ЗИНЗИВЕР № 3, 2005

Э. Иванова

Э. Иванова — поэтесса, переводчица. Автор книги стихотворений «Возле светильника» (1999). Публиковала оригинальные стихи и поэтические переводы (с итальянского языка) в различных журналах, альманахах и сборниках. Живёт в Петергофе.



ОКНО В ЗАПАД

Такое уж у нас жилище: одно окно на восток смотрит, другое — на запад.
И так заманчиво в это другое смотреть — просто западня. У окна ёлочка рождественская пригорюнилась, дочка к самым корням, мишурою укутанным, подобралась:
— Папа, — зовёт, — папа.
Но нет под ёлочкой этого подарка. А ведь был свет, да обернулся огнём болотным.
Детскую к рождению дочки обещал, новую кроватку да игрушки, а устроил мальчишкам детскую комнату, чтобы по телефону ему не звонили. Ментессы там с младых когтей промышляют, выискивают, где конь повалялся, где собака порылась.
Хочется подальше от болота, к морю. Вот мы и собрались, сложив в янтарную вазочку сдачу с покупки хлеба. Ведь как ни старайся забыть географию, всё равно смотришь в сторону моря.
Если проехать мимо взорванного водопада (по нему лес собирались сплавлять, да не получилось: такие деревья вымахали — неба не видно), пересечь границу (слово, похожее на зубастую гусеницу), дотронешься, наконец, до моря.
Дорога, конечно, мучительна. Если долго мучиться, что-нибудь получится — поговорка вполне акушерская. Я и детишек с собой беру. А кто-то лежит на сохранении — иллюзий, что всё будет хорошо.
Волосы крашу зелёной кашицей из хны и басмы. Мальчики спрашивают:
— Мама, тебе что, аисты на голову нагадили?
— Почему же нагадили, — говорю, — вон вы какие у меня славные.
— Мама, а у тебя самые красивые волосы те, которые золотые.
— Мам, ну мам, ты что, крылья дома забыла?
Придётся и вправду быстрее вещи в багажник укладывать да пообедать успеть — борщ закипает, уже весь красный.
Соседка подошла:
— А у батюшки нашего сыночек родился. Это уже пятый ребёночек.
Жена-то у него художница, всё мечтала ездить, работы свои выставлять и детей столько не хотела. А батюшка есть батюшка. Детей столько должно быть, сколько Бог даст. Вот он терпел и молился, терпел и молился, всё и наладилось. Господь, говорит, непредсказуем. Он всегда нов. И нам надо учиться житию с Господом, который непредсказуем. Если уж судьба, Господь и в окошко закинет.
Ещё надо на работу заехать. По месту залегания трудовой книжки не особенно разживёшься, зато замечательно отмечаются праздники. Там один рыбу принёс и доказывает, что женщина пахнет именно рыбой, а точнее — несвежей щукой. Если его женщина пахнет именно так, немудрено, что он работой спасается.
Знакомые в дверь стучатся. Денег нет, кусочек сыра к чаю принесли.
Хоть бы это не проворонить. Надо папу нашего растрясти. Есть под северными звёздами островное государство, где цены до звёзд. Там наши денежки и спрятаны. С протянутой рукой стоять — рука устала. И так хочется на запад, к морю. А мировой судья попыхивает себе трубочкой мира и держится подальше от военных действий. Полон мир судей, земных и небесных. Перевод разных бумаг на северный язык — услуга дорогостоящая, можно и на простой международный.
Бывшие иногда становятся душными. Или душными. Особенно в год козла.
Еще одна задача — машину в порядок привести. В мастерской спрашивают, где муж. С ним разговаривать проще. Объелся груш, говорю, вон их сколько созревает. Хорошо бы при каждом загсе открыть лабораторию по выявлению эстафетной палочки.
В гараже — ни одного призрака жизни. Кровь сдать — как раз хватит. На одну заправку. Соседи ворчат, что пора аккумулятор, наконец, купить, всю зиму, мол, побиралась, от людей дергалась.
Ну, вот вроде бы и всё. Как раз перед дорогой и сон был — подорожничек.
Передо мной море, готовое заштормить, я стою на узенькой песчаной полоске, за спиной скала, я пытаюсь в неё вжаться, чтобы море до меня не добралось, но скала не впускает, и тогда я начинаю взбираться всё выше, и это уже не скала, а стена дома. Я добираюсь до самой крыши и, ступив на неё, смотрю вниз, где штормит море, далёкое и нестрашное. Но на крыше снова море, которого я совсем не знаю. Может быть, оно лишь возле берега, лишь поначалу кажется тёплым.
Машина мчалась мимо взорванного водопада, мимо поросшего лесом неба, сквозь зубастую границу прямо к распахнутому морю.
А псевдоним — это имя, которого нам когда-то недодали.



ПОЛУНОЧНЫЕ НАУЗЫ*

Люди людям живут и от людей страдают
(Из разговора)

Бывает такое с пишущей братией — набросков много, не знаешь, на что наброситься. Хорошо бы на еду, но этот вопрос надо решать отдельно. Зато холодильник легко размораживать — только лёд.
Кстати, мне туфли принесли, а то мои совсем порвались. Как раз для широкой ноги. Вот и попробую жить на широкую ногу.
Можно вспомнить, как это происходит. Почти в каждой судьбе встречается МУЖЧИНА С УСЛОВИЯМИ. Он довольно много может при условии, что... Часто меняя место жительства, возит с собой памятку «Я всегда прав» и вешает её в красном углу, где бы ни поселился. Он обычно свободен. Заманчивой такой свободой — деньги дал и свободен. Деньги вообще-то можно хранить и в диване.
Полный диван денег. Диван раздвигается, ноги тоже, деньги на пол сыпятся.
На то, что вытряхнулось из дивана, можно купить столешницу на колёсиках, чтобы ужин в любую комнату привозить. По каким бы рельсам эта столешница ни катилась, всё равно кого-нибудь да переедет. Это ведь не электричка, на которой можно на праздник с детьми махнуть. В лес, где деревья шумят. Там нам и папа встретится. Он шелестит зеленью, точно осина, ничего не слышит из-за зелёного шума, уверенный в своей вечной весне. Может, и растрясём на пару листочков. Малышка наша расстроилась, и все спрашивают, почему я соску не взяла.
Забыла. Специалист по соскам у нас папа. Была бы какая-нибудь стоящая, а то так себе — пустышка. Мы думали, он её дома оставит, а он с собой притащил. Тот, кого увели приворотом, проявляет не лучшие черты своего характера.
Кто вызывает чертей, тот их и имеет. А они имеют его. Так что детей всё равно не будет, хоть всю аптеку проглоти.
Иногда заглянет на огонек папина крёстная без креста, которой только в крестовые походы ходить. Заглянет и повздыхает: «Мне б так жить, как ты мучаешься». Никогда роза так пышно не цвела. Просто в покое её оставили. А то раньше пересаживали да удобряли, и всё равно чего-то не хватало. И в комнате стало веселее. Круглая жёлтая салфетка притягивает все жёлтое и оранжевое.
Да что уж тут. Каким бы ни был Пантелей, свет клином на нем не сошелся.
Жизнь-то все равно продолжается. Так говорила старушка одна. И страдание это не через Бога, а через злых людей. А раз так, слёзы на пол не упадут, особенно детские. Отольются врагу навстречу. Бог милостив. Он впереди, а мы у него за спиной. У него милостей много, бросит и нам чуть-чуть. И сума теперешняя — временно: ведь если где была вода, там и будет. А если уж не было, то и не будет вовек.
А что Пантелей в отпуск собрался, пусть катится горячим колесом. Но плохая у него будет дорога. А которая с ним сейчас, скоро чужим куском подавится, поперёк горла он у неё встанет. Вот и слушаю это, погоняя верные «Жигули» в сторону пригородого рынка. Старушке заплатили за сданного поросёнка мясными обрезками; надо хоть какие-то деньги получить — на мясные-то обрезки много ли купишь. «Мои молитвы доходные», — говорит, а последний грошик на атомы и молекулы уже разделен. К ночи дорога привела на цыганские помины. Так уж заведено: в последнюю ночь перед похоронами собирается много народу, во дворе раскидываются ковровые шатры, накрываются поминальные столы, мужчины и женщины сидят отдельно — горюют всяк по-своему, не мешая друг другу. В доме зажигаются все лампы. И там проводит покойный свою последнюю ночь на земле. Та, кого провожали, сто лет прожила, день смерти сама выбрала, чтобы проводы на погожую ночь пришлись, знание передала одной из внучек, то ли старшей, то ли младшей, в серединке — не дано. Костры горели прозрачные, бездымные.
На обратном пути глушитель отвалился, пришлось за трактором пристроиться, проезжая мимо бдительного поста ДПС — они и не поняли, кто гремит. Странно, конечно, тащиться за трактором по пустой дороге. Впрочем, у женщин за рулем свои причуды.
Возле дома машину припарковала — опять не так. Сосед жить учит, зачем машину раком поставила, её ведь беречь надо. Во дворе — запорожец-хамелеон с надписью «Ёж». Сначала он был лазурным, и его пытались завести всем двором. Не удалось. Его перекрасили в чёрный в серую полоску. Всё равно не удалось. Тогда запорожец исчез, раздарив себя на антикварные запчасти.
А папа наш уже не на иномарке и даже не на «Запорожце», а с импортным чемоданом на колёсиках очередной адрес поменял.
Мы в деревне от всего этого решили передохнуть. Там никого нет, лишь источник уже тысячу лет не скупится на воду даже в самую злую засуху. И плохо тому, кто не знает о нём.
Яблонька, что перед домом, где мы жили, росла, о нем не знала, но знала, что год будет засушливым. Она сбрасывала завязь — будущие плоды, оставляя ровно столько, сколько сможет прокормить. Кто-то и у нее учится.
Коров на утренней и вечерней зорьке мимо гнали. Неторопливый бородатый пастух покрикивал: «Встать в строй! Будешь траву в наряд есть».
Мы — по деревням, папа — по пикникам. И проходит жизнь, нанизывая дни, точно куски шашлыка на шампур. А во дворе, в белую полночь, горбатится, намокая, радуга — от подъезда до кладбища.

______________
* Наузы — веревочки, которые завязывает на дереве шаман во время работы. Наузы завязывают для здоровья, на врагов, на любовь и ссору. Снимать с дерева наузы может только сам шаман. (Прим. автора.)