Критика
Сергей Мнацаканян «100 стихотворений».
М.: «Вест-Консалтинг», 2012
Книга избранных стихотворений Сергей Мнацаканяна «100 стихотворений» породила немало размышлений — о судьбе поэта (вообще — о человеческой судьбе), о жизни и ценности слова в литературном процессе сегодняшнего дня и — шире — в литературе.
Конечно, сам автор, подобных ответов не дает, их додумывает читатель, и уже с ним ведет молчаливую — все в строках! — дискуссию автор. Но коли перед читателем книга, то ее создатель отходит на второй план, ибо на авансцене — соавтор, тот, чьи мысли, чей уровень восприятия станут лакмусовой бумажкой, и если зажжется огонек сопереживания в душе, значит, и поэт выполнил свою задачу, и книга.
Итак, в книге сто стихотворений, и структурно они делятся на лирику и объемные — практически, эпические — произведения. Последние, на мой взгляд, более удачны и цельны.
Количество стихов и круглые цифры — бутафория, куда важнее цельность книги как некоего культурного (про)явления, и в этом симбиозе — лирики и крупных форм — Мнацаканян достигает гармонии.
Уверен, что найдется читатель, который отдаст приоритет именно малой форме, но разве в единстве мнений кроется счастье? Конечно, в возможности высказать точку зрения и отстоять ее. Я надолго остановился перед «Гением ГУЛАГа», посвященным Варламу Шаламову.
Шаламов умер в инвалидном доме,
как говорится, не в своем уме,
а до того лет двадцать жил на броме
и восемнадцать лет на Колыме…
<…>
В третьеразрядном инвалидном доме
он умер — и читали «голоса»
его рассказ по радио — «В погоне
за паровозным дымом» — полчаса.
Он умер от беды, а не от пули,
от боли и отсутствия любви,
и дальние поэта помянули,
но ни словцом не вспомнили свои…
Сергей Мнацаканян — поэт развернутого высказывания. Как по крупицам он создает стихотворный образ, нанизывая одну деталь на другую, один эпизод прикрепляя за другим. Мнацаканян поэт эмпатичный, способный и умеющий сопереживать, и что с того, что век-интернет диктует иную мораль, эгоистического свойства? «Прогулка с Борисом Слуцким…» — из этого же ряда, что и строки, посвященные Варламу Шаламову. И — многие другие. Евгений Степанов, оценивая «Ретророман, или Роман-Ретро» (книгу воспоминаний) Сергея Мнацаканяна, отметил это важное качество поэта и гражданина (тех, кого мы еще так недавно называли интеллигентами — без иронической прививки): «На расстоянии стольких лет понимаешь, что мемуарист не просто вспоминает: он любит своих героев — тех, с кем связала на пару лет или десятилетия жизнь советского, а потом российского поэта». Соглашается с этим и Анна Гедымин (речь опять о «Ретроромане…»): «Он трогательно и безнадежно спорит — с чем? С той самой вечностью, о равнодушии которой говорил несколькими страницами ранее!».
Проза и стихи неразделимы — в этих ориентирах — для поэта. В стихах он отстаивает те же ценности, что и в мемуарах. И — спорит с вечностью. Правда, на этот раз спор несколько иной. Ведь ставкой в нем — собственное в ней пребывание.
Владимир КОРКУНОВ
«Вспышки на солнце». Составитель Надежда Бахолдина.
М.: «Литературные известия», 2012
Солнце всходит, и вспышками-лучами к читателю тянутся пятнадцать авторов, поэтов разных, приверженцев и силлабо-тонического склада, и авангардного образа мышления. Выбор есть, и ценитель поэзии, к какому бы эстетическому «лагерю» он ни принадлежал, не должен быть разочарован. Общее «солнце» также вырисовывается; оно сложено из пятнадцати вселенных, из пятнадцати суперновых, оно — настоящее. Потому нисколько не потеряет тот читатель, что будет знакомиться с книгой последовательно, переходя от одной «вспышки» к другой. Даже выиграет.
Обо всех пятнадцати авторах поговорить нам, увы, не удастся. Но и задача рецензента заключается не в этом, а — представить, заинтересовать, обозначить место книги в современной литературе. А то, что она плоть от плоти современного литпроцесса, — очевидно.
Владимир Навроцкий из Москвы известен по публикациям в «Литературной газете», «Воздухе», сетевых изданиях. При естественной разности публикуемых текстов («ЛГ» и «Воздух» выглядят почти антагонистами), Навроцкий мастерски владеет малыми формами, приближая к афоризму высказывание, но — и тут необходимо отдать должное — не уходя в текст, а оставаясь в русле поэзии. Достаточно привести в пример стихотворение «Касса».
(говорит, читая листик итоговый)
Мне хотелось только теплого логова,
Быть любимой и, пусть в эконом-классе,
Летать в красивые города.
(продолжает, глядя в листик итоговый)
Неужели я хочу слишком многого?
Ну оставлю
Чего-нибудь
Тут, на кассе,
Без «любимой быть» посчитайте тогда.
Стихотворение симптоматийное, в котором просматривается современное общество, обездушенно-обездуховленное, ставшее рабом золотого тельца и времени, когда материальное главенствует над духовным, а теплое логово и эконом-класс — предпочтительнее рая в шалаше.
Булат Аюшеев из Улан-Удэ, сотрудник журнала «Байкал» (публикации в «Октябре», «Воздухе», «Сибирских огнях»), наполняет стихотворения метафизическими смыслами. Но все это вкупе — в умелой обработке — приобретает совершенно иное звучание и смысловую окантовку. Жуткое по настрою (мне показалось, психоделическое) стихотворение «Любовь», в первую очередь, создает атмосферу; сюжет — на втором плане. Полотно текста скроено наподобие клипа — это как моргнуть, открываешь глаза — одна сцена, моргнешь — другая. Но выплывает чувство — страшно-жуткое, которое словами и даже цитатой не передать, а разве только возгласом-концовкой: «— Вот это да! — / сказал изумленный отец. — / Вот это да…»
Чтобы точнее прочувствовать сложный, символьно-изменяемый (чуть не сказал шаманский) мир поэта, приведем стихотворение «Голоса».
«Восемьдесят мешков копают,
Тридцать, может быть, съедают,
А пятьдесят продают».
«Я сходила купила сердце,
Разделила его на четыре части,
Значит, четыре дня
Буду его готовить.
Муж ругается:
— Все деньги тратишь на жратву,
А я болею!
— А ты не жри!»
И вроде бы не сказано ничего, а общее неблагополучие ощущается (Булат Аюшеев — мастер интонации и атмосферы!). И сердце, разрезанное на четыре части, — не совсем еда, и болезнь — не совсем болезнь. А что-то тревожное разливается где-то в груди, на уровне души (понять бы только, где она притаилась).
Как мы уже сказали, представить каждого из пятнадцати поэтов обстоятельно (и даже вкратце!) не получится. Но привести их имена можно вполне. Вот они: Александр Голоскер, Владимир Навроцкий, Екатерина Азарова (Москва), Наталья Николенкова, Александр Строганов, Михаил Гундарин, Дмитрий Мухачев (Барнаул), Евгения Баграмова, Ульяна Яворская (Красноярск), Булат Аюшеев, Юрий Извеков, Аркадий Перенов (Улан-Удэ), Зоя Дякина, Виктор Евграфов (Орел) и Анатолий Боднич (Санкт-Петербург).
Пятнадцать вспышек на солнце — в общем-то, достаточная картина. Но их необычное свечение, тот отсвет, что добрался до читателя, заставляют лишь сожалеть, что их столь немного. Может быть, составитель Надежда Бахолдина, когда придет время, соберет еще несколько вспышек — разных, но ярких.
Владимир КОРКУНОВ
Александр Сорочан «Тверской край в литературе:
образ региона и региональные образы».
Тверь: Издательство М. Батасовой, 2010
Они различны — где-то вычурны и высокословны, где-то низки и примитивны. Но живы, потому что отражают нас — не в общем, а в частном, во всем многообразии жизни, порой неприглядной, отрывочной и скудной, но и — благородной, широкодушной, что и присуще нашему человеку. Об этом (в применении к дням минувшим) — новая книга постоянного автора «Нового литературного обозрения» Александра Сорочана «Тверской край в литературе: образ региона и региональные образы».
Образ региона становится в ней не просто локацией, на фоне которой разворачивается действие, сам регион становится соавтором, предлагая свои особинки внимательному писателю. Так, посетивший провинциальный городок столичный критик Михаил Бойко, фотографировал… полки с книгами — его интересовало сочетание названий и авторов, говорящих об эстетических пристрастиях их владельцев, что могло пригодиться для будущей книги. Тоже ведь в какой-то мере образ региона!
Исследовать взаимопроникновения региона в творчество писателя и самого писателя — в жизнь региона не только увлекательно, но и познавательно. Кимрские нянечки стали знаменитыми не только благодаря ахмадулинскому циклу «Глубокий обморок», но и Алексею Толстому. В «Петре I» не только выводится третьестепенный персонаж — нянечка-воспитательница царских детей, но и правильно называется жительница села (с учетом веяния времени) — «кимрянка», хотя во время написания романа по нормам русского языка следовало бы сказать «кимрячка».
Подобным образом, с увлечением, раскрывая неизвестные ранее сведения, уточняя и собирая уже имеющиеся, работал и работает Александр Сорочан. «Литературные тексты <…> рассматриваются не в своей замкнутой самоценности, но в обширном историко-культурном контексте, который позволяет возвратиться при исследовании истории литературы к конкретным фактам и событиям»,— пишет в авторском предисловии Сорочан. Все верно. Тверские сюжеты в творчестве Нестора Кукольника, чиновничьи записки Лажечникова и Салтыкова-Щедрина, стихотворения Ахматовой и Ахмадулиной и многие другие — известные и всем доступные источники и свидетельства. Куда интереснее узнать более «глубокие» проявления региона, не заметные со стороны. И в этом плане книга Сорочана может удовлетворить читательское любопытство. Естественно, объем издания не позволяет показать всю палитру образа Твери в средствах массовой информации своего времени. Автор избирает журнал «Библиотека для чтения» и ограничивается рамками 1830-х годов. Скудно, скажет иной читатель. Так книга и не претендует на всестороннее и фундаментальное исследование, она скорее приподнимает завесу тайны, предлагая достаточно интересный, но малоизученный материал. Это признает и сам автор, говоря, что «сколько-нибудь подробный анализ», основываясь на одном журнале, попросту невозможен. Но даже этот небольшой эпизод — главка на двадцать с небольшим страниц — очень информативен и в хорошем смысле сжат.
Статьи и в дальнейшем таковы — выбирая отдельный сюжет в многослойном пироге тверской литературной истории, Сорочан основной задачей считает приоткрыть неизвестные или малоизвестные стороны исследуемой проблемы. В очерке «Новые прочтения классических сюжетов», случайной, литературно-политической реминисценцией-перевертышем, проявляется эпизод о Твери и Калинине (как мы помним, в 1930-е годы Тверь получила имя всесоюзного старосты), только в произведении, описывающем события конца XVIII века. В нем тверского мещанина Калинина вместо представления великому князю отправляют на гауптвахту, а затем и вовсе в тайную канцелярию, где ему снится пьяный сон, местом действия которого стала Тверь.
«Образ региона» Сорочан дополняет еще двумя исследованиями, посвященными путевым письмам министра Мещерского и явлению «дома с мезонином» из одноименного рассказа Чехова (и не только), который тот написал в тверском имении Турчаниновых.
Второй раздел книги — «Региональные образы» — интересен не менее, если не более, в первую очередь, благодаря творчеству тверского эротомана Николая Стратилатова, рукопись которого, созданная в XIX веке, попала в руки Сорочана. С одной стороны может показаться, что Стратилатов выдуманный персонаж, эдакий фантом, впущенный в лоно тверской литературы самим Сорочаном (уж больно специфичным представляется его творчество). Но при внимательном прочтении открываются прелюбопытные детали, что позволяет сказать о самостоятельном и оригинальном голосе певца женских и мужских тел. Вполне определенно о нем отзывается и сам Сорочан: «…порнографические стихи представляют во всех разновидностях жанр подчеркнуто неклассический, «низкий» и «провинциальный». И сам автор — не имевший литературных связей провинциальный маргинал — кажется только типичным графоманом местного масштаба…» Но, вместе с тем, Стратилатов не лишен лирики и некоей элегантности: «Довольно шел путем я водным! / Челнок мой, к берегу причаль! / Я разогнал стихом свободным / Мою угрюмую печаль. // Довольно плоть моя дрожала! / Довольно песни этой в тон / Вонзил пониже сердца жало / Времен новейших купидон. // Довольно, будто ночью свечка, / Когда я страстью был влеком, — / Светило женское сердечко, / Слегка прикрытое пушком».
Странно — и в то время, во второй половине XIX века, тема «ниже пояса» считалась явлением «новейших времен», и сейчас. Разница в одном — в масштабах явления. Понятно, что сейчас никто не удивится не только самой «срамной» теме, но и всевозможным извращениям; во времена эротомана Стратилатова «неприкрытое» все-таки вуалировалось в подобие искусства (здесь неплохо вспомнить и поэтическое описание полового акта у Николая Клюева). Тридцать лет жизни Стратилатова представляли бы меньший интерес, если бы они были посвящены только одной «низменной» теме. Да, это основная локация творчества, но за ней угадываются быт и жизнь Твери. И все-таки произведения Стратилатова вряд ли заслуживают отдельного исследования, кроме разве что провинциального или регионального, да и то как придаточное явление, подчеркивающее на своем не очень-то приглядном фоне другие, более значительные образы.
Такие, как, например, работы Лажечникова, чей знаменитый «Ледяной дом» был написан в Твери, или поэта и мемуариста Николая Коншина. Наконец, немалый интерес представляет исследование, посвященное небольшой заметке, опубликованной в «Тверских губернских ведомостях» за 1899 год — «Памяти А. С. Грибоедова». Сорочан делает небольшое предуведомление: «Статья, подписанная псевдонимом “Аксель”, внешне апологетична. Это действительно панегирик великому писателю — так, как его представляет тверской журналист». Просто и достаточно примитивно Аксель создает образ Грибоедова — имеющий мало сходств с судьбой настоящего Грибоедова, но живописный, который мог быть реальным. Но разве архивная точность нужна провинциальному читателю? А меж тем явление — налицо. Свое, доморощенное, тверское. Региональное. Этим важно и интересно литературное краеведение. «Как наше слово отзовется…» — не простая сентенция. Но не менее интересно как отзовется на синкретически близкие «слово и жизнь» далекий от столичного ритма жизни регион. Далекий, но, в то же время, очень близкий.
Владимир КОРКУНОВ
«Земляки». Составитель Владимир Тугов.
М.: Ладомир, 2009
Книга эта о 1100 страницах, да и 1 место в «топе» «Литературной газеты» — неслучайный показатель — труд как-никак колоссальный, и немалое количество талантливых поэтов (равно как и недотягивающих до такого именования) уместились под обложкой. Составитель и редактор — скромный житель Зеленограда Владимир Тугов, задумавший издать серию международных антологий поэзии «Мир говорит на русском». И не только задумавший, но и приступивший к реализации. «Земляки» уже растеклись по свету. А конкретнее — в 24 страны, в коих проживают 170 авторов антологии. Прочитать такой талмудище, да еще и написать о каждом из авторов, в него вошедшем, задача практически невыполнимая. Да и ненужная. В любом подобном издании уживаются и слабые, и средние, и сильные строки.
Расскажем о стихотворениях некоторых его авторов.
Ольга Бешенковская, закончившая земной путь, трогательно делится: «А на поле — господи боже ты мой — / васильки, и ромашки, и маки! / Что ни вечер: иду к ним из дома — домой…». Строки эти вспомнились за день до презентации «Земляков», прошедшей в Малом зале ЦДЛ, когда я оказался в подмосковном Белоозерске. Небольшой поселок, он почти вклинился в развороченную и изувеченную цивилизацию ареала Москвы — меньше часа от Казанского вокзала на электричке. Но какая эклектическая тишина на окраинах! Тишина… А вслушаешься, и вдруг — закукарекал петух, вдруг — залаяли собаки, вдруг — прошуршали покрышки велосипеда, проехавшего по сельской дороге. И как мог притулиться этот поселочек возле всесжирающего мегаполиса, уткнувшись, как в подушку, в инопланетно-футбольное Раменское? Мы гуляли по Белоозерску, любовались озерами… «А то, что у станции — его Срамным называют, — улыбнулась она.— Был такой случай…». Удивительным образом стихи петербуженки-немки Бешенковой о возвращении домой… всплыли в памяти; словно и сам домой возвращаешься, а точнее — куда-то в исконность русскую, забываемую и затираемую повседневьем.
Борис Ильин (известный по публикациям в «Новом мире», «Юности», «Москве» и др.) интеллектуально-старомоден. Его стихи — рефлексия на несколько отдаленную от суровой и горькой реальности действительность: «Наслаждаюсь, счастливый, горами скалистыми. / Вся поэзия — цепь высочайших гор. / Здесь великими становятся органистами, / Сотрясающими музыкой скалистый собор. / Впечатленья поспешно схватив, я быстро / Перекладываю на музыку душу мою. / Но беспомощно путаюсь в органных регистрах / И — растерянный, молча в горах стою». Как вершины гор — неровны и разнолики, как музыка чарует звуками разной длины, так и поэзия, погружаясь в них, аккумулируясь с природой и величием скалистого собора, и неровна, и разнолика.
В книге немало имен, известных ценителям поэзии: Вадим Ковда, Сергей Брель, Амирам Григоров, Игорь Козлов, Феликс Чечик, Михаил Окунь, Евгений Минин и др. И самое главное здесь не то, что они собраны под одной обложкой, что внушительного вида книга является еще и истоическим документом, — а то, что находятся люди, подвижники, которые готовы созидать в наше несозидательное время. Отдавать себя, свое время, свои силы да и деньги — на поэзию. Без всякой уверенности в том, что будут услышаны (тираж-то у «Земляков» всего 1000 экземпляров). И все-таки они делают свое дело. И Владимир Тугов — из их числа.
Владимир КОРКУНОВ