ЗИНЗИВЕР № 7 (39), 2012

Портреты поэтов


Эмиль СОКОЛЬСКИЙ
Прозаик, критик. Родился и живет в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Автор публикаций об исторических местах России, литературоведческих очерков и рассказов. Печатался в журналах «Дети Ра», «Футурум АРТ», «Аврора», «Музыкальная жизнь», «Театральная жизнь», «Встреча», «Московский журнал», «Наша улица», «Подьем», «Слово», «Дон» и других. Редактор краеведческого альманаха «Донской временник» (Ростов-на-Дону).



ГОРЬКАЯ СЛАДОСТЬ
(Поэт Виктор Каган)

«Еще слова от смысла не остыли»,— этой строкой Виктор Каган определяет звучание своего стиха, ощущение его живого дыхания. Действительно, стихотворения Кагана будто бы проговорены только сейчас, они теплы, они в движении, они обращаются к читателю как к человеку, которому автор безоговорочно доверяет и в котором полностью уверен: поймет с полуслова, заметит смысл и явный, и подразумеваемый, оценит юмор — как правило, горький, усталый, и разделит раздумья о самом важном — об обретениях и потерях, об одиночестве человека в этом мире, о жизни и смерти.
Стремление быть предельно понятным, надежда понравиться читателю, найти в его лице чуткого собеседника и надежного друга — не забота Виктора Кагана. Поэт заведомо уверен, что читатель ему — собеседник и друг. Не оттого ли в стихах Кагана — уравновешенность, неспешное течение мысли, неспешность стихового темпа, доверительная приглушенность тона, какие возможны, лишь если мысль не единожды пропущена через душу, через сердце?
У Кагана нет ничего случайного; его стихи — всегда серьезное раздумье, всегда глубокое переживание, всегда — нечто большее, чем слова. Лучше сказать, эти раздумья, эти переживания — сами говорят стихами. То есть, его стихи —

Превращение слова в полет наяву,
в плач по умершим, в отзвук былого,
в злую зелень тоски, в голубую траву,
в откровение глухонемого <…>
в зимней радуги нимб над расстрельной стеной,
в мошкары мельтешенье ночное,
в то, что не было, было и будет со мной,
с этим миром и с этой землею.

Слова у Кагана не гонятся за мыслью, да и стихи его едва ли рождаются в процессе мышления: мысль уже родилась и ждет воплощения в стихе — и существует только в этом стихе, художественно преображенная, многозначная и, как правило, неуютная, певуче-печальная. Вероятно, именно поэтому и невозможно встретить у Кагана взволнованную скороговорку, самозабвенное бормотание, «высокое косноязычие» и даже вдохновенную окрыленность. Все взвешенно, все внятно, все поверено опытом души, все — всерьез. Вновь и вновь вспоминаю крылатую пастернаковскую строку: в стихах Виктора Кагана «дышат почва и судьба». Трагическую остроту придает им сознание невозвратимости прошлого, которое не перестает колдовски затягивать поэта в свой томительный плен:

Вернешься наизусть, вслепую, по наитью,
уткнешься носом в вечность, как щенок,
и старый ангел, как всегда в подпитье,
подвинется: «Зачем пришел, сынок?»
…………………………………………………...................
Откликнется в ночи проснувшаяся птица.
С небес, о тьму шурша, покатится звезда.
Желанье загадай, пускай ему не сбыться
нигде и никогда. Нигде и никогда.

Мотив, очень характерный для Кагана!

все равно ничего не вернется,
а вернется — так разве на миг,
и растает в полете, где льется
в небо птичий невидимый крик,

разобьется о край небосвода,
и осколок застрянет в душе,
где печалью вздыхает свобода,
словно полночь в небесном ковше.

А тем временем — «Жизнь заботливо хлопочет, / смерти заводя часы»… Время скоротечно, и остановить его, придать смысл ему можно только — словом, а слово должно быть таким же естественным, таким же простым, как природа: «Из-под руки текли стихи, / и птицы — к югу», и сохраняться в веках: «Строка тянулась за строкой, / как век за веком».
Часто поэт беседует с прошлым — и едва ли оплакивает его: прошлое для поэта — часть настоящего, дорогая, неуходящая — и неуловимая; вот он возвращается из Далласа в Ленинград-Петербург, понимая, что в горечи его свидания с далеким былым — особое, несравнимое счастье:

Так же котенок сидит на окне.
Так же ругаются в пятой квартире.
Тот же гараж на другой стороне.
То же ружье в пневматическом тире.
………………………………………….........................
Девочка так же глядит из окна,
прячась лукаво за тюлевой сетью.
Так же от счастья стынет спина,
будто не умер я в прошлом столетье.

Почему такая безысходность в последней строке? Не потому ли, что у поэта есть и еще одно горькое счастье — беседовать с дорогими ушедшими? И с уходом каждого всегда что-то убывает в нем самом?

Все чаще с теми пью на посошок,
чей путь теперь прозрачно-бесконечен,
кто тело опустил в земной мешок
и руки не положит мне на плечи.

Грусть, неизбывная грусть в этих, глуховатым тоном произнесенных, строках… Но речь не о сочувствии, — Каган слишком глубокий поэт, чтобы не переставая скорбеть о былом, с головой погружаясь в сожаления. Остро чувствуя неповторимость жизни, ценность каждого ее мгновения, он остается поэтом здорового, позитивного начала: зная о «безднах мрачных», поэт не дает им победить себя; его задача — укреплять корни жизни,— а что у человека есть главнее жизни? Поэзия Кагана — поэзия стойкости, поэзия приятия жизни вопреки всему:

И улыбнись минувшему, пока
хоть в памяти оно не миновало.
Что за беда, что сладость так горька?
И что за счастье, что ее так мало.

Когда я читаю Виктора Кагана, я верю каждому слову. Оно не лжет. Ничего от лукавого, ничего от «выдуманного», ничего от общелитературного («Чем бесхитростней слова, / тем ясней и чище мысли»). Его самые невероятные метафоры и образы — истинная реальность, глубинная правда. Вот продолжаются размышления о душевных нестроениях — о боли; и меня покоряют внешняя невозмутимость тона, мужественная самоирония, трепетная интонация. Автор не боится смотреть в глаза беде:

что хочет боль
зачем она пришла и не уходит
мычит бубнит бормочет бьется в крике
а слов не разобрать
ты достаешь бутылку два стакана
и говоришь
ну вздрогнем что ли
да ты садись в ногах ведь правды нет
мне некуда деваться от тебя
так хоть поговорим как люди
смешно но не могу себе представить
что жил еще вчера тебя не зная

Поэт в последнее время все чаще обращается к верлибру (предпочитая все же традиционный стих), в этом проявляется органичная потребность автора в расширении возможностей своей поэтической речи. Не все его опыты мне кажутся удачными, — особенно когда Каган прибегает к «повествовательным», «рассказывающим» верлибрам, что оборачивается в большей мере прозаическим многословием, нежели натянутым, как струна, звуком. Создается впечатление, будто поэт старается отказаться от сковывающих рамок рифмованного стиха и поговорить развернуто, подробно, сказав чуть больше, нежели это способно выдержать крепкое, сфокусированное стихотворение. В таких случаях я представляю поэта сидящим напротив с рюмкой: еще есть что выпить, есть что сказать — и хочется длить и длить беседу. («Налить стакан и подвести итоги»; стакан здесь — метафора «разговора начистоту», предельная доверительность.) Однако такая беседа, если исходить из природы творчества Кагана, все-таки, по-моему, несколько иной жанр. Но что характерно, во всех верлибрах, как и в рифмованных стихотворениях, неизменно звучит неповторимая авторская интонация; звучат смысловые тембры в словах, поставленных так, что каждое — почти материально осязаемо. И еще один признак настоящей поэзии, который, читая поэта, обойти невозможно: связь земного с небесным, проникновение за земную оболочку — в небесную глубину, чувство вечности, чувство жизни человека во Вселенной, его духовного бессмертия. Поэзия для Кагана — нить, связующая человека с небом.
В одном стихотворении может пребывать в диалоге и память, и время, и космос, и вечная тайна:

В небесной яме звезды копошатся,
земная высь крошится под стопой,
в душе ушедшие хлопочут домочадцы,
и память вьется млечною тропой.
………………………………………......................
а правда в зеркалах кривых двоится,
как очевидец, врет и верит, что права.
Подходишь к зеркалу — в нем лица, лица, лица,
Что в травы опадают, как листва.

В сущности, все стихи Кагана — разговор о вечном, с вечностью. Присутствие Бога ощущается в каждом стихотворении, не говоря уже о тех, в которых автор напрямую говорит о Нем: «Нам Бог простит, что мы его забыли / за просьбами, чтоб он нас не забыл». И слышит Господни слова:

— Но ты несешь в себе меня
и не бросаешь эту ношу.
Не загаси в душе огня.
Иди. И я тебя не брошу.

Жизнь, сколько бы человек ни прожил, сколько б ни испытал, незнакома, неизведанна, невыразима; об этом говорят очень многие стихотворения Виктора Кагана, — лексически богатые, мастерски инструментованные.

Поверишь ли, такая тишь стоит,
что слышно, как шуршат лучи по крыше
и тающий за горизонтом вид
пыльцой цветочной шелковисто дышит.
…………………………………………………………….
поверишь ли? А впрочем нет — не верь,
слова напрасны, глупы и невнятны.
И на ветру распахнутая дверь
слегка скрипит о солнечные пятна.

Стихи Виктора Кагана — самим ритмом своим, своей негромкостью, своей интимностью отвлекают от суетности, даже противостоят ей. Они излучают свет любви к жизни, — жизни в ее всецелости, с радостями и горестями. И если иногда мы слышим отзвуки чьей-то манеры (в приведенных ниже строках — Ходасевича), мы всегда угадываем голос Виктора Кагана, говорящего о том, что его переполняет, что в нем болит.

Живу неспешно, понемногу,
все меньше суетность любя,
все реже обращаюсь к Богу,
надеюсь больше на себя.

Лимона золотая цедра,
луча серебряная нить…
И Он дарит легко и щедро,
о чем не смел и попросить.

Стихи Виктора Кагана — о чем бы они ни говорили — прорыв к свету, стремление к мировой гармонии, утверждение ценности жизни, ее бесхитростная, высшая мудрость:

Лето сменится зимой.
За ночь — снег в лучах рассвета.
Не печалься, ангел мой,
завтра снова будет лето,
завтра снова — тишь да гладь,
синь небес раскинет бредни,
и такая благодать,
будто жизни миг последний.

С Виктором Каганом жизнь становится осмысленней, значительней, драгоценней. С его стихами можно жить, ничего не страшась.