сын, милый. Я очень, очень люблю тебя!
— Я тоже люблю вас, миссис Гилмор, — растерянно пробормотал Дэвид спросонья и, услышав гудки, положил трубку.
И лишь под утро, что-то глубоко внутри больно кольнуло его сердце, и он подскочил, и вспомнил с тревогой ее «был как сын», и помчался в соседний дом, и увидел тело Лоры, спокойно лежащее на кровати с раскинутыми в стороны руками. Рядом стоял пузырек со снотворным и записка: «Спасибо тебе за все, милый».
И Дэвид закричал. Закричал громко, так громко, как только позволяли легкие, упал на колени, но сразу вскочил и бросился к телефону. Однако на звонок никто не ответил — скорая помощь не функционировала уже несколько недель. Ему оставалось лишь стоять, бессмысленно глядя на лицо своего единственного друга, и ругать себя за вчерашний поспешный уход.
Похоронные бюро не работали, и он похоронил Лору  прямо в ее любимой цветочной клумбе с маленькой кофточкой в руках. Сам сколотил крест и сделал нехитрую надпись. Потом Дэвид вернулся домой и стал ждать превращения. Но ничего не происходило. Часы сменялись часами, дни шли за днями, но он все также оставался человеком. Сначала он расстраивался, потом злился, а в конце концов впал в депрессию. Целыми днями Тейн лежал на кровати в своем дворике под деревом и смотрел, как в небо поднимается бесчисленное число насекомых. Они взлетали вверх, кружили над домами и улетали куда-то, издавая громкое жужжание. Майские жуки и радужные стрекозы проносились мимо, изредка опускаясь на траву и перекидываясь с ним парой слов.
Дэвид совсем перестал есть, лишь пил иногда из огромной бутыли, которую поставил рядом, да зачем то изредка брал пальцами щепотки земли и клал их в рот.
Очень скоро он осознал, что никогда не поднимется в воздух, никогда не пронесется расправив крылья под солнцем, никогда не достигнет мыса Горн. Сначала Дэвид думал, что просто принял пилюли слишком поздно, когда их действие уже закончилось, но потом понял, что упустил это солнце и небо, и этих молниеносных стрекоз, не в момент сомнений, а когда-то давно, в тот самый миг, когда вместо оптического шлема, выкупил у старьевщика чьи-то старые репродукции Сезанна и нашел на развалинах заброшенного дома потрепанные, пожелтевшие от времени книги. И мысль эта сначала обожгла его до самых кончиков пальцев, а потом тоже потонула в равнодушии.
В один из солнечных и душных дней, когда две стрекозы опустились на траву около дома Девида, одна из них вздрогнула, заметив, как по кровати, стоящей под деревом, ползет, перебирая кольцами, огромный дождевой червь.
— Какой ужас! Нашел в кого превращаться! — в возмущении вскричала она.
А червь ничего не ответил. Он молча сполз вниз, и, поедая горячую, сухую почву начал уходить в темноту подземелий.