Поэзия союза писателей XXI века
Светлана ЧЕРНЫШОВА
Поэт. Живет и работает в г. Большой камень, Приморский край. Публиковалась в журналах «Аврора», «Крещатик», «Урал», «День и Ночь», «Белый Ворон»; в сетевом издании «Новая реальность»; на сетевых ресурсах «Сетевая словесность», «Полутона» и др; альманахах «Литературный Владивосток» и др.
Поэт. Живет и работает в г. Большой камень, Приморский край. Публиковалась в журналах «Аврора», «Крещатик», «Урал», «День и Ночь», «Белый Ворон»; в сетевом издании «Новая реальность»; на сетевых ресурсах «Сетевая словесность», «Полутона» и др; альманахах «Литературный Владивосток» и др.
БЕЗМОЛВНАЯ ТЕМЬ ВОДЫ
* * *
* * *
у тебя есть дом, у меня — причал
лишь отчалю, уйду на дно.
у тебя — по ангелу на плечах,
у меня нет ни одного,
у тебя — садов шелестящий дым,
во дворе смеющийся пес,
у меня — безмолвная темь воды,
парусинная гладь волос.
ни стыда у прошлого, ни вины…
мне останется уберечь
дом, причал, веселые песьи сны,
снеговые пустоши плеч.
лишь отчалю, уйду на дно.
у тебя — по ангелу на плечах,
у меня нет ни одного,
у тебя — садов шелестящий дым,
во дворе смеющийся пес,
у меня — безмолвная темь воды,
парусинная гладь волос.
ни стыда у прошлого, ни вины…
мне останется уберечь
дом, причал, веселые песьи сны,
снеговые пустоши плеч.
* * *
Ты еще так явственно видишь несуществующую меня,
В невозвратность мою не можешь никак поверить,
И сквозь долгую память, царапаясь и садня,
Прорастает вереск.
И кружатся в лиловом дыму гудящие сны шмелей,
Время каплет медом — душистым, тягуче-смольным,
Разыщи меня… на далекой вересковой земле
Жить — легко и умирать не больно…
В невозвратность мою не можешь никак поверить,
И сквозь долгую память, царапаясь и садня,
Прорастает вереск.
И кружатся в лиловом дыму гудящие сны шмелей,
Время каплет медом — душистым, тягуче-смольным,
Разыщи меня… на далекой вересковой земле
Жить — легко и умирать не больно…
Когда мы станем сызнова юны
Константину Дмитриенко
когда мы станем сызнова юны,
(как скобка нарастающей луны),
дадим зарок — ни прозы, ни стихов,
займемся изученьем косяков
нежнейшей сельди, что кишит в рассоле
туманного якудзового моря.
мы будем брать заплечный кислород
и уходить туда, где в бездне вод
пасутся в дендропарках ламинарий
налитые чернилами кальмары…
о, как же мы изучим вдохновенно
химический состав прибрежной пены,
пересчитаем нерпы поголовье,
и в час, когда они больны любовью,
мы будем без стыда на них глазеть.
нет. ни стихов, ни прозы… но, ответь
сейчас, какого, Константин, рожна
не светел день и так же ночь нежна,
как от звезды на темечке ожог…
вот и моя рекрутчина, дружок,
вот и моя шинельная тоска,
которую без роздыху таскать
на том куске затерянной земли,
где слово нам приказывает: «Пли!»…
(как скобка нарастающей луны),
дадим зарок — ни прозы, ни стихов,
займемся изученьем косяков
нежнейшей сельди, что кишит в рассоле
туманного якудзового моря.
мы будем брать заплечный кислород
и уходить туда, где в бездне вод
пасутся в дендропарках ламинарий
налитые чернилами кальмары…
о, как же мы изучим вдохновенно
химический состав прибрежной пены,
пересчитаем нерпы поголовье,
и в час, когда они больны любовью,
мы будем без стыда на них глазеть.
нет. ни стихов, ни прозы… но, ответь
сейчас, какого, Константин, рожна
не светел день и так же ночь нежна,
как от звезды на темечке ожог…
вот и моя рекрутчина, дружок,
вот и моя шинельная тоска,
которую без роздыху таскать
на том куске затерянной земли,
где слово нам приказывает: «Пли!»…
Элегия к N
Я не верю, что мог ты меня разлюбить,
ты, наверное, умер — ни больше, ни меньше,
и, бросая цветы, толпы плачущих женщин
по неспящей земле шли тебя хоронить.
Да, конечно, ты умер... иначе б не смог
без меня — на своей сумасшедшей планете,
где нет ночи, и вечно галдящие дети,
пролетая над парком, клюют эскимо.
Где по кругу — трамваи плывут и звенят,
где от края до края — туман, но не боле,
где светло умирать — и легко, и не больно,
отправляясь в эдемский заброшенный сад
осень... осень меняет на вдовий наряд
легкомысленность шляпки и ветреность платья,
прилетает, целует на камне распятье,
обрывая прохладной рукой виноград
забытья... отправляет в трагический рот
горсть за горстью, земля на губах закипает,
и уходит, тебя воскресить забывая,
да, конечно, ты умер... но если... и вот —
жив, здоров, не пустеет в дому колыбель,
навсегда, насовсем ты с другою повенчан —
бесконечную жизнь напророчу тебе.
Без меня. Бесконечную жизнь.
И не меньше.
ты, наверное, умер — ни больше, ни меньше,
и, бросая цветы, толпы плачущих женщин
по неспящей земле шли тебя хоронить.
Да, конечно, ты умер... иначе б не смог
без меня — на своей сумасшедшей планете,
где нет ночи, и вечно галдящие дети,
пролетая над парком, клюют эскимо.
Где по кругу — трамваи плывут и звенят,
где от края до края — туман, но не боле,
где светло умирать — и легко, и не больно,
отправляясь в эдемский заброшенный сад
осень... осень меняет на вдовий наряд
легкомысленность шляпки и ветреность платья,
прилетает, целует на камне распятье,
обрывая прохладной рукой виноград
забытья... отправляет в трагический рот
горсть за горстью, земля на губах закипает,
и уходит, тебя воскресить забывая,
да, конечно, ты умер... но если... и вот —
жив, здоров, не пустеет в дому колыбель,
навсегда, насовсем ты с другою повенчан —
бесконечную жизнь напророчу тебе.
Без меня. Бесконечную жизнь.
И не меньше.
Элегия к R
Забудешь эту ночь, как забывают дети
в неспящей темноте зловещий шепот штор,
и тени на стене, и бесприютный ветер,
и смерти с забытьем негромкий разговор.
Так неуютна боль в ампировых обоях,
сводящая с ума размеренность часов,
и ты идешь туда, где нас не будет двое,
и корабельный стон, и колыбельный сон,
где невская вода течет слезою полной
по шее меловой канала — черен след.
И вынимаешь крик из собственного горла,
и пеленаешь в ночь, и пеленаешь в снег.
в неспящей темноте зловещий шепот штор,
и тени на стене, и бесприютный ветер,
и смерти с забытьем негромкий разговор.
Так неуютна боль в ампировых обоях,
сводящая с ума размеренность часов,
и ты идешь туда, где нас не будет двое,
и корабельный стон, и колыбельный сон,
где невская вода течет слезою полной
по шее меловой канала — черен след.
И вынимаешь крик из собственного горла,
и пеленаешь в ночь, и пеленаешь в снег.
Элегия к А. К
…и снова в дом войдем, пропахшие насквозь
дождями, можжевеловым туманом.
ты вскрикнешь — вот моя оставленная трость,
твое кольцо в шкатулке деревянной!
ты скажешь — не ушла из бывшей жизни — жизнь:
огонь в печи по-прежнему резвится,
на скатерти хрустящий хлеб лежит
и яблоки свежи, что кукольные лица,
ты скажешь, ну к чему дурацкий снился сон?
не вещий, слава богу… и со смехом
мы выгоним из штор двух недовольных сов,
из наших комнат — плачущее эхо.
ты срежешь под окном засохшую лозу
и — новой золотистые побеги
лучами солнца тотчас прорастут
сквозь наши руки, волосы и веки.
нам будут приносить безоблачные дни
дыхание неспящего Ай-Петри,
и петь морской заезженный винил:
«все, все непоправимо… кроме смерти».
дождями, можжевеловым туманом.
ты вскрикнешь — вот моя оставленная трость,
твое кольцо в шкатулке деревянной!
ты скажешь — не ушла из бывшей жизни — жизнь:
огонь в печи по-прежнему резвится,
на скатерти хрустящий хлеб лежит
и яблоки свежи, что кукольные лица,
ты скажешь, ну к чему дурацкий снился сон?
не вещий, слава богу… и со смехом
мы выгоним из штор двух недовольных сов,
из наших комнат — плачущее эхо.
ты срежешь под окном засохшую лозу
и — новой золотистые побеги
лучами солнца тотчас прорастут
сквозь наши руки, волосы и веки.
нам будут приносить безоблачные дни
дыхание неспящего Ай-Петри,
и петь морской заезженный винил:
«все, все непоправимо… кроме смерти».
Элегия к М
…и на последней ноте немоты
древесными губами сад прошепчет:
мой юный Вертер, где сегодня ты
несчастен, и которая из женщин
в глаза глядит, твоих не видя глаз,
прощается, твоим словам не внемля,
мой вечный Вертер… ты один из нас,
кто рано понял — все уходит в землю
под всхлипы скрипок, неумолчный грай,
под надоевший плач у изголовья…
и остается… беспросветный рай,
в сердцах еще не названный любовью,
где с дичек-яблонь каплет кислица,
и, в лиственной бессонной круговерти,
не опуская тленного лица,
идет бесславье...
под руку
с бессмертьем.
древесными губами сад прошепчет:
мой юный Вертер, где сегодня ты
несчастен, и которая из женщин
в глаза глядит, твоих не видя глаз,
прощается, твоим словам не внемля,
мой вечный Вертер… ты один из нас,
кто рано понял — все уходит в землю
под всхлипы скрипок, неумолчный грай,
под надоевший плач у изголовья…
и остается… беспросветный рай,
в сердцах еще не названный любовью,
где с дичек-яблонь каплет кислица,
и, в лиственной бессонной круговерти,
не опуская тленного лица,
идет бесславье...
под руку
с бессмертьем.